Я родился на юге России, в городе Краснодаре, в 1967 году. Окончил там среднюю школу. Мама была учителем русского языка в школе. Отец — бывший военный, потом работал инженером и возглавлял один из цехов Краснодарского завода измерительных приборов.

Решил стать врачом из-за отца. У него была ишемическая болезнь сердца. Всегда хотелось ему как-то помочь. Только еще очень хотелось быть военным. Родители подсказали, что можно быть и военным, и врачом. Две мечты сложились в одну и привели меня в Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Когда уезжал поступать, отец сказал: «Саша, ты же понимаешь, что врач не может лечить на “троечку”». Через шесть лет я привез ему красный диплом.

Слушателем академии активно занимался спортом, легкой атлетикой. После окончания академии распределился в воздушно-десантные войска. У меня 33 прыжка с парашютом. Параллельно со службой прошел интернатуру по терапии. После войскового этапа службы вернулся в Военно-медицинскую академию и поступил в ординатуру на кафедру гематологии и клинической иммунологии.

Кафедра занималась тремя направлениями: гематология, нефрология, ревматология. Окончив ординатуру, подготовил кандидатскую диссертацию и защитился. А уже после ординатуры меня распределили в Главный военный клинический госпиталь им. Н. Н. Бурденко, что на Яузе, основанный еще Петром в 1706 году. Я, выучившись в Ленинграде, вообще не понимал, что это такое. Не хотел ехать в Москву. Мне очень нравился Санкт-Петербург, тогда Ленинград. И после этого приказа я приложил максимум усилий, чтобы не уехать оттуда. Обратился к своему знакомому, управляющему производством Юсуповского дворца. Того самого, где князь Феликс Юсупов «заморил» Распутина. У моего знакомого были большие связи. Обзвонили всех генералов. Но безуспешно. Так я по приказу стал москвичом. Приехал в Москву. И ни разу не пожалел об этом. Здесь все сложилось замечательно. Встретил свою любовь. Супруга тоже врач. Наша дочка учится уже на шестом курсе Первого меда.

В онкологию пришел из-за личной истории. Матушка моя заболела крайне редкой опухолью желудка, с которой люди живут в среднем год. Я стал искать всю возможную информацию о способах лечения. Вычитал все, что было на тот момент в мире исследовано и сделано по этой теме. Узнал, какие суперсовременные лекарства были на клиническом исследовании в Российском онкологическом центре им. Н. Н. Блохина на Каширке. Мы вписались в это исследование. И у нее на распространенной стадии получилось прожить 7 лет 7 месяцев. Это было нашим временем, в которое и мама видела, как растет внучка, и у моей дочки было время пообщаться с бабушкой побольше. Это важно для семьи.

Результат — больше семи лет — был второй в мире после случая в Германии, когда человек с такой же опухолью прожил 9 лет.

Через эту очень непростую для меня историю я формировался как врач-онколог. Решил тогда, что именно таким пациентам я хотел бы помогать. Для этого постоянно учился. Это и самообразование, и различные курсы усовершенствования. Обязательно читал и читаю новые исследования в медицинских журналах. Для этого нужен хороший английский. Сейчас вся самая актуальная медицинская информация поступает в первую очередь на английском. Я стал подтягивать английский язык.

В Главном военном клиническом госпитале я работал в отделении гематологии, там же начал собирать материал для докторской диссертации. И там же ее защитил, стал профессором. Досрочно получил воинские звания. От лейтенанта до полковника медицинской службы вырос за 12 лет. Второе досрочное звание, подполковника, мне вручал лично министр обороны РФ маршал Игорь Сергеев. Ну и в срок получил полковника. Потом министром стал Анатолий Сердюков, он, если помните, сокращал армию, финансы урезал. Моя должность стала гражданской. И сейчас я полковник медицинской службы запаса.

Как раз примерно в то же время меня позвали в Лечебно-реабилитационный центр Минздрава на Иваньковском шоссе. Я стал гражданским врачом и перешел туда главным онкологом. Оттуда ушел на должность первого заместителя директора Московского научно-исследовательского института им. П. А. Герцена. Эту позицию мне предложила министр здравоохранения России в то время Вероника Скворцова. До сих пор считаю институт одним из любимых мест работы. Но потом со мной связалась министр здравоохранения Московской области Нина Суслонова. Сказала, что в области с онкологией, мягко говоря, все плохо. Так я возглавил областной онкодиспансер. И это была, наверное, самая сложная моя работа. Да, много получилось сделать: начали выравнивать ситуацию.

Удивляло многое. Например, жесткие нормативы работы наших врачей, когда на прием одного пациента отведено 10–15 минут. Как врач-онколог может за это время прочитать историю болезни, расспросить человека, осмотреть его и сделать назначение? Мой ответ: никак.

В итоге я ушел из онкодиспансера. Благодаря рекомендации моего коллеги еще по Лечебно-реабилитационному центру, хирурга, профессора Валерия Егиева, меня пригласили в многопрофильный медицинский холдинг «СМ-Клиника». Валерий Егиев и я — мы пришли туда в одно время и продолжаем работать вместе, в тандеме. Генеральный директор «СМ-Клиника» Николай Смыслов дал мне полный карт-бланш на развитие онкологического направления в холдинге.

За пять лет, которые я здесь работаю, у нас заметно выросло число обращений онкологических больных. Мы улучшили диагностику и подходы к лечению. Что это значит? Подходы к лечению — это стандарты. Клинические рекомендации Американского и Европейского обществ онкологов, которым вторят уже наши российские рекомендации. Если эти стандарты выполнять, то в целом все хорошо получается.

Мы внедрили в практику определенные методики, которые есть лишь в некоторых клиниках нашей страны и за рубежом. Методику лечения канцероматоза брюшины. Метод диагностики и подбора персонализированной терапии в онкологии. Активно сотрудничаем с Первым медом. У них есть лаборатория «Онкобокс», которая занимается определением индивидуальной чувствительности опухоли к химио-, таргетной и иммунотерапии. Ясно, что в обычных условиях все препараты на пациенте не перепробуешь, но когда мы отправляем образец опухоли к ним, там ее типируют, выделяют так называемые драйверные мутации. К ним и подбирают препараты. И мы можем ответить на вопрос, как эффективнее лечить пациента.

Наши статьи (у меня их более 400) публикуются в ведущих онкологических журналах мира с высоким рейтингом цитирования. Последние публикации как раз по теме персонализированной онкологии. Благодаря сотрудничеству с лабораторией мы подбираем препараты индивидуально для каждого случая онкозаболевания. Не просто из списка, а те, которые действительно помогают. Мы видим хорошие результаты и эти результаты публикуем в авторитетнейших журналах Cancers, Seminars in Cаncer Biology, Frontiers in Oncology и других. По этим статьям к нам за консультациями даже обращаются иностранные коллеги.

Могу сказать, что в частной клинике работать проще во многих смыслах. Я работал в различных сферах российского здравоохранения. Это и ведомственная медицина, и федеральная, и региональное здравоохранение — я даже награжден знаком «Отличник Здравоохранения РФ». Мне есть с чем сравнить. И вижу, что здесь, в частной клинике, у врачей больше возможностей. Мы можем быстрее внедрять новые методики. Да, нужно добавить, что все решается за счет средств пациента. Однако наша клиника, чему я очень рад, старается удерживать цены на более или менее реальном, доступном среднему классу уровне.

У нас есть лекарства, которые стоят, например, 200 рублей, но есть такие, которые стоят 400–500 тысяч. Понятно, это большие деньги. Однако пациенты всегда могут совместить возможности частной медицины и государственного здравоохранения. Москва, например, в год закупает онкопрепаратов на 16–17 млрд рублей. Если мы поставили диагноз, выявили определенные мутации в опухоли, назначили лечение определенным препаратом, Москва не может отказать такому пациенту.

А вообще по Конституции РФ пациент имеет право выбора врача и лечебного учреждения. У нас нет крепостного права. Например, мы говорим, что с подозрением на такой-то диагноз нужно выполнить определенный ряд диагностических манипуляций. Выполняем, устанавливаем диагноз, потом назначаем лечение, опираясь на решение нашего онкологического консилиума. Согласно приказу Министерства здравоохранения РФ, любой больной с установленным диагнозом должен пройти онкологический консилиум, в котором участвуют врачи разных онкологических специальностей. Например, я по специальности врач-онколог, лучевой терапевт, гематолог, но в консилиуме участвуют и хирурги-онкологи, и химиотерапевты, и смежные специалисты: гематологи, гинекологи, урологи, психотерапевты. Мы вместе отрабатываем тактику и стратегию лечения. Получив заключение нашего консилиума, пациент вправе продолжить лечение у нас, но если хочет, то в любом другом учреждении России или за рубежом.

Расскажу пару историй. Одному из пациентов нашего онкоцентра провели полное обследование, поставили диагноз. Он с нашим заключением поехал в Германию, в Мюнхен. Когда в документах увидели мое имя (я его наблюдал и консультировал), рекомендовали продолжить лечение у меня.

Подобная ситуация была и в Израиле. Мой пациент обратился за вторым мнением к израильским коллегам с заключением нашего онкоконсилиума. Ему оттуда ответили, что знают меня как одного из лучших онкологов России и советуют следовать нашим рекомендациям. Это говорит о том, что нашему мнению доверяет научное сообщество, что не может не радовать.

Я видел много государственных и частных клиник в России, Европе, США, Гонконге, Израиле. В общей сложности побывал в более чем пятидесяти странах и везде старался смотреть, как устроена медицина, как работают больницы. По крупицам в голове собирал, какой должна быть идеальная клиника. «СМ-Клиника» как раз получилась такой, как я себе и представлял, начиная с мелочей. Таких как первичная запись на удобное время с обязательным напоминанием, встреча на ресепшн, отзвон после приема для получения обратной связи. Электронная карта, которая доступна как врачу, так и пациенту. У нас очень хорошая составляющая именно в плане сервиса, а это важно для людей.

И самое главное — наши врачи. Мы ведем тщательный подбор персонала. Чаще всего это врачи с хорошим опытом, отличными рекомендациями от прошлых работодателей. Сейчас у наc в холдинге всего 3500 врачей. Мы создаем комфортные условия не только для пациентов, но и для наших сотрудников. Честно скажу: за пять лет работы здесь я не слышу про выгорание врачей (в частности, онкологов, хотя онкология — одно из самых сложных и психологически тяжелых направлений в медицине).

На своем примере расскажу, как выстроена работа в нашей клинике. У меня в неделю — три-четыре приемных дня на разных площадках «СМ-Клиника». Это удобно, я вижу, что происходит в целом в холдинге. Но в первую очередь это удобно для пациентов. Они могут выбрать, куда им ближе и комфортнее добраться. То есть мы учитываем пожелания людей, подстраиваемся под их возможности и время. Причем, если объективно необходима срочная консультация, у меня почти всегда есть возможность принять оперативно. Сегодня человек позвонил, на завтра уже назначена консультация.

Как руководитель онкологического направления я постарался сделать так, чтобы у нас был замкнутый круг диагностики. Мощный лабораторный центр, который расположен в Текстильщиках, рядом с нашей же крупной клиникой — туда стекаются анализы со всех наших московских площадок. Инструментальная диагностика: эндоскопические методы исследования, гастро-, колоноскопия, бронхоскопия для диагностики опухолевых заболеваний желудка, кишечника, легких. Рентгенологическое оборудование: начиная с самого банального рентгена, КТ и МРТ (без контраста и с контрастом), УЗИ-аппараты.

Единственное, чего у нас пока нет — ПЭТ/КТ. Это позитронно-эмиссионная томография, совмещенная с компьютерной томографией. ПЭТ/КТ — наиболее эффективный метод неинвазивной диагностики рака на сегодняшний день во всем мире. Зато у «СМ-Клиника» есть партнерский договор с одной из организаций, которая строит и вводит в эксплуатацию ПЭТ-центры по всей стране. Туда мы отправляем наших пациентов, то есть это исследование нам тоже доступно. Кроме того, мы сотрудничаем с хорошей диагностической лабораторией, расположенной в «Сколково». Там выполняется гистологический анализ — исследование образцов ткани на наличие опухолевых клеток. Зачем нам это нужно? В России принято, что гистопрепарат может посмотреть один специалист, который и пишет заключение. А второе, может быть, даже третье мнение? То, что по-английски называют second-opinion. Нас не устраивает, когда врач пишет: «наиболее вероятно», «а может быть», «можно думать об этом». Нам нужно конкретно, есть рак или нет. От этого зависит судьба человека. Поэтому мы выбрали в партнеры одну из лучших лабораторий, специализирующихся на этом виде диагностики. Микропрепараты выводятся на большой экран. Мы видим клетки, увеличенные настолько, что можно разглядеть мельчайшие изменения, которые мы оцениваем. Заключение пишут два-три врача. Причем необязательно российские. Это может быть врач из Норвегии, Италии, еще откуда-то. То есть по одному микропрепарату мы получаем мнение нескольких врачей. Это удобно и, главное, результативно.

Благодаря такому внутреннему и внешнему взаимодействию мы замкнули всю нашу онкологическую диагностику и лечение практически в рамках одного онкоцентра. И мне нравится, что мы можем помогать людям, которые к нам приходят.

Фото: предоставлено PR-службой «СМ-Клиника»