Московскому академическому Музыкальному театру имени Станиславского и Немировича-Данченко — проще говоря, Стасику — 30 декабря официально исполняется 100 лет. Стасиком уже полсотни лет зовут его столичные театралы — и в самом прозвище обозначена домашняя московская интонация. Большой театр с его пафосом и понтами принадлежит всей стране, Стасик — только нам.

Вообще-то 30 декабря 1918 года еще никакой такой Стасик на свет не появлялся. В этот день основоположники Художественного театра Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко и ведущие артисты МХТ торжественно пришли в гости в Большой. Парадную лестницу по такому случаю усыпали живыми цветами (и где их взяли в декабре 1918 года? Загадка). Большой волновался, Большой чувствовал, что рабоче-крестьянское правительство с подозрением относится к ненародным пению и танцам, — и Большой хотел посоветоваться с Художественным, как жить дальше, чтобы ненароком не закрыли. Итогом этого визита стало основание в стенах Большого театра оперной студии под руководством Станиславского, где мэтр стал учить певцов искать зерно роли. В Большом студия продержалась недолго — уже через год она отделилась от главного театра страны. Первым полноценным ее спектаклем стал «Евгений Онегин» в 1922 году (играли на сцене Нового театра — теперь там находится Молодежный). Но официальный юбилей есть официальный юбилей — 100 лет театру, и все тут.

Купеческий клуб на Большой Дмитровке, 1890-е гг., фототипия М. Каппеля

Меж тем само здание и старше, и младше одновременно. Главный дом усадьбы Салтыковых был построен еще в начале XVIII века, потом переделывался, надстраивался, почти без потерь пережил пожар 1812 года и всю вторую половину XIX столетия служил Купеческим клубом; за десять лет до революции здесь обосновалось кабаре «Максим». После того как в 1926 году на Большой Дмитровке появились Станиславский с Немировичем, здание снова перестроили, но оно все еще помнило про XVIII век.

Здание театра, 1950-е гг.

Этот дом пережил две мировые войны — и ни в одной из них не пострадал так, как уже в XXI веке. В 2003 году загорелся чердак театра — дело было во время спектакля, так что публика выскакивала из здания вместе с артистами в сценических костюмах; после была затеяна реконструкция, но когда через два года она была практически закончена, в четыре утра что-то заполыхало в зрительном зале, и театр выгорел в ноль. Его надо было возводить сызнова, что и было сделано; так что нынешний внешний облик театра лишь поклон сегодняшних архитекторов давней истории этого места.

Здание театра после ремонта

С историей труппы тоже все не просто. Она сложилась из трех частей, и оперная студия Станиславского была лишь одной из них. Когда Станиславский занялся оперой, Немирович-Данченко решил заняться опереттой. Его Музыкальная студия в Художественном театре была придумана в 1919 году для того, чтобы решить финансовые проблемы МХТ — субсидии, что давали большевики, едва хватало на дрова. Публика даже в самое нервное время (особенно в самое нервное время) любит музыкальные комедии — и Немирович-Данченко с воодушевлением поставил «Дочь мадам Анго» Шарля Лекока. Публика набила кассу театра, в то время как выстраданная Станиславским мистерия Байрона «Каин» шла при полупустом зале, и режиссеру пришлось снять ее из репертуара после восьмого представления.

К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко

Это, разумеется, не улучшило отношений Станиславского и Немировича. Они к тому времени и так уже едва здоровались — время полного взаимопонимания давно позади, да и было ли оно? Людьми они были чрезвычайно разными — Станиславский вырос в очень богатой московской семье (отец был крупным промышленником, ему принадлежала золотоканительная фабрика), Немирович был сыном провинциальной вдовы и с юности подрабатывал репетиторством. Станиславский увлекся театром как актер-любитель, Немирович — как драматург. Немирович молился на слово (чтоб изменять пьесу — ни-ни), Станиславский — на действие. Оба были очень ревнивы к успехам другого. Удивительно, что они с 1898 года, когда создали МХТ, все-таки сумели продержать театр вместе. Но к 1920-м лимит терпения уже был почти исчерпан — жившие недалеко друг от друга основоположники предпочитали не разговаривать друг с другом, а писать друг другу длинные письма и перед отправкой зачитывать их сочувствующим актерам.

Ну вот оперная студия Станиславского ставит Чайковского, Массне (заголовок «Красной газеты» — «Кому и зачем мог понадобиться “Вертер”, этот музыкальный ублюдок?»), Пуччини. Музыкальная студия Немировича-Данченко — Лекока и Оффенбаха (впрочем, и Жоржа Бизе). Основоположники работают одновременно в своих студиях и собственно в Художественном театре, косо поглядывая друг на друга, а потом советская власть от доброты душевной дает помещение двум «бродячим» студиям. Одно и то же помещение — вот этот самый театр на Большой Дмитровке. И вручает двум труппам один оркестр — делите дни, репетиции и ставки как сможете и как захотите.

К. С. Станиславский за столом заседания среди актеров Московского театра в день 30-летия театра

Удивительно, что никто друг друга в этом театре не убил. Тут, конечно, важны две вещи: во-первых, во главе стояли люди интеллигентные, а во-вторых, все уже привыкли к коммуналкам. Если люди живут друг у друга на головах, то и театры размещаются так же. В 1933 году на этой же сцене начинает выступать балетная труппа Викторины Кригер (Московский Художественный балет), и лишь 1 сентября 1941 года все три труппы объединены в один театр. Станиславского на свете уже нет, Немировичу-Данченко остается еще два года, но в те времена никто не стеснялся называть учреждения именами живых людей, поэтому вот тогда-то и возник Московский государственный Музыкальный театр имени народных артистов СССР К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко.

Театр с лучшей версией «Лебединого озера» в Москве. Этот спектакль Владимира Бурмейстера, до сих пор идущий в театре на Большой Дмитровке, в свое время так поразил французов, что они — первый случай в истории советского балета — попросили разрешения перенести его на сцену Парижской оперы. Там он тоже шел немало лет.

Первый в 100-м сезоне показ «Лебединого озера». Балет П. И. Чайковского в постановке Владимира Бурмейстера

Театр, никогда не боявшийся самых отчаянных идей (в отличие от Большого, где долго торжествовал лозунг «Эта сцена не для экспериментов») и в советское время позволивший хореографу Дмитрию Брянцеву «удвоить» героиню «Оптимистической трагедии» — рядом была и стальная женщина в кожанке, и хрупкая девчонка в белом платье (то, какой героиню видели все, и то, какой она была на самом деле). Театр, позвавший к себе в оперные начальники яркого режиссера Александра Тителя и вообще объяснивший многое про современный режиссерский театр, в то время как в Большом в конце прошлого века еще стояли и пели «в шубах».

Здесь много дешевле билеты, чем в Большом (в среднем — в два-два с половиной раза). Здесь быстрее зажигается энтузиазмом труппа, мгновенно верит в талант постановщика и работает на него, не требуя немедленных доказательств, что он гений, отчего премьеры даже невеликих вещей смотрятся очень живо. Здесь любой администратор и начальник проникается духом дружества и братства — вон, смотрите, в честь 100-летнего юбилея всем сотрудникам театра выдали по 100 тыс. рублей. Потрясающе московский жест — жест барства и равенства одновременно. Да, здесь дороговат буфет. Но если говорить всерьез — это единственный недостаток Стасика. Это мы переживем.

Фото: stanmus.ru, ИТАР-ТАСС, muz-teatr-stanislavskogo.ru, pastvu.com, @stanislavskymusic