О европейской и ордынской сторонах столицы, о вечном сравнении родного Петербурга с Москвой и о том, где происходит настоящий оперный бум.

Я живу…

В Москве больше десяти лет. Родился в Царском Селе, долгое время работал на два города, мотался между Москвой и Петербургом, но потом осел в столице. Тут моя семья — жена и сын. Снимаем квартиру на Динамо, тут хорошо, особый патриотизм района Аэропорт—Динамо, у которого даже есть свое комьюнити в Facebook.

Любимый маршрут…

Китай-город от Александрийского подворья по Солянке в сторону Чистых прудов или в сторону Таганки через Яузу. Этот кусок города, который мне соразмерен. Ведь я вырос в месте XVIII века, в Царском Селе, люблю все не очень огромное. Бульвары тоже прекрасны, они примиряют с Москвой.

Москва меня втянула. Композитор, как и любой человек свободной профессии, ведом какими-то обстоятельствами, есть работа, едешь и работаешь.

Физиономия родного города Петербурга для меня в профессиональном смысле была недружелюбна долгие годы, все время приходилось что-то доказывать. А Москва — город более динамичный, здесь и агрессия более экстравертная, но и принятие искреннее. Вот пример времен моей молодости. Раз в Питере в магазине нас с другом обсчитали. Продавщица ни за что не соглашалась признать очевидное и стояла на своем. Через неделю, когда мы приехали в Москву, ситуация в точности повторилась. Но московская продавщица отреагировала иначе. Это была странно дружелюбная реакция: «Эх, не получилось, но ты молодец, молодец, что заметил!» И Питер, и Москва могут обсчитать, но Москва похлопает по плечу и деньги вернет.

Люблю в Москве…

То, что в ней со мной происходит. За последние десять лет у меня здесь сложилась вся профессиональная и личная жизнь, а место, где с тобой происходит что-то хорошее, начинаешь воспринимать как хорошее место.

Я чувствую благодарность к этому городу. Москва поначалу не открывается чужаку, кажется агрессивной, но если повезло зайти в маленькую дверку, куда-то вбок, то там происходят совершенно удивительные вещи. Хотя можно годами ходить мимо и не замечать. Мне повезло, система закоулков и подпространств сложилась удачным образом.

Не нравится в Москве…

То же, что и всем. Как у Мандельштама: «Все чуждо нам в столице непотребной: / Ее сухая черствая земля, / И буйный торг на Сухаревке хлебной, / И страшный вид разбойного Кремля».

Кремль сам по себе не виноват, он итальянский и красивый, но враждебность, которая исходит от него, нельзя не чувствовать. Московская Русь — определенный способ бытования культуры, где радость, хлебосольность и гостеприимство соседствуют с казнями на площадях и кровавыми завоеваниями соседних русских городов. Очень по-московски пойти и утопить Новгород в крови.

Мы, современные горожане, которые занимаются оперой-шмоперой, ведем странную двойную жизнь. С одной стороны, пытаемся быть европейцами со всеми вытекающими, с другой — не можем не понимать, что реальный фон нашей жизни — город, где сконцентрированы и неправедное богатство, и неправедная власть. И бродящие по городу бесчисленные опричники могут сделать с нами все что угодно, как и при Иване Грозном, могут снести голову с плеч, и им ничего за это не будет.

Эта дихотомия во всем. Вот в ресторане «Славянский базар» сидят Немирович со Станиславским и выдумывают МХАТ, а через десятилетия неподалеку пытают и расстреливают Мейерхольда. В XXI веке Гремина с Угаровым придумывают Театр.doc, а после их смерти тотчас приходит полиция и выселяет театр. Или на репетицию моей оперы на сцене «Геликона» не приходит режиссер, не потому, что болен, просто его уволокли на допрос.

В какой день и какой стороной, европейской или ордынской, повернется к тебе столица, мы не знаем. Я бы предпочел, чтобы эта двойственность исчезла и Москва стала городом любви и свободы.

Аудитория Москвы…

Мне ближе. Аудитория — это не сумма отдельных людей, которые могут быть совершенно замечательными по отдельности, это единый организм, у которого есть характер. У питерской аудитории характер более сдержанный, чем у московской. Вот недавно я поставил в БДТ оперу «52» по произведению Льва Рубинштейна, и питерская публика неплохо ее принимает. Но был один спектакль, на котором особенно хорошо реагировали зрители, смеялись и замирали в нужных местах. Потом выяснилось, что в зале было много людей из Москвы, которые специально приехали на спектакль.

Номинированы на премию «Золотая маска»…

Две моих оперы. И нам действительно посчастливилось оказаться на «Маске» в ряду больших постановок и великих композиторов, хотя есть определенная двойственность в любом конкурсе. С одной стороны, ты просто делаешь, что делаешь, не рассчитывая на победу в состязании, с другой стороны, соревнование, наверное, заложено в природе театра, так как первые греческие трагедии писались именно на конкурс.

«Сны Иакова, или Страшно место» — опера, где я еще и режиссер, первая в трилогии про остров Свияжск. Есть рядом с Казанью прекрасный островок-городок, на котором, кроме монастыря, церквей и нескольких домов, ничего нет. А раньше было много всего разного: и лагерь при Сталине, и психушка при Брежневе, и в Гражданскую войну были драматические события.

В Свияжске эта опера играется у монастырской стены, и небо имеет сценографическое значение, так как в последней сцене в предзакатном свете на башне оказываются фигуры артистов.

Вторая опера — «Снегурочка». Другая постановка в прошлом году уже получила две «Золотые маски», правда, в разделе «Эксперимент». А в этом году «Снегурочку» повысили до конкурса. Хотя партитуру ставит молодой режиссер Лена Павлова, каст этого спектакля выглядит так, будто отбирался по какому-то сумасшедшему конкурсу. Кстати, постановка уже получила премию «Прорыв» в Петербурге за лучший актерский ансамбль.

Опера…

Сегодня это самое актуальное, что есть в музыкальном и театральном искусстве. Здоровая человеческая популяция должна потреблять оперу в чудовищных количествах.

Хотя оперный заказ в профессиональном ландшафте пока сумасшедшая редкость, постепенно все меняется, и вот уже и Большой, и Мариинка начинают заказывать современные партитуры. В России действительно много блестящих оперных композиторов.

Но настоящий оперный бум происходит не столько на территории оперного театра, а на смежных: оперы ставятся независимым образом, ставятся в неоперных театрах, например Электротеатре, или в связи с какими-то художественными событиями.

Главное, у современной оперы есть молодая аудитория, средний возраст которой около 30 лет, а в Европе — 65–70 лет (то есть те, кто ходил на Лахенмана 30–40 лет назад, продолжают ходить, не прирастая молодыми). Например, билеты на первую премьеру оперы «52» в БДТ были проданы студентам (там первая премьера всегда студенческая) в интернете всего за семь минут. Когда я рассказал об этом знакомым европейским композиторам, они глаза вытаращили. Это клево и хорошо говорит о нашей стране.

Уехал в Казахстан…

Разминать музыку. Я написал по заказу независимого алма-атинского театра ARTиШОК оперу по казахской сказке «Ер Тостик», и ее ставит режиссер Галина Пьянова (которая сделала первую постановку моей оперы «Снегурочка»). Чтобы написать оперу на казахском, которого я не знаю, пришлось вникать в просодию языка, фонетику, ритмику, работать с консультантами. Казахский язык в смысле внутренней пульсации и фонетики самый сложный из тех, с которыми мне приходилось сталкивается. Но если понимаешь, как язык работает, то оперу можно написать на любом языке. Но писать на языках, в которых силлабика, как в польском и французском, это совсем не то же, что писать на языках, в которых силлабо-тоника, как в английском, немецком или русском. Я, как и многие композиторы, в течение своей жизни плохо выучил много языков. Когда возникает интернациональная практика и ты работаешь и репетируешь на разных языках, то страх отступает и уступает место наглости.

Фото: Елена Никитченко/ТАСС