Этим летом я ездила к морю на российский юг на двухэтажном поезде. Казанский вокзал, +30, громадный состав подают за 15 минут до времени отправления. По жаркому перрону мечутся семьи с детьми и чемоданами, все на взводе.

Я как-то интуитивно встала там, где остановился мой вагон, и оказалась третьей в очереди, за мной выстроился хвост. Вдруг сзади недовольный шум: крупная возрастная дама с одышкой ледоколом идет напролом. Очередь возмущается, но противостоять невозможно.

Дама упирается арбузными грудями мне в спину и укладывает свои корзины-картонки на мой чемоданчик.

«Пожалуйста, не напирайте». — «А я и не напираю», — отвечает с вызовом, продолжая давить и оттесняя меня к краю платформы.

Проводница говорит: «Место 26, проходите». Я захожу в прохладный вагон и вдруг слышу за спиной: «Двадцать пятое», — говорят той даме.

«Весело мне придется», — думаю, ухмыляясь.

Кидаю вещи в купе, стою в коридоре. Дама шумно заходит, надрывно дышит, переодевает потное, обмахивается веером, поднимает глаза на меня: «Это ведь вы сказали, чтобы я не напирала!? Вот так вот, теперь нам вместе ехать».

У меня в планах было работать в дороге: взяла ноутбук и ушла в вагон-ресторан на целый день, вернулась только к вечеру. Дама уже подобрела: «Вот еда ваша, а не желаете ли чаю?» Разговорились. Оказалось, у нее диабет, от жары и суеты на перроне ей стало плохо, упало давление и вообще до потери сознания.

«Но что же вы не сказали, что вам плохо? Вас бы пропустили?!» — «Вот еще, буду я всем рассказывать».

Мне, с одной стороны, стало неудобно за отпор больному человеку. Я даже извинилась, да. И подумала, что мы никогда не знаем, что стоит за поведением человека: здесь у женщины, как у погибающего животного, сработал инстинкт выживания, и она просто ломилась напролом. С другой стороны, люди все же не полностью животные, у нас есть речь, можно озвучить свою проблему и получить сочувствие и поддержку, а не статус беспардонной хамки.

«Нет, такие не озвучивают», — сказал мой товарищ, с которым мы обсуждали за обедом тему «Человек и социум». Я делилась своим «бесит» после отпуска: как в пустой бухте, где 30 метров пляжа, люди приходят и устраиваются в двух метрах от меня — вместе со своими звуками, запахами, семечками и сигаретами. Хотя можно было бы в пятнадцати.

«Да-да, а когда в полупустом вагоне метро встают к тебе почти вплотную?! А когда в кинотеатре — я один на трех пустых рядах, не самых удобных, специально, и садятся совсем рядом?! Это уже почти харассмент».
Еще он жаловался на несовпадение скоростей: он быстрый и маневренный, а большая женщина, с которой регулярно сталкивается в лифте, медленная и в «космосе». Про скорость я соглашаюсь: когда за рулем, то раздражаюсь больше все же на тормозов, чем на хамов.

Год назад я провела над собой очередной эксперимент — отправилась на двухдневный ретрит с медитациями и тишиной. Сидеть сама с собой и концентрироваться на дыхании — эта практика мне хорошо знакома, правда, когда рядом кто-то шмыгает носом или ловит сообщения в мессенджере с невыключенным звуком, отвлекает, раздражает и вообще хочется осуждать («существуют носовые платки вообще-то» и «телефоны на медитацию брать не стоит»).

Медитация при ходьбе меня совсем подкосила: представьте, тридцать человек выстраиваются в круг и идут друг за другом, акцентируясь на каждом своем шаге. У каждого свой темп, у каждого свой шаг, у каждого свой акцент — а двигаться при этом нужно вместе, в потоке.

После этой практики я вышла со словами: «Там девушка одна очень плохо шла». Сказала — и начала хохотать вместе с подружкой, ну потому что мы-то отлично ходим, конечно, попадаем в ритм друг друга, но вот некоторые…

На следующий день, когда мы снова встали и пошли, я изменила тактику: перестала смотреть на окружающих и приноравливаться к их темпу, все внимание — себе и словам мастера. Важно то, что делаю я, а не с какой скоростью происходит шаг у других. И сразу ушло раздражение, и перестали наступать на пятки мои соседи по кругу.

Так же стала пробовать в обычной жизни — на улице, в метро, за рулем, в театре. Об этом говорит психолог и телесный терапевт Анна Комлова:

«В большом городе многое забирает наше внимание. Люди в общественных местах зачастую чувствуют себя тревожно, раздраженно, и это вполне объяснимо. Когда мы не вполне осознаем, не чувствуем себя, мы теряем эту связь с собой, и нас, как бы это выразиться, растаскивает на внешние объекты. Мы читаем рекламы, слушаем звуки, анализируем людей, запахи…  На все это мы тратим свое внимание.
И появляется ощущение раздражения как показатель, что нам надо вернуться к себе. А что это значит?

Значит, в этот момент почувствовать свое тело, свое дыхание, обратить внимание на свои ощущения в ногах, спине, голове. Другими словами, вернуть свое внимание обратно к себе. Перестать разглядывать все вокруг, начать разглядывать себя внутри.

Если вы чувствуете, что люди близко подходят или громко говорят, или медленно идут, или плохо пахнут, воспринимайте это как препятствия на пути. Не останавливайте на них свое внимание, не придавайте им столько важности. Оставаясь в себе, проходите их и идите к своей цели в этот момент. То есть вспоминайте себя, свои ощущения, куда вы двигаетесь и зачем. Как только вы вернете свое внимание себе, раздражение исчезнет».

Несколько лет назад появилось такое понятие, как highly sensitive people — высокочувствительные люди. Те, кого все ранит и задевает: громкий разговор, грубое слово, ютуб в телефоне со звуком, душный парфюм, близкий контакт.

Моя мама была такой и в 1980-е, как она говорила, «без кожи»: садилась в метро в углу вагона, не снимала в транспорте солнцезащитные очки, сторонилась шума. Мне запомнился ее рассказ про то, как уже в 1990-е в какой-то новой продвинутой телепрограмме показали девушку с хулахупом в метро в час пик: обруч сохранял ей зону личного комфорта. Мама очень радовалась этой идее.

Ведь на самом деле нам надо не так уж много пространства — интимная зона заканчивается после 45 сантиметров, это как раз диаметр взрослого хулахупа.

Многим пространство не нужно совсем, они, наоборот, готовы слиться, потому что про границы и личный комфорт им ничего совсем не известно. В начале 2000-х в Москве порядка 250 тысяч семей жили в коммунальных квартирах, и многие тысячи сейчас живут семьями по 3–7 человек в однушке — здесь не до экспериментов с хулахупами.

Лет десять назад я оказалась в сберкассе подмосковного города. Живая очередь, за мной становятся пропитой мужичок и его женщина. Встают вплотную, хотя народа вокруг почти нет и места достаточно.

Оборачиваюсь: «Пожалуйста, держите дистанцию». — «О, смотри-ка, она, наверное, давно в автобусе не ездила. Ишь, дистанцию, — продолжают в голос обсуждать и строить версии. — Ха, а может, она вшивая?!»

Оборачиваюсь на них с квадратными глазами: «А слух хороший!»

У меня появился такой критерий в жизни: «мне так удобно» и «мне так неудобно» — учусь самостоятельно обеспечивать свое удобство и не терпеть свое «неудобно». Потому что, если долго терпишь, мягко выйти из неудобной ситуации не получится, обязательно случится взрыв на месте или срыв постфактум.

Если человек ведет себя определенным, ему удобным образом, и этот образ меня не устраивает — что я могу сделать, чтобы вернуть себе свое «удобно»?

Не думать, почему он такой и какое он право имеет: каждый имеет право быть любым.

Могу озвучить свое неудобство и попросить отодвинуться, пропустить, чтобы я прошла, не курить на меня и т. д. Обозначить таким образом свои границы.

Могу отодвинуться сама, пересесть, попросить сделать звук тише или использовать наушники, надеть наушники самой.

Когда деваться некуда, я мысленно надеваю скафандр или, открою секрет, пользуюсь иногда серебристым плащом из фильма «Три орешка для Золушки» — тот момент, уже в финале, когда она, в силе и счастье, скачет на лошади в такой блестящей накидке с капюшоном. Помогает практически от всего, переводит внимание на себя и защищает свое состояние.

Это продвинутый уровень, а есть еще уровень «бог» — прочла на днях в фейсбуке у психолога Татьяны Германовой текст, который знакомый писатель назвал в комментариях религиозным.

«Один добрый и, кажется, порядком вдатый человек как-то сказал — а ты попробуй проживи хоть один день как будто под влюбленным взглядом.

Я попробовала. Это оказалось трудно, впихивать воображаемое теплое на место привычного холодного и шершавого — трудно.

Тогда я поставила напоминалку. Каждый час айфон говорил мне — вижу и люблю.

Я сидела в метро, надо мной висел джинсовый рукав. Его владелица ухахатывалась с подругами, рукав елозил по моему лицу.

Мне хотелось засунуть его девке в жопу, но айфон сказал “вижу, люблю”, тогда я просто расслабила мышцы и откинулась на спинку. У рукава были пуговицы в виде надкусанных сердечек.

…В этот день каждый час на меня выскакивало смешное: дети, челки, заголовки, мультяшные облака. Мышцы гудели от непривычного расслабления. Всех вокруг было жалко сытой жалостью человека, которого любят.

Берн, кажется, говорил, если человека долго не гладить, у него усыхает спинной хребет. Судя по осанке стариков, со временем желающих погладить нас остается немного. Первыми сдаемся мы сами. Перестаем себя смешить, тормошить, концентрируемся на нелюбви. Нам все начинает мешать, все отвлекает от усыхания».

Когда получается по-настоящему включить любовь, бывает так — снова сценка из общественного транспорта.

Поздняя полупустая электричка, едут две подруги. В вагон вваливаются пьяные подростки: шумные, агрессивные, невменяемые. Опасность.

Они хаотично перемещаются вперед, вагон качается, и вдруг один из парней заваливается в сторону подруг и падает им под ноги. Остальные нависают сверху.

И тут одна из девушек начинает поднимать упавшего этого пьяницу, усаживать рядом и жалеть: «Ты, наверное, ударился».

Ласковый тон и материнская забота старшей женщины сразу растворили всю витавшую в воздухе агрессию и всем вокруг стало тихо и спокойно.