Я родилась и жила в Краснодаре. А потом поступила в Литературный институт имени Горького и переехала в Москву. Сначала изучала прозу, затем — поэзию. Я всегда пыталась экспериментировать с формой.

Занималась журналистикой, работала корреспондентом, писала тексты на социальные темы. Меня со школы интересовала жизнь людей в закрытых учреждениях.

Со временем я поняла, что журналистика мне не подходит. Я стала работать в разных фондах: с детьми с ментальными особенностями, с детьми, которые оказались в детских домах, потому что их мамы попали в места лишения свободы.

Так я первый раз оказалась в женской колонии: мы вместе с фондом привезли детей на встречу с мамами. Женщины в колонии очень интересно реагировали на людей со свободы. У нас были фотоаппараты, и, увидев их, женщины очень обрадовались. Для них собственное изображение было чем-то сакральным. Они были так рады портретам, которые мы сделали. Мы хотели распечатать фотографии и отдать их женщинам, чтобы они смогли отправить фото родственникам. Но руководство колонии запретило, объясняя это тем, что женщины будут отправлять эти фотографии каким-то мужчинам для секса по переписке. Я увидела, насколько система лишает человека лица. Закрытое учреждение запрещает тебе иметь и видеть свой образ. Меня это очень разозлило, и тот момент стал для меня поворотным.

Так появился мой первый перформанс «Не бойся» — в течение 30 дней я носила тюремную робу. Я гуляла по Москве, ходила по магазинам, ездила в метро. Часто со мной ходил фотограф и документировал все, что происходило. Кроме того, я делала много селфи, фотографировалась с прохожими, просила прохожих сфотографировать меня. Целью было обратить внимание на проблему женской адаптации в обществе после тюрьмы. В колонии я столкнулась с тем, что женщинам очень сложно адаптироваться на свободе: они сами просят остаться в колонии либо берут на себя какие-то преступления, случаются рецидивы. Запрет на владение собственным образом играет в этом очень большую роль. Фотографии с акции я отправляла женщинам в колонии, чтобы поддержать их.

В мае 2018 года я со своим товарищем поехала в ДНР. На Украине у меня раньше жила мама, похоронена бабушка. Дедушку родственники насильно увезли, когда начались военные действия, но он все время хотел вернуться и не мог получить российское гражданство. Я хотела побывать там, чтобы лучше понять историю своей семьи. Это важно для меня, увидеть, что происходит с нашим домом, с могилой бабушки.

Мы с товарищем боялись, что нас могут не пустить. Но на границе все прошло спокойно. Через несколько дней нас задержали в центре Донецка для проверки личности. Меня искали по фотографии. Сначала нас просто отвезли в отделение, устроили допрос. А потом меня завели в соседнюю комнату, надели на меня мешок и начали избивать. Оказалось, что им поступила какая-то ориентировка, что я собираюсь проводить акцию на инаугурацию президента. Пытались узнать, что я хочу устроить. Потом нас просто отпустили. Это оказался очень травматичный опыт. Но не менее сложным и неожиданным стал опыт адаптации к реальности после пыток: какой-то непрекращающейся дереализации, флешбеков, невозможности об этом говорить. Общество не готово говорить о насилии, о пытках, не готово выслушивать человека, воспринимать его боль. Это про культуру травмы, и у нас ее нет. Мне стало важно узнать про чужой опыт, как люди адаптировались, как он вылезали из этого. Но я не находила живых людей, которые трансформировали опыт в текст, в кино, в творчество.

Вот эти эмоции и состояние натолкнули меня на мысль, что было бы здорово пообщаться с людьми, которые пережили пытки. Я решила провести выставку «Груз 300. Коллажи переживаний», посвященную пыткам, собрала истории семи людей. Большое внимание на выставке мы уделили телесности. Если после пыток как-то можно работать с психикой и мозгом, то с телом работать намного сложнее. Тело носит печать травмы, печать преступления. Я всем задаю вопрос, что делать с телом, которое пытали.

Кроме того, на выставке должна была быть мультимедийная часть. Музыканты Саша Старость и Стас Горев написали саундтрек, трансформировали переживания в музыку. Еще они должны были сделать музыкальную шкатулку пыток со звуками пыточных инструментов.

За день до открытия выставки я вышла на улицу с одноименной акцией «Груз 300». В этом перформансе я залезаю в тесную клетку, обернутую полиэтиленом, и предлагаю людям видеть свое пыточное тело. Потому что в сам момент пыток люди всегда оказываются невидимыми, все происходит за закрытыми дверьми. Никто не видит, как над тобой издеваются, как тебя мучают, а ты страдаешь. И даже когда ты выходишь на свободу, ты все равно оказываешься невидимым. Ведь тебе тяжело адаптироваться к реальности, и реальность тоже не готова к такой информации. Люди не готовы говорить и думать о пытках ни в Москве, ни в маленьких городах. Даже на свободе ты находишься в такой же метафизической клетке. При этом гигантский посттравматический синдром мешает его носителю.

Мое тело появляется в разных городских местах. На клетке висит листок с небольшим текстом, где рассказывается, чему посвящена эта акция. Мне важно, что люди увидят мое тело, прочитают текст. Некоторые читают вслух, и для меня это вообще формат новой поэзии. Кроме того, люди трогают тело, и происходит какой-то сакральный контакт. Для меня это возрождение тела.

Плюс все это про идентичность художника, ведь пытки ее уязвляют. Они делают тебя объектом, как и любое насилие. Люди, которые нас пытали, знали, что после пыток уже нельзя быть прежним. Они пытались нас сломать и сделать так, чтобы мы не занимались тем, чем занимались раньше. Сделать так, чтобы я перестала заниматься акционизмом. Так что клетка — это еще про состояние художника, когда ты не способен двигаться дальше в творческом плане.

После того как я вышла с акцией «Груз 300» на улицу, в галерею на Солянке позвонили из департамента культуры и сказали, что выставку надо закрыть. Причины были не совсем понятны. Была фраза, что департамент культуры не может поддерживать таких художников — прямолинейных акционистов. При этом анонс выставки был даже на сайте мэра Москвы. Если говорить коротко, я считаю, что в департамент культуры поступил звонок от администрации президента и ФСБ, после чего выставку запретили.

Теперь «Груз 300» путешествует по разным точкам России, и я считаю, что это акция, которая вообще не может иметь какого-то финала. История с пытками и насилием актуальна во всех регионах России. Я ездила в Ярославль, Владимир и совсем недавно была в Махачкале, потому что кавказцев пытают очень часто. Пытки в отделениях Дагестана — это вообще какая-то повседневная вещь.

В Махачкале реакция людей была интересной. Одна женщина сказала: «Наш народ и так страдает, нам и так плохо и тяжело, зачем мы должны видеть это здесь? Почему наши дети должны на это смотреть?» Как память и мозг часто вымещают травму, так и реакция людей вымещает тот факт, что о пытках можно и нужно говорить. Для меня это про боль и уязвленность общества.

Был ребенок, который пытался меня освободить, но взрослые ему не разрешили. Потом полиция нас задержала для установления личностей, и с полицейскими тоже был достаточно любопытный разговор. Один из них сказал, что перформанс в том виде, в котором он есть сейчас — морально-психологическая травма.

Я считаю, чем чаще люди будут сталкиваться с акционизмом в повседневной среде, тем понятнее и привычнее станут для них мои жесты и перформансы в целом. Моя задача — общаться не с государством и властью, а с людьми. Считывать их реакции, действия и давать им свободу взаимодействия с искусством.

Фото: Игорь Мухин

Стать героем рубрики «Почему вы должны меня знать» можно, отправив письмо со своей историей на ab@moskvichmag.ru