Uncle Pecos — музыкальная группа, созданная выпускниками Школы-студии МХАТ, которые четыре года назад решили, что театра им мало. За это время они попали в список The Blueprint 100, унесли домой FOMO-статуэтку за альбом года и стабильно появляются в лайнапах крупных российских фестивалей.
Музыканты признаются: никакого волшебного старта не было, а на пути к первому признанию пришлось «съесть много песка». Резкий взлет они называют полным отстоем и просят не клеить к ним ярлык театральной группы.
18 июля у Uncle Pecos вышел сингл «Не могу». И пусть новых альбомов пока не планируется, разговоры о стадионе звучат не как фантазия, а как маршрут.
Автор медиа FOMOTEKA Виктория Старостина поговорила с Uncle Pecos о вселенной Atàrg, побеге в сказочный мир, будке для крика в центре Москвы и о том, почему нам всем срочно нужны меценаты.
Первые ноты, Milkshake Boys и репетиции в «Гоголь-центре»
Как вы придумали группу и занимались ли музыкой до этого?
Миша (гитара, труба): Вет все время мечтал собрать группу. Первый раз мы собрались где-то в конце второго курса. Он позвал меня — думал, я умею играть на гитаре. На этой же репетиции стало понятно: ни я, ни другие ребята практически не умеем играть ни на чем. По сути, мы учились заново.
Ларик (бас): При этом мы все занимались в музыкальной школе в детстве. Я прошел семь классов по классической гитаре, но мне это очень мало помогло.
Чем отличаются те первые Uncle Pecos от нынешних?
Ларик: Нет ощущения, что мы теперь другие. Просто тогда нужно было «съесть много песка». Хотя и сейчас продолжаем его есть. В самом начале мы репетировали ночами — после учебы до пяти утра. Это было нормально.
А почему вы назвали группу в честь дяди мышонка Джерри?
Ларик: В какой-то момент стало понятно, что без названия никуда. Потратили на выбор целую репетицию. Персонаж Uncle Pecos нравился тем, что у него все время рвались струны, и он ставил вместо них кошачьи усы. Никто и ничто не мешало ему делать музыку. Это главный посыл нашего названия.
Вет (вокал, гитара, клавиши, синтезаторы): Помню, мы еще хотели назваться Milkshake Boys, «ПолСтакана», «Мертвая собака»… Сейчас и сам не верю, что такое было возможно.
Какое-то время вы репетировали в «Гоголь-центре». Как вы там оказались?
Миша: Я работал там администратором и сказал Кириллу Семеновичу [Серебренникову], что мы собираем свою группу. Он дал разрешение репетировать.
Помню, заведующая труппы сразу нажаловалась, мол, кто эти люди. Но Серебренников сказал: в его театре все, кто хочет заниматься творчеством, будут им заниматься.
Вселенная Atàrg и побег в сказочный мир
Расскажите про вселенную Uncle Pecos?
Ларик: Наша вселенная называется Atàrg. В ней четыре главных персонажа: Айло — это Вет, Кесо — Миша, Оир — я и Йума — Степа. И еще есть принцесса Gráta — Маша Мацель. А вместе с нами король Гегемон, его брат Герольд, нимфы и Бастард Индиго — мальчик с синей кожей, который забрал у людей воспоминания.
Вет пишет тексты между двумя мирами?
Ларик: Да, он балансирует между Atàrg и реальностью, отражая середину.
Миша: В этом и суть — Atàrg отражает нашу реальную жизнь, только через образный язык.
Как появилась идея выстроить целую вселенную?
Ларик: Все началось с трека Liquid: мы с нашей художницей Лялей решили сделать мультик-сказку о создании группы. И когда мы начали работать, у нас из ниоткуда появились образы героев. Возник Бастард Индиго, который мелькал в тексте «Земля À». Потом Gráta, потом другие. В какой-то момент вселенная стала собираться сама по себе, а я взял на себя задачу ее зафиксировать.
Из мультика Gráta вырос целый пласт — потом появился его отраженный мир, альбом Atàrg. Он про нашу реальность. Сейчас мы превращаем всю эту вселенную в формат книги.
Миша: После выхода сказки и Liquid у нас настало сложное время. Один человек сказал нам: все группы распадаются после первого альбома.
Первый альбом мы записали на детских эмоциях, кайфанули от творчества. А после этого провалились в пустоту, из которой долго не могли выбраться. Нам нужно было аккумулировать куда-то эту упадническую энергию, и она превратилась в Atàrg. Этот мир стал нашим убежищем.
Почему именно сказка?
Ларик: Способ говорить о темах, которые нас волновали, но не напрямую, а через персонажей. Уход в мир, в котором нет границ, был нашим единственным способом говорить о важном.
Каждый ваш этап был обозначен своим цветом. Например, Liquid был синим, а альбом «Падение» — красный. Что означают эти цвета?
Миша: Перед релизом мы всегда пытаемся нащупать визуал и материю. У Liquid это была вязкая синяя жидкость. И мы начали думать, откуда она возникла.
Ларик: Синий — это вся наша невысказанная тревога. Слезы Бастарда Индиго. Его боль. Это был альбом об уязвимости. Красный совсем другой. Менее материальный. Про агрессию, ярость, наши теневые стороны.
Вет: Если упростить: синий цвет — про печаль и рефлексию, а красный — про агрессию. Про некое радикальное действие, которое ты совершаешь даже по отношению к самому себе.
Группа как смысл жизни, будка для крика и новый сингл
Собираетесь ли вы делать из группы бизнес или это просто подростковая мечта?
Вет: Это уже давно не подростковая мечта. Это смысл жизни. Мы точно соберем стадион, у нас нет других вариантов. И пути назад тоже нет.
Как думаете, почему многие актеры создают музыкальные проекты?
Миша: Порог вхождения в музыку иной, нежели в кино. По сути, вам даже необязательно понимать, о чем поется в песне. Или знать что-либо про исполнителя. Тут тебе либо откликается, либо нет. В этом плане — уникальное искусство.
Вет: Я считаю, что музыка — это самое независимое творчество. В кино и театре всегда есть какой-то посредник: ты должен играть роль, нравиться, продавать себя. В музыке проще оставаться собой. Ты просто что-то делаешь и сразу показываешь людям. Без режиссеров и прочих посредников.
Ларик: В театре и кино ты можешь быть сосоздателем, но обычно просто реализуешь чужие идеи, пытаешься под них сломаться. Часто занимаешься самообманом. В музыке же мы сами строим вселенную и делаем все так, как захотим.
А кто ваши слушатели?
Вет: Лучшие люди в мире.
Миша: Это очень разные люди. После концерта в Екатеринбурге ко мне подошел мужчина лет шестидесяти, заплаканный. Сказал, что лет тридцать так не кайфовал от концерта. Он вообще случайно мимо шел.
Ларик: При этом наша аудитория не ограничена средой киношников или театралов.
Миша: И я даже рад, что это так — мы не хотим ассоциироваться с театральной группой.
Как вы думаете, что сейчас важнее всего в промо для артистов?
Ларик: Залетевшие короткие видео. Мы пока такой опыт не переживали, но делаем все возможное, чтобы это случилось. А еще недавно впервые попробовали формат офлайн-промо к выходу трека «Не могу».
С 18 по 20 июля на «Хлебозаводе» стояла будка, которую мы сделали с BandLink. В нее можно было зайти и прокричать все, что накопилось. Аппарат показывал уровень децибелов — уровень боли.
А как у вас появилась идея сделать такую будку?
Миша: Был конкурс «Промо мечты» от BandLink. У нас было полчаса на идею. Я рад, что мы придумали объект, с которым можно повзаимодействовать и узнать что-то о себе и о нас.
Ларик: Мы хотели придумать что-то реально нужное людям. Зайти в звукоизоляционную будку посреди города и прокричаться — звучит актуально.
У вас есть какая-нибудь безумная идея для промо, которую вы еще не реализовали?
Миша: Я мечтаю устроить концерт из разных точек мира. Например, Ларик сидит в Берлине, Вет — в Урюпинске, Степа — в Венеции, а я — в Москве. И мы несколько дней одновременно играем лайвы. Люди могут увидеть это в трансляции и прийти. В идеале, конечно, чтобы они еще надели наушники и слушали лайв целиком, а на сцене видели только одного из нас.
О чем новый сингл «Не могу»?
Ларик: Он про точку внутреннего слома, когда реальность становится невыносимой и давит со всех сторон. Про чувство безысходности, желание сбежать, спрятаться от мира. Мы хотели, чтобы этот трек давал возможность прожить боль — и выйти.
Вет: В нем есть пространство для сомнений, ощущение творческого поиска.
А альбом будет?
Вет: Альбома не будет! (Смеется.) Пока мы планируем выпускать синглы и, возможно, ЕР.
А клипы?
Ларик: Клипы — это больная тема. Потому что это скорее имиджевая история, чем возможность привести новую аудиторию.
Вет: Для клипов сейчас нет фундамента в виде большой площадки. Они никак не окупаются. Плюс алгоритмы все решают: можно снять клип за миллион и собрать 5 тысяч просмотров, а можно снять, как режешь огурец, и получить 5 миллионов. Для нас не то чтобы очень важно окупаться в таких историях, скорее пока нет возможности вложиться в это, потому что один хороший клип может стоить как два-три готовых альбома.
Миша: У меня был преподаватель, Аркадий Алексеевич Аронов. Он читал курс про золотой век русского меценатства в России: о том, как поддерживали творчество, театр, музыку, кино. Я часто думаю: а где же этот золотой век сейчас, в 2025-м? Если кто-то из меценатов еще жив, у нас есть идеи. Нам просто нужны вы.
Список The Blueprint 100, фестивали и медиаторы
В этом году вы попали в список The Blueprint 100, выиграли у нас статуэтку за лучший альбом года, а теперь выступаете на крупных фестивалях. В чем секрет такого быстрого роста?
Ларик: Ну как быстро… Мы четыре года к этому шли! (Смеется.)
Вет: Я думаю, секрет в энергии. Ты можешь два года, пять, десять лет делать что-то, и это будут видеть только пять человек. Но рано или поздно эта энергия взорвется. Люди часто видят залетевший трек и думают, что успех был быстрым. Но за ним стояло много ошибок.
Я вообще считаю, что быстрый рост — это отстой. Победа ничему не учит, а вот поражения и сам путь — это все. Ими надо наслаждаться.
Если бы вам нужно было придумать свою музыкальную премию, как бы она называлась и в чем бы была ее концепция?
Миша: Она бы называлась «Самый недооцененный трек». В ней бы участвовали только треки из нижней части топа плейлиста артиста. И важно, чтобы песни были не новые.
Степа (барабаны): Или «Потерянный медиатор». Приз — маленький медиатор на порванной струне.
Фото: обложка (по центру) — Дмитрий Булин, 1–3 — Аня Аристова, 4–19 — личный архив группы Uncle Pecos, 20–23 — Мария Короткова