Когда в середине августа Росстат опубликовал данные по заболеваемости в регионах России, жители Москвы, напуганные обилием инфарктов и инсультов, утешились хотя бы одним — «психов» в столице оказалось не так уж много. Из публикации РБК следовало, что их число составляет всего 31 тысячу человек. В начале сезона осеннего обострения Ольга Андреева решила уточнить эти цифры и узнать, как живется сумасшедшему в современной Москве.
Эта тема стала для меня сокровищницей открытий. Во-первых, сразу обнаружилось, что коллеги из РБК ошиблись. По данным сборника Росстата «Здравоохранение в России», который издается раз в два года, людей с психическими расстройствами в 2017 году в столице было 291 380 человек. Первичный психиатрический диагноз в Москве в том же году получил 2651 человек.
Имея дурную журналистскую привычку сомневаться во всем, я решила уточнить и эти данные. О том, сколько психически больных людей в Москве, мы напрямую спросили у самих психиатров. И узнали страшное:
— Сейчас в Москве живет 12 миллионов? — уточняет Александр, частный психиатр. — Ну примерно 3–3,5 миллиона из них ходят с диагнозом.
— 30% населения Москвы, — не задумываясь, отвечает психиатр Виктория из государственной неврологической клиники.
— Примерно 500 тысяч нуждаются в психиатрической помощи прямо сейчас, — говорит кандидат медицинских наук, врач-психиатр Надежда. — Но около 30% населения хотя бы раз в жизни оказываются перед необходимостью обратиться к психиатру.
— На неврозы я бы дал побольше, — добавляет еще один психиатр, тоже попросивший не уточнять его имени и места работы, — примерно 80% москвичей.
Это значит, что число психически больных людей в Москве, с точки зрения самих психиатров, колеблется от 500 тысяч до 4 миллионов человек. Если добавить к ним невротиков, то есть тех, кто испытывает тревогу или трудности с засыпанием, выйдет и вовсе около 10 миллионов. На том факте, что 30% москвичей хоть раз в жизни необходимо прийти на прием к психиатру, сходятся все.
Минздрав, однако, куда более оптимистичен. В части учета психически больных сборники Росстата начиная с 2000 года демонстрируют чудесную победу над психическими заболеваниями по всей России. Так, Минздрав бодро сообщает, что если в 1990 году на учет в психоневрологические диспансеры (ПНД) было поставлено 160,5 тысячи человек, то в 2016 году на учет встали только 60,1 тысячи. Даже количество больных шизофренией, которое везде, во всем мире и во все времена остается неизменно стабильным, у нас сократилось почти на четверть (с 389,8 человека на 100 тысяч населения в 1990 году до 308,4 человека в 2016-м). Короче говоря, «психов» по статистике в стране становится все меньше и меньше.
Число психически больных людей в Москве, с точки зрения самих психиатров, колеблется от 500 тысяч до 4 миллионов человек. Если добавить к ним невротиков, выйдет и вовсе около 10 миллионов. На том факте, что 30% москвичей хоть раз в жизни необходимо прийти на прием к психиатру, сходятся все.
Однако простой здравый смысл должен бы подсказать любому москвичу, что, пережив за последние 30 лет катастрофический социальный слом и миллионы жизненных драм, мы вряд ли можем похвастать крепким душевным здоровьем. Особенно в жестокой и не особенно человеколюбивой Москве. Куда же делись наши «сумасшедшие»?
Мы любим искать политические ответы на все вопросы. И всегда их находим. Такой политический ответ есть и тут.
— В начале 1990-х годов психических больных был вал, — говорит врач-психиатр, попросивший не называть его имени. — Но сразу после 2000 года сверху пришло указание исправить ситуацию. Я не думаю, что имелось в виду что-то плохое. Положение и впрямь было чудовищным. Но когда эта хорошая мысль начала спускаться сверху в реальную медицину, где-то на середине пути произошел сбой — идея стала превращаться в цифры. И это многим выгодно. Во-первых, фарме, во-вторых, тем, кто отвечает за статистику психических заболеваний.
Конечно, сообщая такие цифры, Минздрав вовсе не врет. Есть большая вероятность, что постепенно изменилась структура заболеваний: острых форм стало меньше, а бороться с ними стало легче — новые препараты часто творят чудеса. В том же сборнике Росстата есть графа «Кроме того, обратилось пациентов за консультативно-лечебной помощью». В 2016 году за такой помощью в России обратилось 374,7 тысячи человек. Эти люди не были поставлены на учет в ПНД, имели неострые проблемы, получили помощь и поступили под консультативное наблюдение.
Но общая тенденция все равно выглядит тревожно. За последние годы в Москве закрылось несколько психиатрических клиник. Стремительно сокращается время, отпущенное на пребывание в больнице, стационарное лечение заменяется амбулаторным. Все чаще говорят о том, чтобы депрессии лечили поликлинические терапевты. Последствия таких мер могут быть самыми печальными. Не далее как год назад москвичи были потрясены историей няни, которая отрезала голову своей воспитаннице. Няня не была гражданкой РФ и на учете не стояла. Но даже если человек и стоит на учете в ПНД, это далеко не всегда предотвращает трагедию.
Что такое учет в ПНД? Де-юре это значит, что больной должен регулярно проходить осмотр у врача. Де-факто одинокие больные, за чьим состоянием никто не следит, в ПНД могут не являться годами. Что с ними происходит, не знает никто. В недавнем прошлом врач был обязан навестить больного, который долго не посещает больницу. Сейчас об этом забыли. Одинокие сумасшедшие предоставлены самим себе. Согласно современному законодательству, положить в больницу взрослого человека без его согласия можно только после того, как он совершит что-то совсем уж безумное, например побегает по улицам с топором или кого-нибудь зарежет. По-другому никак. Именно это, к несчастью, иногда и случается.
Москвич Николай Шадрин честно стоял на учете у психиатра. В июне 2011 года он убил и расчленил приятеля Илью Егорова. Шадрин не пытался скрыться и был задержан в своей квартире, когда жарил на сковородке печень друга. На суде Шадрин объяснил, что на это его толкнули «люди», но не сказал, какие. В том же 2011 году, но только в мае, на автозаправку на Бутырской улице ночью пришел мужчина, молча зарезал двух человек, а еще двоих тяжело ранил. После этого он спокойно ушел, ничего не украв. Все эти люди, разумеется, оказались на принудительном психиатрическом лечении, но мертвых уже никто не воскресит.
Эти истории звучат дико, но москвичи могут утешиться двумя соображениями: во-первых, происходят такие вещи везде и всегда, а во-вторых, никакого следа в статистике они не оставляют — все они единичны.
Одинокие сумасшедшие предоставлены самим себе. Согласно современному законодательству, положить в больницу взрослого человека без его согласия можно только после того, как он совершит что-то совсем уж безумное, например побегает по улицам с топором или кого-нибудь зарежет.
Как ни странно, самым сложным для обычного и не совсем уж безнадежного московского «психа» оказывается самая, казалось бы, простая вещь — дойти до специалиста. Огромное количество страдальцев ищет помощь психиатров, но, увы, ее не находит. На фоне тех тысяч, которые все-таки дошли до ПНД, этих больных-невидимок просто не существует. Минздрав их не видит, а опытные психиатры об их существовании лишь догадываются. Но именно они и составляют те самые потерянные миллионы сумасшедших, которые до поры до времени считают себя вполне нормальными. Годами блуждая в потемках смятенного разума, они встречают только ложных проводников.
История мальчика Саши — одна из тысяч подобных, но одна из очень немногих, которая имеет счастливый конец.
История Саши, услышанная от его лечащего врача. Эпизод 1-й
Первый раз мама отвела Сашу к школьному психологу, когда мальчику было 9 лет. Учителя посоветовали: с ребенком что-то не то, надо бы проверить. Психолог почти час общался с Сашей наедине — тесты, разговоры, опять тесты. Вывод был вполне категоричен: Саша — прекрасный ребенок с ярко выраженной индивидуальностью. Такого мальчика не лечить надо, а холить и лелеять. Это, можно сказать, талант. В школе таких не любят, сами понимаете. Долг матери — защищать интересы ребенка.
Мама осторожно взбодрилась, но радость длилась недолго. Защищать интересы яркой индивидуальности оказалось сложно. Саша на переменах катался по коридору на животе, сшибая одноклассников, учителей и даже самого директора. Мог нагрубить и вообще с трудом понимал слово «правила». Во всем, что не касалось правил, парень был добр, общителен, весел и нравился девочкам. Правда, он мог на спор предложить ребятам перебежать дорогу перед носом проезжающей машины. Ребята мялись, а он презрительно обзывал их трусами.
На всякий случай мама сводила Сашу в районную поликлинику. Около часа они слушали рассказы пожилой педиатрессы о внуках. Вывод был ласковым и нежным — у нас тоже такое было, но все прошло. И у вас пройдет, это же дети. Мама вежливо улыбалась и думала: больше сюда ни ногой!
Дома Саша много читал, писал рассказы и стихи, фотографировал, увлекался автомобилями и всякой историей с географией. Но отношения в классе складывались плохо. Учителя жаловались на Сашину неуправляемость, родители — на агрессивность, а одноклассники — на то, что он дурак. Скоро мама и сама вынуждена была признать — с ребенком что-то не так. Но ведь психолог сказал: защищать! Она и защищала.
***
— Честно сказать, я вообще не понимаю, почему к нам не направляют никого ни из поликлиник, ни из центров для трудных подростков, вообще практически ниоткуда, — говорит врач-психиатр Надежда Степунина из Московского НИИ психиатрии, филиала Национального медицинского института имени Сербского. — Возможно, просто потому, что тамошние врачи плохо информированы? Не знаю. Но я не могу себе представить, чтобы поликлинический врач взялся амбулаторно лечить острое психотическое состояние или суицидальные наклонности. Это огромная ответственность: а вдруг что случится? Ни у одного из этих врачей нет соответствующей квалификации, даже чтобы лечить депрессию. Их прямая обязанность как раз и состоит в том, чтобы к нам направить. Но нет, не направляют. Получается, что родителям больного ребенка, если возникнет какое-то острое состояние, на помощь может прийти только скорая помощь.
На начальных стадиях многих психических заболеваний симптомы болезни могут быть очень схожи с последствиями житейских драм или перегрузок на работе. Человек сокращает круг общения, замыкается в себе, мрачнеет, быстро устает, перестает выходить из дома.
Слава богу, скорая психиатрическая помощь Москвы отлично знает, куда везти пациента. Есть Центр психического здоровья детей и подростков имени Сухаревой (больница №6), где существует несколько научных кафедр. Взрослые отправляются в психиатрическую больницу №1 имени Алексеева. Есть еще Научный центр психического здоровья на Каширке, Московский НИИ психиатрии Национального медицинского института имени Сербского, психоневрологический центр имени Соловьева (в эти больницы скорая, правда, не возит, туда могут положить только лечащие врачи). Все это крупнейшие и старейшие федеральные центры, авангард российской психиатрии, где есть сильнейшая научная база. Все они для москвичей абсолютно доступны и чаще всего бесплатны. Попасть туда — значит оказаться в надежных руках специалистов, которые разберутся в вашем состоянии, даже когда вы сами не понимаете, что с вами происходит.
Беда лишь в том, что попадают туда далеко не все. Путь к профессиональной московской психиатрии определяется законами не Евклидовой геометрии, а причудами геометрии Лобачевского. Движение из точки А в точку Б здесь осуществляется как угодно, но только не по прямой.
История Саши. Эпизод 2-й
В 10 лет мама повела сына в центр коррекции поведения. Там Сашу долго изучали невролог и психолог. Вердикт гласил: Саша — талантливый мальчик, но переживает тяжелый стресс. Причина такого состояния, впрочем, указана не была. Для борьбы со стрессом прописали микстуру, которую Саша пил месяца три. Чуда не произошло, и мама снова вышла на тропу поиска врача.
Психолог из районного центра для трудных подростков подошел к вопросу серьезно и провел тест на анализ личности ребенка. Анализ показал полный хаос. В результате психолог пришел к выводу: у бедного Саши тоталитарная мать, которая мешает ему развиваться.
К тому времени Саше уже стукнуло 12, парень давно растерял былую веселость, жаловался на тоску и подолгу сидел в «ВКонтакте». Пару раз стыдливо заглянув сыну через плечо, мама поняла, что он пишет какой-то тоскливый и бессвязный треш. После тех рассказов, которые Саша читал ей год назад, эта графомания казалась бредом сумасшедшего.
К 13 годам стало понятно, что тайно от матери Саша пьет. Много и все подряд. Пару раз его приходилось забирать из больницы после ночи, проведенной под капельницей.
Хождения по врачам превратились в изматывающий квест. Букет диагнозов все пополнялся. Специалисты выдвигали самые разные предположения, от депрессии, злобной тоталитарной матери и просто несчастной любви до нарушения мозгового кровообращения и эндокринных скачков. Однако гормональный анализ показывал результаты олимпийского чемпиона, МРТ обнаруживала начинающийся гайморит, а вопрос с депрессиями решался и вовсе по-простому: их предлагалось лечить ново-пасситом. Каждое посещение врача развивалось по одному и тому же сценарию:
— Пожалуйста, посмотрите на ребенка! — взывала мама. — Мне кажется, он болен, с ним что-то не так!
— Да что вы волнуетесь, мамаша! — отвечали маме педиатры, психологи, психотерапевты, эндокринологи и прочие специалисты. — Это вы сами все придумали. Смотрите, какой у вас красавец вырос. Не мальчик, а орел!
Ни один из десятков (!) врачей не посоветовал маме самого простого — обратиться к психиатру. Орел между тем с огромным трудом ходил в школу, спал на уроках и не мог выполнить ни одного задания без терпеливого маминого участия. Мальчик часами сидел на диване, обхватив голову руками, и молчал. В другие дни мог убежать из дома и долго не отвечать на звонки. Мама отлично знала, что в это время ее сын пьет, как последний бомж.
С подачи одного из психологов мама отправилась с Сашей к психиатру из центра помощи трудным подросткам. Психиатра очень хвалили за мудрость и опыт. Отсидев длиннющую очередь среди орущих, ржущих и вообще странных молодых людей без родителей, мама с сыном наконец вошли в кабинет врача. Маму, впрочем, оттуда сразу выгнали. Через пять минут психиатр позвала маму обратно:
— Вы что, мамаша, не видите? У вашего сына шизофрения.
— Что? Как вы сказали?
От неожиданности мама заплакала.
— Ой, вот ради бога, давайте вы тут не будете, — брезгливо скривилась врач. — Думаете, вы тут одна? У меня целый коридор таких сидит.
— Но что же нам делать? — мама попыталась взять себя в руки. — Как нам лечиться?
— Какое лечиться, мамаша? Вы вообще откуда приехали? — рявкнула врач. — Шизофрения не лечится. Привыкайте! Мальчик учиться не будет, работать не будет. Когда нужна будет справка от армии, приходите. А то хотите прям щас напишу, чтобы вы тут у меня не бегали по десять раз.
Мама на ватных ногах вышла из кабинета. За дверью сидел сын и записывал в блокнот новое стихотворение. Чтобы не разрыдаться, маме пришлось крепко закусить губы…
***
Главный детский психиатр Москвы Анна Портнова недавно сообщила, что в той или иной медицинской помощи нуждаются от 20 до 25% московских подростков. При этом реальную поддержку получают хорошо если 30% всех страдальцев. Депрессией, которая уже давным-давно отнесена к числу психических заболеваний, мучаются чуть ли не 70% москвичей, но до психиатров добрались все те же 30%.
Причина такого положения дел вовсе не в том, что психиатрическая служба у нас плоха, а в том, что между нею и пациентом всегда кто-то стоит. Иногда это замученный количеством больных терапевт из районной поликлиники. Но чаще всего это главный враг психиатра — хорошо оплачиваемый и очень плохо образованный психолог. Именно к нему первому пойдет человек, заметивший за собой странности. Отчасти его можно понять: общественное мнение готово сочувствовать жертвам душевных мук, но панически боится людей с психическими диагнозами. Работает принцип «Я кто угодно, но не сумасшедший!»
Когда ВОЗ оценивает уровень доступности психиатрической помощи, он обязательно оценивает один ключевой параметр — количество психиатров. В 2013 году на всю столицу имелось 2295 психиатров. Москве в этом отношении несказанно повезло. Например, в Ненецком АО есть только один психиатр, а на всю Белгородскую область их 80. Психиатрические проблемы всей России решает 14 178 специалистов (по данным 2013 года). Это было бы неплохо, если бы в дело лечения сумасшедших не вмешивались психологи.
Мы не сумели найти точные данные по численности психологов в столице, но совершенно очевидно, что их тьма. Если образование по специальности «психиатр» можно получить только в пяти московских вузах, то выучиться на психолога можно более чем в 50 московских вузах, включая Институт транспорта, Строительный институт и Российскую академию туризма. Нетрудно догадаться, на чьей стороне численный перевес.
Главный враг психиатра — хорошо оплачиваемый и очень плохо образованный психолог. Именно к нему первому пойдет человек, заметивший за собой странности. Отчасти его можно понять: общественное мнение готово сочувствовать жертвам душевных мук, но панически боится людей с психическими диагнозами. Работает принцип «Я кто угодно, но не сумасшедший!»
Лидеры московского психологического рынка сетуют, что народ идет с душевными болезнями к гадалкам и экстрасенсам. Это крокодильи слезы. Психология в Москве востребована так, что это превращается в форму психического нездоровья. Ну кто в здравом уме будет слушать скандальные лекции Михаила Лабковского? Но поди ж ты — он собирает многотысячные залы и зарабатывает миллионы. Мы же так любим, когда нас ругают.
— Одна моя коллега-психиатр провела опрос среди своих пациентов (120 мужчин из острого психиатрического отделения), — рассказывает Надежда Степунина. — Она спрашивала, кто из них обращался к психологам прежде чем прийти к психиатру. Оказалось, что к психологам пошли 72,8%, то есть почти 90 человек из 120. Но дело в том, что психолог — нелицензированная специальность, он не несет никакой ответственности за пациента. Сейчас психология стала модной, много методик в доступе, многие вузы этому учат. Но далеко не все знакомят студентов с клиникой душевных расстройств.
А между тем клиника душевных расстройств — весьма полезная вещь. Уже хотя бы потому, что на начальных стадиях многих психических заболеваний симптомы болезни могут быть очень схожи с последствиями житейских драм или перегрузок на работе. Человек сокращает круг общения, замыкается в себе, мрачнеет, быстро устает, перестает выходить из дома. Тут психиатр насторожится — не признаки ли это депрессии, а то и шизофрении? Однако психолог, получивший диплом в Ростуризме, бодро начинает убеждать такого пациента в необходимости быть самим собой, изменить ментальные установки и расширить границы сознания. Так как никаких заметных изменений в состоянии больного не происходит, а каждый новый прием стоит денег, расширять границы сознания шизофреники могут годами.
В результате психически больному человеку в Москве жить трудно. Вовсе не потому, что он болен, а потому, что толпы мнимых знатоков человеческих душ уверяют его, что он абсолютно здоров. Сам больной и рад бы в этом усомниться и пойти туда, где ему по-настоящему помогут, но нет, не дают. Эта та душевная щедрость и широта, которую Достоевский когда-то мечтал сузить. И в самом деле, если бы мы имели меньше иллюзий, больше уважали науку и авторитет специалистов, «психам» Москвы было бы намного легче.