Я стою на балконе, недалеко от «Сокола». Середина или конец 1970-х, вечер. Прямо в глаза светит, мерцая, синяя реклама немецкого стирального порошка. Справа щурится гигантский стереоскопический Ленин. Внизу — Ленинградский проспект и танки.

А слева, за домами, легендарный стадион «Динамо».

Мы садились на трамвай №23 и ехали на футбол.

С 2008 года нет больше ни этого московского маршрута, ни стадиона. В последние годы ВТБ — новый гений места — постоянно обещает открыть свою ВТБ-арену. Говорили о 2016, 2017 годе, об открытии к чемпионату мира… Может, наконец, и откроют — не в этом году, так в следующем, не в следующем, так когда-нибудь. Им торопиться некуда: территория Петровского парка, до конца нулевых сохранявшая прелесть 1970–1980-х годов, освоена и застроена элитным жильем.

В свое время Сергей Степашин с гордостью сообщал: мы смогли отстоять одну трибуну. Да, ее видно теперь — изящная конструктивистская вставка внутри фигуры, напоминающей инопланетный корабль из голливудского фильма. Союза прошлого и будущего не случилось (чего можно было бы ожидать от реконструкции памятника архитектуры 1920-х годов, старейшего московского стадиона). Будущее напало и обрушилось откуда-то сверху и проглотило прошлое практически целиком. Только стенка уцелела.

Нам подсказывают: «Скажите и на том спасибо!» Спасибо. Я успел незадолго перед закрытием сводить на матч своих детей, но они, конечно, ничего не запомнили.

А я помню, как отец и дядя взяли меня впервые на стадион. Я мысленно сажусь в 23-й трамвай и еду в 1976-й год. Матч «Динамо»—«Заря» (Ворошиловград). Московское «Динамо» в последний раз в своей истории стало чемпионом страны. Помню, как футболист Андрей Якубик забил победный гол.

Тогда между мной и взрослыми шла дискуссия, что лучше: телевизор или живой, «настоящий» футбол. Мне, испорченному телевизором ребенку, было непонятно, почему нет повтора гола и привычного голоса комментатора. И если, как они говорили, комментатор здесь, в кабинке, почему мы его не слышим? Отец и дядя смеялись надо мной с оттенком легкого презрения. Они выросли в дотелевизионную эру, и, хотя папа работал в телецентре, связь с живым стадионом у них была невероятно эмоциональной. Они — шутка сказать — ходили на матчи в «сороковые, роковые». До «Динамо» тогда можно было добраться только на трамвае, забитом битком, и нужно было цепляться за него или за тела людей, чтобы доехать. Кадры документальной хроники сохранили эти эпизоды, и они сегодня кажутся доисторическими, как фильмы Чарли Чаплина.

Я слушал увлекательные рассказы взрослых о том времени, глядя на скучную игру и полупустые трибуны, и понимал с грустью, что то была прекрасная эпоха, исполненная могучей жизненной силы, а я ничего подобного уже не увижу и не испытаю. Это была какая-то детская зависть к чужому жизненному опыту.

Москва менялась, и даже в то застойное время, очень быстро. Между 1930-ми и 1950-ми пролегла эпоха, между 1940-ми и 1970-ми — целая вечность.