Во вторник власти Москвы решили, что «Шереметьевской», «Рубцовской» и «Стромынки» на карте метро Москвы не будет. А Карачарово, Крюково и еще трем десяткам станций, ставшим частью МЦД, дадут другие названия.

«Сынок, далеко еще до улицы Наташи Качуевской?» — спрашивает меня совсем древняя бабушка в платочке и больших очках, медленно ковыляющая по Большой Никитской. Я понимаю, что речь идет о советском названии нынешнего Скарятинского переулка только потому, что мне самому за сорок и в 1980-е я каждый день ходил мимо этой улицы в школу. Теперь улицу имени погибшей в 20 лет героини войны переселили в восточное замкадье, в район Косино-Ухтомский. Но у моей почтенной собеседницы, кажется, ровесницы Качуевской, бывший Скарятинский в голове не задержался. Должно быть, она до сих пор уверена, что встретились мы с ней на улице Герцена. Большая Никитская вернулась сюда при раннем Лужкове, когда по Москве прокатилась волна обратных переименований, которую правильнее было бы назвать возвращением улицам их изначальных имен.

Переименования на этом не закончились, но единую логику в них теперь найти сложно. Не далее как вчера правительством Москвы было принято постановление — на Большой кольцевой линии решили не умножать сущности и сделать одинаковые названия для кольцевых и радиальных станций в местах пересадки. Одним махом исчезли «Шереметьевская» в Марьиной Роще, «Рубцовская», ставшая теперь тезкой «Электрозаводской», «Можайская», превратившаяся в еще одну «Кунцевскую», «Стромынка», ставшая «Сокольниками». Единообразие вместо разнообразия — чтобы люди не путались, особенно приезжие. Что ж, в этом было рациональное зерно, но не при новой навигации: человеку, впервые оказавшемуся на «Киевской», которых три, никак не понять, на какую именно ему нужно, особенно если учесть, что цвета двух из них — голубой и синий — похожи.

Но еще меньше логики в том, что творится с наземным метро — так теперь называют Московские центральные диаметры, которые вот-вот запустят. Недавно было решено переименовать три десятка платформ, которые войдут в систему МЦД. Так, например, Карачарово, упоминаемое в «Москве — Петушках» Венедикта Ерофеева, стало Нижегородской. Платформа, известная как Ленинградская (недалеко от метро «Войковская»), теперь будет зваться Стрешнево (а пассажиры будут путать ее со станцией МЦК с таким названием). Пролетарский Фрезер станет исторической Андроновкой. Нижние Котлы попрощаются с соседними Верхними Котлами и станут Нагатинской. Самая большая путаница будет со Сколково — платформу, которая сейчас носит это название, переименуют в Мещерскую. А платформа Инновационный центр Сколково в свою очередь утратит первые два помпезных слова в своем названии. Люблино станет почему-то Кубанской, Коломенская — Варшавской, а известная всем платформа Северянин превратится в Ростокино. И, наконец, старейшая в Москве железнодорожная станция Крюково, построенная одновременно с Петербургским вокзалом в XIX веке, станет просто Зеленоградом.

Этот процесс сродни программе реновации, только привычные конструкции сносят у вас в голове. Люди за 10–20 лет привыкают к своим домам, дворам, пятиэтажкам и даже промзонам — как бац, надо переселяться на одинокую планету новостроек по соседству. Только жители района привыкают ориентироваться на схеме метро и железной дороги, как приходится выучивать новые названия и запоминать, что во что переименовали. Человеческий мозг устроен так, что связывает визуальное и вербальное — настолько, что, привыкнув ехать с дачи до своего Люблино, мы можем легко пропустить новую Кубанскую, просто не увидев из окна знакомого прежнего названия. Не говоря уже о том, что Крюково и Карачарово в разное время и разными путями утвердились в памяти предыдущих поколений, но следующим уже не достанутся.

Гость рубрики «Это мой город» журналист и писатель Валерий Панюшкин так говорил о нынешней Москве: «Москва стала прекрасным городом, который я совершенно не узнаю». Подпишусь под этим мнением и я, причем с немым вопросом о том, зачем вместе с узкими асфальтовыми тротуарами строители новой Москвы с революционным, модернистским усердием уничтожают приметы прошлой жизни и старые названия. Ведь они же служат для формирования идентичности и образования местных сообществ, да и зачастую (как то же Люблино) хранят в себе черты отдельных городов, поглощенных Москвой при ее разрастании в начале второй половины ХХ века. Прежняя власть занималась стиранием обыденной, мелкой памяти своих граждан для того, чтобы предать забвению прошлую жизнь в империи и начать новую — в красной республике, в новой общности, в новых районах и на новых основаниях (именно поэтому моя собеседница с Большой Никитской успела выучить советское название, но уже совсем забыла возвращенное прежнее). Может быть, кому-то хочется теми же методами запустить обратные процессы? Тогда лучше поучиться у раннего Лужкова — у него как-то аккуратнее выходило.

Фото: mos.ru