Был драматический случай. Мой приятель искал ассистентку. Он довольно большой начальник, кабинет с прекрасным видом на город, но человек привередливый. Не доверил просмотр всех резюме отделу кадров, сам читал, перед сном.

Выбрал троих и сказал, чтобы вызвали к нему, будет лично общаться. Двух забраковал по техническим причинам, но оставалась последняя. Которую он уже заочно почти взял на работу. Знает два языка, владеет делопроизводством и основами бухгалтерии, работала в очень приличных фирмах, хоть и не в Москве, ну и хороша собой (нет, мой друг не искал любовницу на рабочем месте, но ведь миловидная ассистентка — это неплохо).

Девушка является. Одета превосходно, особенно друга тронула маленькая брошь на пиджачке — в виде белой лилии. Девушку звали Лилия, она как бы ненавязчиво подсказывала свое имя.

Друг приглашает сесть. Лилия благодарит, смотрит в окно, улыбается: «Ой, какой у вас грандиозный вид на город!»

Собеседование продолжалось еще минуты три, не больше. Девушку мой приятель отмел решительно. Лишние минуты разговора ему нужны были, лишь чтобы убедиться — нет, он не ослышался. Лилия произносила звук Г мягко, на южнорусский манер. Филологи называют это «Г фрикативное».

Друг потом объяснил цинично и просто: «Мне с ней работать. Мне нужна чистая и хорошая речь». Слушай, говорю, ты же не Чехова с ней будешь репетировать. «Нет, — отвечает. — Но она приехала в Москву. Пусть говорит как москвичка».

Да, ужасный московский шовинизм. Мерзкий снобизм. Гнусное высокомерие. И, главное, с чего бы? Когда посмеивались над речью лимитчиков, скажем, лет тридцать-сорок назад — ну это был иной город. Еще не слишком резиновый. Чужие акценты и говоры звучали тут явным диссонансом. С наступлением девяностых он стал превращаться в Советский Союз, только в пределах МКАД.

Москва — безусловно Вавилон, плавильный котел. И вроде бы плевать, кто и как говорит, лишь бы кратко и ясно. В Нью-Йорке индусы-айтишники или китайцы-торговцы порой бубнят на таком инглише, что не сразу поймешь. Дело обычное, никто не переживает.

Но с Москвой подобный «мультикультурализм» не прокатит. Если к таксисту или курьеру особых лингвистических требований не предъявляют, то к желающим работать в комфортном офисе — еще какие. Чем выше запрос претендента — тем внимательней слушают его бойкую речь.

Человек может быть одет по рекомендациям GQ, может быть изощрен и трудоспособен, как Абрамович, может говорить очень складно и убедительно, но привередливое ухо москвича немедленно различит чуждые звуки. И это сразу вызовет отторжение. Не всегда фатальное, но риск есть. То самое фрикативное Г способно загубить карьеру.

Да, москвичи — отвратительные создания. Между собой мы любим обменяться репликами типа: «Слышал, как он говорит?» — «Да уж. Понаехали».

Самые разумные и амбициозные понаехавшие, особенно рвущиеся в публичные сферы, занимаются речью. Свое прошлое в маленьком городке, затерянном на снежной карте, многие пытаются стереть вовсе. Замять «туманное прошлое» в анкете очень легко — я не раз усмехался, когда «светские девушки» отмахивались на вопрос, откуда красавица родом: «Это неинтересная тема». Зато речь иногда выдает с головой.

Речь — первое, чем надо заняться, сняв комнату на столичной окраине. Это как пропуск на новый уровень. В театральных, скажем, училищах есть отличные специалисты по технике речи. И не только.

Тина Канделаки не так давно признавалась на «Эхе Москвы»: «Я до сих пор регулярно занимаюсь с фонетистом и составителем орфоэпического словаря Михаилом Абрамовичем Штудинером, для того чтобы сохранять чистоту русского языка». Молодец Тинатин Гивиевна, очень правильно (ну а теперь шутите, шутите над ее реактивной артикуляцией.)

Ничего не поделать, надо уметь подделываться под город, мимикрировать, принимать его правила, в том числе фонетические. Тяните гласную А, тяните сколько можете, наслаждайтесь самим этим вольным звучанием: «Я живу в Маскве». Если, конечно, хочется успеха, денег, карьеры. А также счастья в личной жизни.

Одна моя знакомая, приехавшая из украинского городка на заре нулевых, рассказывала, что поступила легко на юридический факультет, но дружить с ней почти никто не хотел. Потому что едва она произносила фирменное «шо?» — человек моментально разворачивался и уходил. И она сама начала воспитывать свою орфоэпию, ибо денег на Штудинера у нее не было. Юристом не стала, но замуж вышла за москвича из хорошей семьи.

Немосквичей зачастую выдает даже не фонетика, а лексика. Например, в провинции большую комнату называют «зал». Я это слышал и в Черноземье, и в Сибири. Когда раздается «зал» — сразу понимаю: говорящий не из Москвы.  Зал у надменных москвичей — это имени Чайковского или Колонный, но никак не одна из двух комнат в хрущобе.

Или самое наше любимое — «кушать». Дело в том, что «кушать» вызывает приступ тахикардии лишь у москвичей и петербуржцев (да, меня тоже адски колбасит). Но где-то в Перми или Абакане — это нормальное слово, полноценный синоним «есть».

Однако если вы на что-то рассчитываете в Москве, дорогие гости столицы, то покушайте где-то в районе Орехово-Зуево — последний раз, в вагоне-ресторане поезда, что несется на Курский вокзал — и выбросьте это слово навсегда, вместе с обглоданной косточкой. Москва — это город очень холодных сердец и очень чутких ушей.

Фото: кадр из фильма «Карнавал»