О своей выставке в ГУМе в рамках фестиваля «Черешневый лес» и о том, как москвичи в последнее время меняются в одежде и привычках.

Я родился и вырос…

Основная часть жизни была прожита в начале Скаковой, а потом не так далеко — в 1-м Боткинском проезде, где я, собственно, и продолжаю обитать. То есть район ипподрома и «Беговой».

Скаковая улица вообще была удивительным местом: рядом Ленинградский проспект, на другой стороне — гостиница «Советская». Стоило только перейти Беговую — и начиналась совершенно другая история жизни: там были лошади, совершенно иной мир, старое здание манежа, масса конюшен, небольшие деревянные дома вперемешку с новыми. Наш дом стоял между двумя ранними постройками братьев Весниных — это была резиденция Левона Манташева, владельца ипподрома, и правление ипподрома. Одно здание сейчас находится в запустении: когда-то, по-моему, там был штаб морской авиации — повсюду было много моряков. Все потихоньку исчезает, мир очень сильно меняется.

Дальше — район Пресни, где я учился в художественной школе. И сейчас Тишинка выглядит вообще по-другому: никаких знакомых элементов не найти.

Когда-то в молодости я жил в Уланском переулке, и сейчас там стоят только два-три знакомых мне дома.

Тот аромат, та странность и та увлеченность городом — его слоями, переходами, соединениями в единое целое одно-двухэтажной застройки начала века со сталинскими домами, модерном, пустотами, проходами на другую улицу — это сейчас сложно найти.

Мои московские места…

В ранней юности мы часто бывали в кафе «Охотник». Позже, в 1990-е, на Маяковке появилось замечательное место, которое называлось «Мон кафе» — оно, к сожалению, закрылось. А теперь я часто бываю в ресторане «Паризьен» — там, где раньше находился Стадион юных пионеров, сейчас это ЖК «Царская площадь». Со времени первой дореволюционной ярмарки на Ходынке это был Царский павильон.

А мастерской у меня не было: когда-то я состоял в кооперативе, где должна была появиться моя собственность, но как-то она исчезла — была украдена. И я всегда работал у себя дома.

Мои любимые и нелюбимые районы…

Не хотелось бы осуществить некоторое старческое брюзжание в виде путешествия по памяти. Все очень сильно изменилось. Когда-то я был чрезвычайно очарован районом Трубной — был просто в восхищении от спуска Рождественского бульвара на Трубную площадь, много писал переулки — там жили мои друзья, у кого-то были мастерские. Но сегодня все очень сильно видоизменилось. И не столько даже из-за новых зданий, там другой дух. В Печатниковом переулке был маленький особнячок, о котором я множество раз что-то придумывал себе — это дом купца Сысоева, а сейчас это аккуратная раскрашенная «бутоньерка» — хорошо, не снесли. Сретенка меня занимала. Мне нравился район Патриарших — если говорить о кафе и ресторанах, то «Донна Клара». Я очень любил ходить и смотреть Козихинские переулки.

Кто такие москвичи и как они изменились…

Трудно сказать, я не так много двигаюсь. Понятно, что меняются люди, но меняется все. Москвичи меняются в одежде, привычках, возрасте. Я меньше наблюдаю за людьми — я больше слежу за домами. Трудно узнать Москву теперь: даже тротуары стали другими, фундаменты и крыши домов, цвет их фасадов. Остается особняк Рябушинского — флигель, где дом-музей Горького: этот модерн, эта удивительная пиния, которая там растет. Окружающие улицы и переулки: Спиридоновка, Спиридоньевский переулок. Я писал и очень любил это движение: все это связано с людьми, многих уже нет — когда я сам там нахожусь, это движение не только в этот момент, продолжается диалог с теми, кого уже и нет близко. Все смешивается — это отрицание того, что есть глупо. Кто-то из людей, кого давно не было в стране, почему-то очарован тем, каким стал город — чистый и удобный, как все стало лучше. Я отношусь к этому несколько по-другому: я не за руины и не за грязь, но дух и магия места совсем другие.

Говоря о загранице…

Первый раз был совсем давно, в 1988 году: Гамбург — совершенно удивительный, красивый город, но поскольку он был сильно разрушен, старого оставалось мало — то, что оставалось, они брали в некую восстановительную раму стекла и бетона. Фонтаны в озерах…  Красиво, удобно, чисто, но все это достаточно чужое. Понятно, что и Венеция с Флоренцией произвели удивительное впечатление. Париж, Афины — я бывал и ездил.

Москва в новом виде и обличии похожа на другие большие города — все усредняется и становится похожим: по свету, по машинам — по всему текущему вдоль домов пространству. То отличие, которое было в восьмидесятые годы, когда все было совсем другим, достаточно нивелировано.

Что бы я переделал в Москве…

Трудно сказать. Я даже не возьмусь что-то менять — делать это должны те, кто предполагает долго здесь жить, то есть гораздо более молодые. Меня вполне устраивает ситуация моих воспоминаний и размышлений на эту тему.

Мое участие в фестивале «Черешневый лес» — выставка «Москва. Открытое письмо», которая пройдет в галерее ГУМ-Red-Line…

Кате Селезневой, куратору выставки, пришло в голову название «Открытое письмо», но речь не о рукописи, а о живописи как таковой. Картинки не рисуют, их пишут — работа маслом называется «писать картину». Это и есть открытое письмо: я пишу то, что думаю, чувствую, то, что у меня складывается в голове, таким образом я открыт к тому, чтобы за этим наблюдали, разглядывали, смотрели, предполагали какое-то путешествие вместе со мной. Мои предположения о том, что было и будет. Я занимаюсь не фиксацией топографии города, а передаю знаки моего присутствия.

Москва занимает основное место в моих работах: ее дух, мои городские пристрастия, которые идут еще с юности. Я не охватываю весь город, мне интересны центр и прилегающие к нему места, которые мы вспоминали.

Выставка Владимира Брайнина «Москва. Открытое письмо» пройдет 20 апреля — 20 июня в галерее ГУМ-Red-Line.

Фото: предоставлено пресс-службой фестиваля «Черешневый лес»