О советской тусовке «младофилологов», о симпатиях к тому, что делает с городом Собянин, и о том, как теперь выглядит жизнь толстых литературных журналов.

Я родился…

Так вышло, что я и южанин, и северянин одновременно. Семейные корни на Дону, но отец после войны был выслан на строительство Печорской железной дороги, и родиться мне случилось в лагерном лазарете близ древнего, едва не старше Москвы, города Вельска Архангельской области.

Как я оказался в Москве…

В 1971 году я окончил университет в Ростове-на-Дону, уже был женат — и возник вопрос: где жить дальше? Я хотел быть филологом — никем, кроме филолога, — поэтому и выбирать пришлось между тогдашним Ленинградом с его Пушкинским домом и Москвой, где было все. Так что, съездив на разведку и туда, и сюда, я понял, что первопрестольная мне ближе.

В нее, отработав два года журналистом по распределению, я в 1973-м и прибыл, стал аспирантом Института мировой литературы им. Горького Академии наук СССР.

Первым местом моего жительства было общежитие аспирантов на улице Дмитрия Ульянова — там я прожил совсем недолго, месяца три или четыре, и стало понятно, что все-таки я хочу жить не один, а с женой и дочкой, которая к тому времени уже родилась. Они приехали ко мне. И начались путешествия по съемным квартирам. Жить довелось в совершенно разных районах: мы снимали комнату в Медведково, квартиру на станции Плющево, жили у родственников в Орехово-Борисово, побывали на одной из Парковых. За это время я успел стать сотрудником «Литературной газеты», и она, выбив, как тогда говорили, прописку, помогла мне купить однокомнатную квартирку в кооперативе «Советский писатель» на Красноармейской улице, 23. Это была наша первая стабильная Москва. Там еще и сын на свет появился, так что спустя какое-то время мы уже от Моссовета получили квартиру в Зубаревом переулке, где с тех пор живем вот уже 40 лет.

Моя тогдашняя интеллектуальная Москва…

Я с самого начала был человеком двух миров, то есть Софью Власьевну, как мы называли советскую власть, терпеть не мог, но хотел писать, хотел печататься на родине, и мои товарищи из этой жизни собирались в Центральном Доме литераторов. Там были семинары, презентации, дискуссии, вообще всяко разно, включая то, что моя маленькая дочка ходила там на специальные занятия для писательских детей; кстати, поскольку я рано вступил в Союз писателей, то дочка ходила еще и в детский сад при нем. С другой же стороны, меня всегда тянуло к кругу неформальных интеллектуалов — и тут местом сбора у нас были знаменитые кухни, где мы много пили и пели, веселились, говорили о том, что для нас важно, обменивались самиздатскими и тамиздатскими книжками. «Младофилологи», как я определял этих своих друзей, хотели заниматься только наукой, избегая всякого общения с советской действительностью. Люди очень разные, но необыкновенно талантливые, так что я и по сей день дружу с ними. Это и Роман Тименчик — ныне профессор в Иерусалиме, крупнейший специалист по ахматовским стихам и литературе XX века, и Александр Долинин — американский профессор, специалист по Набокову и англо-русским литературным связям, и Александр Осповат, с тех пор побывавший профессором в Лос-Анджелесе и в Высшей школе экономики. Именно у него на Пневой улице мы собирались чаще всего.

Мои любимые и нелюбимые районы…

Все-таки моя московская жизнь начиналась с блуждания по съемным квартирам преимущественно на тогдашних и нынешних окраинах города, в которых я, собственно говоря, не видел ничего хорошего. Сейчас они, конечно, изменились, стали более уютными, но тогда…  Вспоминаю вот Орехово-Борисово — одинокие «свечки» посреди снежной равнины, а ты маленький такой…

Мне всегда роднее была Москва классическая, старинная, где жить не довелось, но довелось работать. Скажем, Институт мировой литературы находился (и находится) на улице, которая тогда называлась улицей Воровского, а теперь ей возвращено старинное название — Поварская. Я всегда любил это место — такой респектабельный проход по старой Москве к Новому Арбату, который сейчас как-то поблек, а тогда производил впечатление подобно Бродвею или Таймс-сквер в Нью-Йорке: огни света, бессчетные магазины и кафешки, огромный «Дом книги», где я бывал не реже раза в неделю, и люди, люди, люди…

Про москвичей…

Когда в Москве начались эпоха Собянина и перестраивание города Москвы в город, как говорило начальство, удобный для жизни, мое мнение с мнениями многих моих друзей, старых родовитых москвичей, разошлось. Коренные москвичи были очень этим всем недовольны — говорили, что исчезает то самое старое, уютное, немножечко ветхое — Москва, к которой они привыкли с самого своего рождения. А я, помнится, возражал: «Ну неужели же плохо, что парки и скверы стали цивилизованными, а тротуары — широкими: можно гулять, можно присесть на бесчисленные лавочки и посмотреть по сторонам». Мне отвечали, что для меня это симпатично, потому что я понаехавший и что ветхой Москвы мне не жалко. Спор, как вы понимаете, бесконечный.

Что бы я поменял в Москве…

Она и без всяких моих желаний продолжает меняться слишком стремительно. Когда я оказываюсь в новых районах Москвы или в тех районах, где идет самая сокрушительная реконструкция, я пугаюсь и теряюсь. Это уже не моя Москва, а то, что напоминает начальные сцены «Соляриса» Тарковского, когда машина летит по развязкам, магистралям и тоннелям — и нет ничего соразмерного человеку. Нынешняя перестроенная, реконструированная Москва — это уже не мой город. Но что поделаешь: мое время и время моих ровесников уже проходит, и нынешний мегаполис для моих детей и следующих поколений.

Толстый журнал «Знамя»…

Толстые литературные журналы были задуманы советской властью и существовали как своего рода имперские издания, отчего мы и назывались центральными: «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов». И непременным условием вот этой самой имперскости и нашей центральности было то, что редакции имели помещения непременно в центре столицы. «Новый мир» — на задах Пушкинской площади, «Дружба народов» — во флигеле на улице Воровского, ныне Поварской, «Октябрь» — на улице Правды. И почти у всех были богатые, роскошные помещения. Да и «Знамя» было не в худшем положении: до меня редакция находилась на Тверском бульваре, теперь там одно из зданий Литературного института, где я тоже читаю лекции параллельно с работой в журнале уже много лет. А уже со мной редакция обитала на улице 25 Октября, ныне Никольской. Огромное помещение, много места, много сотрудников, постоянная толчея авторов и читателей, которые приходили либо по делу, либо просто поговорить. Сами по себе редакции толстых журналов были культурными центрами. Потом нас стали изгонять от Кремля подальше, мы несколько лет сопротивлялись, но в итоге получили опять-таки прекрасное помещение на углу Садовой улицы и Малой Бронной. И там по-царски в хоромах прожили десяток лет. Сейчас мы с другой стороны Триумфальной площади, на Старопименовском — первый этаж жилого дома, свое крылечко, табличка — скромненько, тихонько. Люди к нам теперь ходят гораздо меньше: благодаря интернету авторы могут теперь посылать свои сочинения, не появляясь в редакции. Мне жаль былого, но нужно признать: свою роль клубов для общения, культурных центров утратили вообще все редакции. Например, я сейчас даже толком не знаю, где квартирует «Литературная газета», в которой я на излете советской эры работал 13 лет и в которую тогда съезжалась едва ли не вся писательская Москва. Все стало менее праздничным, хотя, возможно, более функциональным.

И еще о переменах. Каких только публичных мероприятий и встреч мы в прошлые годы не устраивали! Например, проводили ежегодные зимние праздники с вручением журнальных премий в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы. И зал роскошный, и люстра еще роскошнее, и все флаги в гости к нам, от знаменитых писателей, режиссеров, актеров, художников до зарубежных послов. Все пресеклось, и литература постепенно утратила свой общественный резонанс, и ковид наложил запрет на общение, и нынешняя жизнь никак не благоприятствует шумным сабантуям. Праздники, впрочем, сохранились — вот и совсем недавно, 25 января, мы узким кругом собрались в редакции, чтобы поздравить очередных лауреатов «знаменских» премий. Забавно, но некоторых из лауреатов, чьи произведения оцениваю очень высоко, я на этой вечеринке вживе увидел впервые. Опять-таки что делать: общение становится все более дистанцированным, виртуальным, но оно, слава богу, остается. И останется, пока существует литература.

Фото: Максим Блинов/РИА Новости