О богемных местах, в которых не отравят, о разнице между украинцами и русскими и о том, что вода из-под крана в Москве по вкусу похожа на кровь.

Мы родились…

Андрей: Я родился в Москве.

Екатерина: Я родилась в прекрасном украинском городе Луганске, который сейчас знают все.

Сейчас живем…

Андрей: Мы живем на Таганке, и думаю, что будем жить, потому что нам нравится жить в месте, где довольно много людей, давно там обосновавшихся. На Таганке сложились такие отношения между людьми, что жители во дворе жарят шашлыки по выходным, выращивают клубнику, и нас знают в лицо в маленьких магазинчиках в нашем переулке. Все это нам очень симпатично, создает атмосферу дома.

Екатерина: Конечно, все же это не как в СССР, и хоть сейчас отношение друг к другу — это больше сдержанное уважение, чем семейственность, мне это нравится: куда лучше, чем ничего. Я жила во многих районах Москвы, мы вообще много переезжали, но Таганка была для нас всегда почему-то закрыта. Когда Юрия Петровича Любимова назначили в Театр на Таганке, он очень расстроился, считая, что никто туда не поедет, потому что это окраина города. А теперь туда перемещается жизнь, теперь Таганка — центр, и жить там очень удобно.

Гулять в Москве…

Андрей: Я больше всего люблю, когда можно дойти пешком до того места, куда тебе надо. Временной промежуток свободный, расстояние небольшое и при этом проводишь время приятно. С Таганки можно дойти до всех площадок, где мы трудимся. Это хорошо, потому что практически никуда, кроме этих площадок, дойти не удается. Если у нас есть свободное время, мы выходим куда глаза глядят, но сейчас, к сожалению, его нет из-за большого количества работы. При этом даже наша Таганка пока вся не исхожена: Крутицкое подворье, Спасо-Андроников монастырь, маленькие улицы, которые примыкают к Гончарной Слободе — все это прелестно, а это только один маленький пятачок.

Наш любимый район…

Андрей: Не считая Таганки, Сухаревская — наш любимый район. Мы там жили два года. Она еще более взаимосвязана с нашими конечными точками, где мы работали и продолжаем работать и проводить время до сих пор. Практически про каждый дом можно рассказать, кто здесь был, кто здесь жил. Когда мы съезжали, на соседний дом повесили табличку, что в этом доме жил Визбор.

По ресторанам…

Андрей: Мы ходим довольно активно, особенно в нашем районе. В Товарищеском переулке есть прекрасная вьетнамская забегаловка, мы часто там бываем. Обожаю легендарную блинную на Воронцовской. Очень люблю места, где по-настоящему вкусно.

Екатерина: Есть еще ситуации, когда необходимо встретиться по работе: это всегда обеды, кофе в самых разных местах. К примеру, часто встречаемся с друзьями в «32.05» в саду «Эрмитаж». Может показаться, что мы непривередливые, но это не так: когда встает вопрос, куда сходить поесть, нам важно, чтобы место находилось недалеко, ну и, конечно, знание, что тебя не отравят. Мы любим богемные места. А в гламурных, где пытаются удивить светской обстановкой, нас не встретить. Мне очень нравится фуд-корт «БРОкколи» на Таганской площади, этот уголок молодежной культуры, где и находится наша любимая вьетнамская забегаловка. И блинная на Воронцовской, да.

Андрей: Это не значит, что Катя ходит в блинную.

В Москве нас можно чаще всего застать кроме работы и дома…

Екатерина: В электричке по пути на дачу. Компенсируем отдых от проектов работой в огороде. Мы сейчас очень активно живем на даче.

Хотели бы вернуться…

Андрей: Я понимаю, что такое маловероятно, никогда и не вернусь (нужны на это серьезные причины) в Тушино, например, где я провел детство, в места вдоль Яузы — от Мытищ и до Москвы. Вообще многое в моей жизни связано с Яузой, мы и сейчас оказались там, где она впадает в Москву-реку, это место силы.

Или в парк «Лосиный Остров». Сорваться туда, взять Катю за руку (она там никогда не была) — это, безусловно, звучит красиво, но практически невозможно: для этого просто нужно время, а мы им не располагаем.

Екатерина: Есть мечты и воспоминания: Серебряный бор, улица Живописная…  Прелестное место. Но как только выдается свободное время, мы сразу убегаем на дачу — так московские прогулки немного ушли из нашей жизни, хоть мы очень по ним скучаем. Не по конкретному месту, а по тому, как ты выходишь в город и идешь, не важно куда.

Москвичи отличаются от жителей других городов…

Андрей: Я скажу как москвич: москвичи имеют больше возможностей для нормальной жизни, для нормальных прогулок, для нормальных развлечений и работы. Мы прожили два года в Перми, работали вместе с Маратом Гельманом, и, конечно, в Перми гораздо сложнее найти что-то свое в городе хотя бы потому, что большая часть времени — зима. Идти сквозь мокрый снег настолько неприятно, неудобно, что нет желания и выходить из помещений. Там всего несколько месяцев, когда можно гулять с комфортом для себя.

Екатерина: Я же в свою очередь как человек, прибывший с Украины, отмечу, что и в Москве не очень-то много таких солнечных месяцев, когда можно прогуляться. Кроме того, я четко отметила разницу между национальностями — украинцами и русскими, никогда не думала, что она так существенна.

В Литературном институте, где я училась, практически все студенты были приезжими, и они были погружены в состояние постоянной депрессии и довольно зло оценивали москвичей и Москву. Действительно, Москва вносит напряжение. Повсюду москвичи считаются зажравшимися и избалованными. Хотя я так сказать не могу: это действительно люди, обладающие большими возможностями, но они энергичны и работоспособны. Здесь господствует состояние бесконечной конкуренции: сюда стекаются самые борзые, самые предприимчивые и амбициозные. Мне нравится такой темп жизни. При этом Москва стала для меня по-настоящему симпатичным городом, когда я только через семь лет жизни в столице попала в другую, расслабленную атмосферу, сама перестала переживать из-за финансовых факторов, нашла близких. Мне кажется, что, когда начинаешь Москву узнавать, принимать, довольно легко постепенно оказаться москвичом.

Андрей: В России нет такого города, где был бы более расслабленный темп жизни и при этом нормальные условия для работы. Даже жизнь в Санкт-Петербурге все равно сопряжена с трудностями, но не будем говорить о Петербурге, у нас и в Москве проблем достаточно…  Окажись я в условиях, что есть где-то более размеренная и спокойная жизнь и там комфортно, не то что бы я ринулся туда, но хотя бы поразмыслил об этом. Но такого города нет. И все же я считаю нас с Катей космополитами. Мы часто ездим по России и ходим пешком по городам, исследуем их. Мы примерно представляем себе окружающую действительность. Как и Москва, наша огромная страна — это соотношение периферий и центра.

А если говорить о работе, то трудиться нам интересно везде, но лучше всего в Москве, конечно.

Екатерина: В Москве сосредоточена невероятная, насыщенная творческая жизнь.

Андрей: Даже в Европе гораздо меньше уровень творческого накала.

Екатерина: Хотя я бы вряд ли описывала в таких лучезарных красках Москву, если бы мне пришлось жить в серых многоэтажках далеко от центра, куда очень долго добираться. Каменные джунгли. Такая жизнь мне кажется борьбой за выживание. Это античеловеческие условия. Москву нужно сокращать и развивать провинцию.

Андрей: А ведь мы так и жили: мы только последние пять лет живем в центре. Вот что происходит на наших глазах: вся Россия съезжается в Москву, и города пустеют. Это огромная беда. Странно себе представить, что человек из Бостона или Сан-Франциско непременно решит поехать, а тем более переехать в Нью-Йорк. Зачем? В этих городах есть все: своя жизнь, культура, театры, журналы. А в России такое все «свое» есть только в Москве. Более того, если где-то в России появляется что-то свое, Москва говорит: стоп, это к нам. Так отбирают, поглощают, копируют целые проекты.

В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Лондоне, Париже или Берлине…

Андрей: Не знаю, ничего. В Москве достаточно дорого, хотя вышеназванные мегаполисы не дешевле, конечно.

Екатерина: У нас уникальные культурные места, лучшая театральная жизнь во всем мире, как мне кажется. Общественный транспорт очень симпатичный, мы им активно пользуемся. Мы категорические антиавтомобилисты.

Андрей: Москва всегда была передовым городом в общественном транспорте: тут уже ходили трамваи, когда в Париже их и в помине не было — там разъезжали на конках.

Екатерина: И при этом приятно в Берлине идти и шуршать листиками. Почему у нас в Москве такого нет? Как только опадает листва на дорогу, ее мигом убирают. В Москве сосредоточено столько финансов, что мы крутимся в водовороте бесконечных бюрократических механизмов. И из-за этой перенасыщенности деньгами каждый год в одном и том же месте начинается перекладывание плитки, об этом даже неловко говорить уже. Жадность, постоянная переработка и напряженность…  Можно было бы многое оставить как есть, но это покоя не дает. Не хочется переходить в состояние критиканства, но что творится в нашем Ярославском направлении! Отменяют электрички, копают, копают, копают…  Затеяли еще ремонт у нас в доме на Таганке. Ощущение, будто ремонт скачет по твоим следам, как чудовище, откусывая пятки.

В Москве в последнее время изменилось…

Андрей: Все малобюджетные семьи были вытеснены из центра. Исторические дома стоят с новыми окнами, коммуналка 18-комнатная стала чьей-то 18-комнатной квартирой. Весь центр стал гламурным. Москва становится сегментированной: центр — исключительно то место, где живут богатые. Сейчас если ты живешь в центре, то твое благосостояние выше среднего. Раньше ты так сказать не мог. Кроме того, воздух стал значительно хуже и совершенно ужасная вода течет из крана — как кровь на вкус.

Екатерина: Почему в этом году гораздо сильнее у людей протекает аллергия? А те, которые ею никогда не страдали, начали. Это пугающая динамика.

В Москве не хватает…

Екатерина: Мне как директору Мастерской Брусникина не хватает открытых площадок, где можно играть, театров без труппы и репертуара. Таких площадок раз-два и обчелся, и там такие невероятные очереди, что нужно очень сильно постараться, чтобы сделать постановку. Если мыслить приземленно, мне не хватает вкусной еды: я говорю не столько о ресторанах и кафе, сколько о продуктовых магазинах с нормальными, полезными, не безвкусными продуктами.

Андрей: В Москве нет альтернативных центров за пределами Бульварного кольца. Достаточно много мест, где в силу исторических и природных факторов мог бы возникнуть свой культурный центр, но такого не случилось. Вообще наша любимая тема — это исторические слои. Я археолог-любитель. Невозможно смотреть, как люди в оранжевых куртках в районе Кремля безо всякого стеснения выкапывают все эти исторические слои. Лежат груды, осколки, камни, черепки, а рабочие прокладывают трубы, ворошат историческое наследие, а потом, все перемешав, обратно их закапывают. На Тверской лежала дубовая мостовая, по которой еще опричники скакали в Кремль. Когда велись ремонтные работы, клали трубы, нашли эту мостовую. Положили бы хоть оргстекло, но нет: нашли мостовую и закопали вместе с трубами.

О театрах в Москве…

Екатерина: У нас мало независимых театров. А эти площадки, на которых происходит непонятно что, остаются государственными кормушками, и никто не решается их трогать. Попади туда, сунься со своими новаторскими идеями — и это сразу повлечет за собой скандалы. Должна быть внятная политика в отношении таких театров. Я приветствую любые перестройки, привлечение новых команд, попытки не застаиваться. Вообще любые, и пусть это будет идти вразрез с нашим мнением и желанием.

Мы не мечтаем о какой-нибудь определенной площадке, где бы мы хотели увидеть нашу постановку. Есть режиссеры, которые нас влекут, с которыми интересно поработать. Хотя было бы смешно, конечно, если бы в Большом театре или театре Станиславского и Немировича-Данченко, где Андрей проработал семнадцать лет монтажником сцены, состоялся спектакль по нашей пьесе.

Андрей: Нет мечтаний: поработать с какой-нибудь большой институцией не мечта, а очень тяжелая задача, когда ты за многие вещи должен нести ответственность. Это палка о двух концах: принять вызов и ставить свое очень интересно, но при этом опасно и сложно.

О творческом союзе, спектакле «В.Е.Р.А.» и работе с Мастерской Брусникина…

Екатерина: Мы работаем с поэзией очень плотно в разных ее проявлениях.

Андрей: Знаете, сложно заработать исключительно на своих стихах.

Екатерина: У нас очень бурный темперамент, и мы всегда думаем, во что бы еще вляпаться. Сейчас мы занимаемся фестивалем видеопоэзии «Пятая нога», для которого режиссеры и поэты в тандеме снимают короткие метры на стихи, Всероссийским московским поэтическим слэмом, где люди соревнуются в поэтическом мастерстве за деньги в экспрессивной манере, ведем поэтическую молодежную студию в Центре Вознесенского. В том числе работаем с пьесами для театральных постановок.

Основываясь на поэзии, мы делаем все, что можно с ней связать. Переходим в любые пограничные состояния. Это свойство наших характеров, которые и по отдельности были таковыми, а встретившись, усилили друг друга. В театре есть, как минимум, два направления — мы работаем с актерами и поэтами, которые сами читают свои стихи, и с поэтическими пьесами, которые мы пишем сами как авторы. Мы придумываем наши поэтические миры: в основном они размещаются в поэтической России будущего, где на поэзии строится масса законов для притеснения граждан по разным поэтическим признакам. И есть коллективная работа, как, к примеру, в Центре Вознесенского, когда стоит задача с осмыслением шестидесятников, исторической эпохи, собранной в поэтическое высказывание.

Андрей: В спектакле «В.Е.Р.А.» мы использовали обе наши тактики. Мы придумали поэтический вербатим. Берется текст, который не меняется, но в нем переставляются слова. И когда переставляются слова, они начинают рифмоваться в конце строки, и возникает эффект «фана» — смешно становится. Стихи получаются при этом довольно корявыми, потому что мы ни слова стараемся не добавлять. Так возникает ситуация некоторого абсурда.

Когда мы делали фильм «Прорубь», режиссером которого выступил Андрей Сильвестров, брали про прорубь разные журналистские, астрологические прогнозы, все-все-все, что можно было найти в «Гугле», и переставляли эту информацию так, чтобы она рифмовалась. С одной стороны, это смешно, с другой — прорубь таким образом становится героем поэмы на полтора часа. Причем после работы со стихами создается обратный эффект эха — все время кажется, что все вокруг в стихах, во всем чувствуешь ритм.

Здесь же, в «В.Е.Р.А.», есть и вторая наша линия — когда стихотворения выстраиваются в некую драматургию. В названии спектакля зашифрованы имена четырех главных героев, лидеров московской поэтической сцены — Вознесенского, Евтушенко, Рождественского, Ахмадулиной. И повествование выстроено на их речи, их стихах. Если копнуть глубже, становится очень понятна их жизнь: находишь, что на все известные стихи существуют реплики других поэтов. Допустим, Евтушенко написал стихотворение «Давайте, мальчики!», эхом возникло стихотворение Грибачева «Нет, мальчики!», после — стихотворение «Да, мальчики!» Рождественского и стихотворение Ахмадулиной «Пятнадцать мальчиков» — и вот она, история о мальчиках. Небольшая, смешная, уже начинаешь думать, что это не просто так, а это разговор, дискуссия о молодежи, которая говорит и о самих поэтах, и об их отношении к эпохе. Каждый делает уже свои выводы, что это такое.

Екатерина: Мы давно влюбились в Мастерскую Брусникина, еще когда они были студентами. Ребята находились в состоянии поиска: искали новый язык и ищут его до сих пор. Мы сами очень открыты для всего нового. Дмитрий Владимирович Брусникин позвал нас почитать стихи, и в ходе совместной работы Мастерская сделала свой ответный проект, который был записан как видеопоэзия, с тех пор у нас завязалась крепкая дружба. Тогда же они взяли нашу пьесу «Сван» (спектакль 2015 года Мастерской Брусникина по одноименной пьесе Андрея Родионова и Екатерины Троепольской. — «Москвич Mag»). Спустя какое-то время я стала директором Мастерской. Наш союз очень плотный, мы дополняем друг друга всяческим образом. Они универсальные артисты: танцуют, поют, читают стихи, способны разобрать самые разные конструкции. Им всегда все понятно — они осознают, почему мы хотим быть актуальными, злыми, даже неровными, и всегда поддерживают наши идеи. Очень мудрые, много читали и читают, пытаются произвести впечатление. И главное, что ребята не ленивые: у них есть амбиции, желание выделяться, а для этого приходится как-то себя прокачивать.

Андрей: Они способны и сами собрать воедино текст, и сами написать, сочинить. Конечно, тому, кто не в состоянии сам сочинять, очень сложно читать, особенно стихи. Потому что если ты не понимаешь, что такое сочинение, ты не так бережно относишься к тому, что написано.

Традиционный психологический русский театр удается нам наименее всего. Конкурентов много. Есть области, в которых мы чувствуем себя если не королями, то по крайней мере равными с другими художниками — эта область касается поэзии. А стихами очень сложно выписывать психологию. Любая поэтическая пьеса приобретает либо истерический, либо певческий смысл. То, что мы делаем, формы, которые в работе возникают, можно назвать пластическим театром.

Екатерина и Андрей: Мы экспериментаторы, конечно. Авангардисты, можно сказать. И сила, и слабость наша в этом.

Премьерные показы спектакля «В.Е.Р.А.» по пьесе Андрея Родионова и Екатерины Троепольской (режиссер — Сергей Карабань) состоятся в Центре Вознесенского 29, 30 июня и 1, 2 июля.

Фото: @voznesenskycenter