О культуре двора, детских играх XVI века, литературных вечерах в Большом Николопесковском переулке, соседях Фане и Мусе и Арбате, которого больше нет.
Я родилась и выросла…
На Арбате. Москва моего детства была очень счастливой и уютной. Однако эту среду, к сожалению, разрушили. Построили Калининский проспект. Я помню, как я гуляла на Собачьей площадке, которую снесли, прорубая магистраль. Помню эти исторические места Москвы, безвозвратно утерянные. С Арбатом это сотворили еще в советские годы. А уже после развала Советского Союза старожилов вытеснили, там поселились иные по духу «успешные» люди, обогатившиеся в разных частях постсоветского пространства. Сейчас там живут те, кто хотел жить на Арбате, потому что это модно. Дух Арбата манил их как выигрыш в битве жизни. И дух покинул эти места. Ведь место — это не только здания, это еще и жители, определенный стиль жизни, сейчас этого нет. Сейчас это просто свободный рынок. Торговля. Из Арбата сделали большой коммерческий центр. Достаточно посмотреть на здание, которое строил Альфа-Банк, нарушив въезд (или вход) на Арбат. С одной стороны — здание ресторана «Прага», а с другой — они просто убили само первоначальное погружение в Арбат! Настолько им нужны были метры! Ликвидировали интерьеры старинных, потрясающих магазинов, превратили их непонятно во что, в какие-то странные американские кофейни. Как, например, магазин «Консервы», где были потрясающие мозаики, мебель и прилавки из красного дерева. И в переулках то же самое. Там ничего не осталось, кроме «Зоомагазина», но и тот загнан во двор. Арбат убили. Он умер как часть культурной городской среды. Он стал эрзац-витриной прошлого. Его замумифицировали, он перестал жить, дышать. Его лишили его органики, создали что-то искусственное. Это подмена. А подмены быстро теряют привлекательность.
Арбат моего детства…
Я помню арбатских дам в шляпках и в перчатках, которые сидели во дворах с пледами на коленях. Это была особая атмосфера! И дело даже не в том, что нужны такие дамы. Дух со временем трансформируется, меняется, приобретает другие формы. Раньше он был очень творческим. В арбатских квартирах происходили литературные, музыкальные, художественные вечера. Сейчас там другие люди, которым даже в голову не придет в своем элитном жилье устраивать для соседей художественный вечер. А я жила в атмосфере, в которой регулярно проходили такие вечера. Я жила в доме №15 по улице Вахтангова (Большому Николопесковскому переулку), это здание сейчас принадлежит Щукинскому училищу. У нас на весь дом устраивались вечера, в которых принимали участие и любители, и профессионалы. Известные артисты читали стихи, прозу, художники рисовали афиши. Это было потрясающе! Приходили дети. С нами, детьми, занималась преподаватель художественного слова Елизавета Константиновна Сон. Она была организатором и душой этих вечеров. Мой дебют состоялся в три года четверостишием Саши Черного:
Галчонок-хромоножка
Барахтался в пыли.
Его бы съела кошка,
Но мы его спасли!
А наша неграмотная соседка, уборщица Наталия Ивановна Пронина, перемывшая с утра все «под большое декольте», слушала чтецов и нередко плакала. Моя бабушка пекла безе, делала пирожные для чаепитий, которые устраивались после таких вечеров. Весь большой дом собирался в нашей коммуналке! Гостей со стороны было немало. Царили любовь, радость, взаимное уважение. Была замечательная культура двора! И наш закрытый двор, где мы играли под присмотром татарских бабушек, которые не позволили бы никакому киднепперу своровать ребенка. Эти бабушки лузгали семечки и стреляли глазами. И даже в голову тогда никому не могло прийти, что может произойти какой-нибудь инцидент. Мы играли в такие игры, в которые московские русские дети играли еще в ХVI веке! Например, «Бояре, мы к вам пришли!», «Каравай», «Баба сеяла горох». Более поздние игры — штандер, вышибалы, «Казаки-разбойники». Естественно, наши мальчики играли в войну и били фашистов. В основном в эту игру играли зимой, потому что из снега можно было строить брустверы. Я на фронте была санитаркой, лечила бойцов, возвращавшихся с фронта, пекла им куличи, кормила их после боя. Сейчас ничего этого в арбатских дворах нет. Это сохранилось сейчас только в наших душах. И в книжках. Москву убивали в хрущевские времена. Потом пришли брежневские, центр Москвы, потрясающие доходные дома закатали в офисы, и дворовая культура стала потихонечку исчезать, особенно детская. Ведь эти все традиции детям от детей передаются, старшие передают младшим. Ребенок приходит во двор и знает, что это такое, ценит это, у него вырабатываются этические правила поведения: что можно, что нельзя, что прилично, что неприлично. Жухать нельзя, ябедничать нельзя, жадничать нельзя. Двор воспитывал. Можно и подраться, чтобы отстоять свою честь. Во дворе я выучила все известные дразнилки. Я об этом написала книгу «Когда мы были маленькими», которую не решаюсь издать.
Я родилась в армянской семье, но что касается идентичности…
Человек мало задумывается и рефлектирует на тему собственной идентичности, особенно если он счастлив, если окружающая среда благоприятная. Мне в детстве объясняли, что люди бывают разных этносов, тогда говорили «народов»: «Если тебя будут спрашивать, говори, что ты — армянка». Американский писатель армянского происхождения Уильям Сароян с юмором от лица одного из своих персонажей об этом говорит: «Где бы ты ни был, кричи — я армянин!» Вот и у меня это было. Но это было еще связано и с тем, что для пятимиллионной Москвы, в которой я родилась, и в том числе для детей, я все-таки была такой расовой экзотикой. Моя внешность друзей занимала. «Ресницы как метелки. Ты нерусская». Отсюда у меня и появилась этническая идентичность. Иначе, может, и не сформировалась бы. С другой стороны, с рождения мой папа со мной разговаривал по-армянски. Я понимала с детства, что существуют разные языки и раз я армянка, я замечала, что и другие дети могут быть тоже разных национальностей. Мне объяснили, что Фаня и Муса, которого мы звали «Миша», татары: «Если родители Фани и Миши тебя пригласят в гости, смотри, как они себя ведут, сними обувь перед дверью, так, как они делают. К кому бы ты ни ходила, надо показывать, что ты их уважаешь, не хочешь их обидеть». И действительно, у меня так сложилось, что самая близкая моя еще университетская подруга — этническая татарка. А моя близкая школьная подруга — русская. И люди самых разных национальностей в друзьях. В семье меня приучали, что нужно понимать, что у народов разные представления о мелких нормах, субкультурных, но все люди — братья. Важны добро, честность, общие человеческие ценности.
Я не очень комфортно чувствовала себя в Ереване…
Из-за того, что я привыкла жить в Москве, меня несколько напрягало навязчивое ереванское гостеприимство. А потом я попала туда уже с мужем, композитором Андреем Геворгяном, мы познакомились с замечательными актерами местного театра пантомимы, я подружилась с режиссером Левоном Иваняном, мы стали разговаривать. И я обнаружила, что какие-то мои, как я раньше долго думала, личные черты характера связаны с происхождением и ментальностью. И мой учитель исламовед, богослов, этнический азербайджанец Азер Рустамович Алиев, когда я начинала отвечать на его вопросы, улыбался, говорил: «Как же это забавно наблюдать, как армянский ум окучивает проблему!» Это он делал с умилением. Но сама я не зацикливалась на рефлексировании такого рода.
Интернационализм в России…
Для каждой эпохи все складывается по-своему. В Советском Союзе в то время (не знаю, насколько это зависело от идеологии) не было ксенофобии. Человек с ксенофобскими установками становился нерукопожатным, изгоем, скорее выглядел как сектант. Потому что понятия о добре и зле у нас были общие. Но что касается миграционного фактора в России, то те люди, которые приезжают сейчас, особенно молодежь, они сформировались в условиях чудовищной деградации системы образования, обрушения норм воспитания. Часто они настолько необразованные, что плохо знают даже собственные родные языки и тем более им трудно овладеть русским. Я с этим столкнулась, когда у нас в доме делали ремонт таджики. Один из них говорил на одном диалекте, другой — на другом. И поскольку я изучала персидский, родственный таджикскому, понимала их обоих. А они друг друга — нет. Подобные вещи все-таки формируются в детстве, а они уже взрослые люди, их практически невозможно переделать, перевоспитать, просветить. Это очень опасный фактор. Такие люди легче поддаются манипуляциям со стороны деструктивных элементов. Понятно, что среди них есть и люди, стремящиеся к образованию, такие мне нередко встречались. В мастерской моих друзей-художников — свой человек узбек Камал. Он сварщик, у него золотые руки. Человек редкой доброты, открытый, ищущий, наблюдательный, всегда готовый одаривать окружающий мир, делать его краше. И то, что Камал — узбек, создает дополнительные гастрономические радости. Потому что по воскресеньям, когда мы собираемся с друзьями у них в художественной мастерской, он делает плов. Изумительно колдует на кухне! Он любит слушать наши разговоры о философии, об искусстве, иногда очень скромно задает вопросы. Надо понимать, с кем имеешь дело. И нет средней температуры по больнице.
Мое любимое место в Москве…
Любила Арбат, сейчас люблю Чистые пруды. Они, как и район Покровских Ворот, остались такими же. Чистые пруды и Покровские Ворота живут и дышат, там есть среда, есть ощущение Москвы. Я смотрю, как сделали археологический парк-амфитеатр у Покровских Ворот, там, где была стена Белого города. Вижу, как молодежь там собирается, ее туда тянет, там проходят концерты, люди друг другу что-то читают, с книжками сидят. Это очень трогательно наблюдать. И я не удивлюсь, если там начнут поэтические вечера устраивать. Видите, создана среда — она живая, люди приходят, обмениваются друг с другом энергией не за деньги. Хотя рядом есть много хороших ресторанов, их тоже посещают. Это все аккуратно и со вкусом сделано.
Мои любимые рестораны…
Все рестораны вокруг Покровских Ворот! Во всяком случае, моя собака готова заходить в каждый, она их все знает. (Смеется.) Я выбираю ресторан в зависимости от того, что хочется съесть. В каждом ресторане что-то свое. «Шатер» на Чистых прудах, бистро «20/1» у Покровских Ворот. Есть замечательный ресторан «Дом 16» на Покровском бульваре, раньше он назывался «Дача». Туда приятнее всего ходить летом, это притягательное место, там всегда есть народ. Иногда я люблю заходить на Хитровку, там есть маленькое кафе «Кофе и сыр», в котором работает замечательная официантка Инночка. Мы туда загуливаем с друзьями, это милое место, там домашняя атмосфера. И общаемся мы там не только между собой, но и с этой официанткой, и с ребятами, которые к ней приходят.
В Москве меня можно встретить…
В районе Чистых прудов, на Покровке, в Большом Харитоньевском переулке. Гуляю там с собакой, с друзьями.
Москва отличается от других больших городов…
У меня есть друг, который, правда, живет не в центре, он активно ругает Собянина, а мне результаты работы Собянина нравятся. Гулять в Москве стало удобно, все человечно, комфортно, уютно, приятно, создана хорошая, доброжелательная атмосфера. Прекрасные тротуары, в основном убрана с глаз всякая безвкусица.
Естественно, Москва лучше для меня, чем другие столицы. Потому что это мой город. Париж я жалею так же, как и Москву, потому что убили уже весь Париж. Я жила в датских городах, скажем, в городе Оденсе, но там тоже все со временем изменилось. Пропали эти милейшие простодушные люди-датчане… Современные социальные методики — уничтожение традиционной социальной культуры — захватили все.
Мне лучше всего…
Первое мое дальнее путешествие было в Болгарию, там мне было очень хорошо, у меня прекрасные болгарские друзья, умнейшие люди, великолепные собеседники, один из них сейчас стал монахом на Афоне. Потом в 1979 году я попала в Афганистан. И снова мне там было очень хорошо. Мои друзья в Афганистане, с некоторыми из них я работала переводчиком в Москве, мужчины, приглашали меня к себе домой, я была вхожа и на женскую половину их обиталищ. И я помню, как один из них сказал: «Задавай любые вопросы!» Я спросила: «Почему ты взял вторую жену?» Он мне объяснил: «Это была просьба моей первой жены, которую я очень люблю и уважаю!» Я сейчас не буду вдаваться в их интимные подробности… И на нашем Северном Кавказе у меня никаких проблем не возникало даже в самые тревожные времена. Я проехала его весь, и везде замечательные люди. Во время гражданской войны, сто лет назад, моя армянская семья была спасена, когда ее конвоировал отряд ингушей. Тогда нередко при этом происходили грабежи, убийства, а моя семья бежала из Закавказья в Екатеринодар, и их никто не тронул благодаря конному отряду рыцарей-галгайцев. И сейчас у меня среди ингушей есть очень близкие, ну просто потрясающие друзья. Я думаю, что у всех народов есть люди, которые сближаются с другими. Рыбак рыбака видит издалека, где бы ты ни был. Если ты сам неподдельно интересуешься страной, ты открыт людям, то тебя так же и принимают. Во Франции, например, я обращала внимание на то, что к нашим эпигонам-западникам, в том числе политикам, которые любили рассказывать, какие мы кривые-косые: «Накажите нас, накажите!», самоуничижительное это все, так вот к таким там относятся с огромным презрением. И у меня был опыт, что меня как представительницу России французы вдруг пытались поучать, политологический был разговор: «Россия должна понять!» А я, естественно, полемизировала. И вскоре у меня с этими французами, которым я не дала нас поучать, сложились очень доверительные отношения. Они меня привозили в очень интересные места и говорили: «Вашим новым русским мы это не показываем». Из этого я сделала вывод, что мне оказаны респект и уважуха. Всегда уважают человека, который несет в себе достоинство и готов поддерживать достоинство других. Честность, порядочность, сочувствие, умение испытывать чувство стыда, любовь к своим корням, если ты эти качества уважаешь, то и тебя будут уважать.
Если не Москва, то…
Если не на берегу моря, то, я считаю, Нижний Новгород. Красивый город, величественный, мне он очень нравится. Вот там, кстати, есть пешеходная улица — Большая Покровская. Я понимаю, что, наверное, те, кто на ней родился и вырос, будут говорить так же, как я об Арбате, но на меня она не производит того коммерческого впечатления, как Арбат. Она очень уютная, приветливая, человечная. Там нет ощущения постоянного торга и наживы… Ярославль — прекрасный город. Я очень люблю Санкт-Петербург, но там не в каждом месте я бы согласилась жить. Вот в районе улицы Рубинштейна — с удовольствием! Народ скажет, у меня губа не дура. Несмотря даже на этот гвалт, обилие ресторанов, громкую ночную жизнь, это место мне очень нравится. А отходишь от него чуть в сторону, там уже тихо. Все-таки я житель большого города, я люблю города с их насыщенной жизнью, я их чувствую. И Москву я жалею, у меня такое ощущение, что я с ней общаюсь. Она не азиатский и не европейский город. Русский город.
Фото: me-forum.ru