О детстве на Яузском бульваре, абсолютном непонимании тех, кто живет в Москве и не пользуется ее возможностями, и способности во время пандемии чувствовать себя незапертым.

Я родился и вырос…

В Москве. Детство прошло в доме на Яузском бульваре, где сейчас находится музей пограничных войск. Тут снимались фильмы о годах революции и времени после нее: «Последнее лето детства», «Место встречи изменить нельзя», многие другие.

А недавно наш дом прославил Константин Богомолов, взяв его на афишу своего нового спектакля «Дядя Лева», хотя поставлен он по пьесе, посвященной другому бульвару — Покровскому.

Мы жили в двух комнатах коммунальной пятикомнатной квартиры, которая до революции была подарена моей бабушке на свадьбу. У нас даже сохранилась медная табличка с дверей с ее именем: «Бергер-Маркович, женщина-врач».

Это была хорошая коммунальная квартира, без каких-либо козней соседей, тем более что часть из них — наши родственники, с которыми, естественно, продолжаем общаться и сейчас, когда разъехались.

Помню, как родители совершенно спокойно отпускали нас, детей, гулять во двор, а мы убегали изучать прилегающие переулки, играя, например, в прятки. Да даже поход с ведром на помойку мог превратиться в приключение, поскольку туда выносили не старую, а старинную мебель. Однажды я нашел целый мешок с охотничьими патронами, которые принес в детский сад, и это стало еще одним приключением, потому что воспитатели вызвали в детский сад милицию.

Любимые районы и маршруты моего детства…

Бульвары — от Яузского до конца Чистопрудного, в более старшем возрасте — переулки, Малый и Большой Вузовские, улицы Забелина, Архипова, почти все потом переименованные. Тогда во многих местах еще не закатали асфальтом булыжную мостовую. Еще в самом начале Яузского бульвара стоял (он и сейчас стоит) новый кирпичный дом, там было общежитие офицеров-иностранцев из академии Куйбышева. И немецкая речь в то время еще воспринималась как нечто враждебное.

Мы жили достаточно скромно, но, несмотря на все финансовые сложности, с детства меня водили в театр, на дневные концерты симфонической музыки в ЦДРИ — сначала что-то рассказывала Жанна Дозорцева, а потом уже она уступала место оркестру под управлением Вероники Дударовой. В Большом театре мы сидели на четвертом ярусе, но это была опера «Садко» с Ириной Архиповой, Огнивцевым — фантастический состав. А каждые выходные мы с родителями отправлялись в какой-нибудь парк — на трамвае доезжали до «Кировской» (сейчас — станция метро «Чистые пруды»), пересаживались на метро и гуляли в Сокольниках или на 55-м автобусе, либо 19-м, или 45-м троллейбусе ехали до Измайловского парка. В обязательную программу входили прогулки по бульварам и мороженое в киоске около метро «Кировская». В парк Горького и Нескучный сад ездили только летом, когда начинали ходить речные трамвайчики.

Сад Милютина на Покровском бульваре — еще одна важная точка моего детства, а потом и детства наших детей, потому что как раз в это время мы сняли квартиру на Покровском бульваре. В саду Милютина я проводил много времени, зимой катался на коньках.

Лет с пятнадцати я стал ходить в разные литературные студии, потому что писал стихи. Сначала в студию «Чистые пруды», которую в библиотеке Достоевского вела Людмила Васильевна Сурова, потом в студию Ольги Ивановны Татариновой в Доме пионеров в Миусском сквере.

Еще один регулярный маршрут пролегал от Яузского бульвара до Варварки (тогда — улица Разина), потому что в одном из узких «пеналов» Гостиного двора работала моя мама. Вечерами я мог прийти к ней на работу — порыться в книгах или напечатать свои стихи на машинке, а потом вместе идти домой.

О семье…

Поскольку бабушка, мамина мама, была еврейкой, высшее образование в России она получить не могла. Она хотела стать врачом, поэтому на семейном совете было принято решение отправить ее учиться во Францию (старший брат бабушки, купец первой гильдии Яков Маркович, помогал, посылая ей по 25 рублей в месяц). В Париже бабушка поступила на медицинский факультет Сорбонны. С подругой они сняли какую-то мансарду, но жить все равно было дорого, поэтому оканчивала она уже медицинский факультет университета в Монпелье. Ее диссертация, опубликованная в университете, была посвящена теме рака груди. Вернувшись, бабушка тут же отправилась на империалистическую войну, работала в госпитале. Потом, уже в Москве, вышла замуж и в подаренной братом квартире оборудовала рабочий кабинет со смотровой.

Папа работал инженером в одном из крупных НИИ, мама — в библиотеке, а кроме этого, поскольку она окончила Историко-архивный институт и стала членом общества «Знание», водила экскурсии по Москве. О ее работе в библиотеке, кстати, стоит рассказать. Это была центральная библиотека горкома профсоюза медработников. Система просвещения в то время была совершенно фантастической, просто уму непостижимо, сколько внимания уделяла просвещению советская власть. Мама открывала в московских больницах, в подмосковных санаториях небольшие библиотеки, которые назывались передвижками, организовывала там встречи врачей, медсестер с известными литературными критиками, в числе которых был, например, Лев Аннинский. Те рассказывали о новых тенденциях в советской многонациональной литературе. И во всех этих библиотеках за толстыми журналами, за хорошими новыми книгами выстраивались очереди.

Сегодня в санатории «Сосны» УДП РФ заявленная библиотека для отдыхающих закрыта и неизвестно где находится, хотя по всему второму этажу висят в рамочках портреты великих и их дарственные надписи на подаренных библиотеке книгах…

Дома мы постоянно читали только что вышедшие номера «Нового мира», «Октября», «Дружбы народов» (мама приносила их почитать), а на книжных полках во втором ряду — списанные из библиотеки книги уехавших писателей Василия Аксенова, Анатолия Кузнецова, Виктора Платоновича Некрасова…

Учился…

В 397-й школе на улице Чкалова (ныне — Земляной Вал), напротив бывшего магазина «Людмила», благодаря чему, сам того не понимая, получил опыт жизни в социально-разнородной среде — в нашем классе учился и сын уборщицы из Института питания Академии наук, и дочь первого секретаря посольства СССР в Осло, и, конечно, дети иностранцев, которые учились в академии имени Куйбышева. Несмотря на то что учился хорошо, примерным поведением не отличался. Очень не любил, когда на родительские собрания приходил папа, потому что он хотел, чтобы меня только хвалили. А мама всегда героически меня защищала. Когда в первом классе учительница пожаловалась, что я срываю уроки (когда меня не спрашивали, я поднимал руку и с этой поднятой рукой в итоге подходил к учительскому столу), она сказала: «Ну так спрашивайте его», — а в ответ на замечание, что я громко разговариваю, сказала: «У него музыкальный голос! Он тише говорить не может!» Удивительно, но мне вообще ничего не запрещали, сейчас уже думаю, что зря, потому что в результате этого бесконечного попустительства какие-то ценнейшие вещи исчезли из дома благодаря моей тяге к обмену всего на все. Зная об этом, родители не сделали мне ни одного замечания. У нас в доме висели картины разных хороших русских художников, подаренные Надеждой Нечаевой, ближайшей подругой моей тети, маминой родной сестры (вместе они окончили биофак МГУ, ездили на практику на Север, но, к сожалению, после одного из взрывов на Новой Земле Надя получила сильное облучение и умерла, будучи очень молодой). Надя Нечаева была наследницей Пушкина по линии Ганнибалов и на дни рождения, другие праздники дарила очень дорогие, как я теперь понимаю, картины. Они пострадали в итоге по другим причинам, но, к примеру, старинные альбомы с марками со всех концов света я менял на необходимые, как мне тогда казалось, вещи. На ерунду, в общем.

Поскольку родители до вечера работали, в школе я оставался на продленку, а после шел в музыкальную школу, куда меня родители отдали в 6 лет. Бабушка по папиной линии хотела, чтобы я играл на аккордеоне или баяне, но для мамы это было неприемлемо. В итоге инструмент мне выбирали по принципу доступности: учиться на пианино было дорого, 21 рубль в месяц. Скрипка обходилась дешевле, 1,5 рубля в месяц, до четвертушки инструменты мы брали в музыкальной школе, а половинку мне уже купили. Целой скрипкой был уже хороший немецкий фабричный инструмент начала века. Но после окончания музыкальной школы я к ней почти не подходил, инструмент лежал в футляре. Как сказала завуч во время последнего родительского собрания, «Гриша Заславский все 7 лет ходил в музыкальную школу, чтобы себя посмешить и других повеселить». Действительно, мы очень весело проводили время с моими одноклассниками на сольфеджио и музлитературе. Каково же было мое удивление, когда спустя тридцать лет я пришел в нашу школу на Ульяновской улице (теперь — Николоямская) и увидел свою учительницу по сольфеджио, которая продолжала работать и прекрасно выглядела. А совсем недавно, когда писал одну заметку, позвонил в музыкальную школу, чтобы уточнить некоторые детали, и оказалось, что педагог по сольфеджио Диана Наумовна продолжает работать. Очень обрадовался. Но, конечно, мои занятия по скрипке нельзя назвать очень успешными. У меня был очень хороший первый педагог по специальности, Майя Яковлевна Котляр, невероятно трепетная женщина. На продленке в школе нас очень плохо кормили, и я, будучи привередливым, ничего там не ел. К шести вечера, когда начинались занятия в музыкальной школе, я уже мог потерять сознание, и Майя Яковлевна давала мне свои бутерброды с «Виолой»: этот финский плавленый сыр тогда невозможно было купить, настоящая валюта! «Виолу» я ненавидел, поэтому объедал корочку вокруг, а все остальное выбрасывал в форточку — прямо на Ульяновскую улицу, надеясь каждый раз, что это не причинит вреда прохожим. К сожалению, через год Майя Яковлевна эмигрировала. Потом у меня была психически нездоровая преподавательница, которая со мной не занималась и все время требовала, чтобы я вернул ей какой-то кошелек. Месяц терпел, потом рассказал маме, эту преподавательницу от меня забрали, а вскоре положили в больницу. Через какой-то перерыв я продолжил занятия с совершенно потрясающим музыкантом эстрадно-симфонического оркестра под управлением Юрия Силантьева Анатолием Дмитриевичем Терновским, который очень не одобрял моего намерения поступать в медицинский и говорил: «Скрипка — это, конечно, не твое. Переходи на контрабас. Ни одна, даже самая страшная твоя ошибка не причинит никому никакого вреда». Потом короткое время я занимался с фантастическим скрипачом Щербаковым (его настоящая фамилия была Цирюльник): из-за своего пятого пункта он сидел во вторых скрипках в оркестре. Именно с ним я понял, что такое получать удовольствие от игры. Оканчивал я школу с Эмилией Абрамовной Кислинской, которая понимала, что я никогда не стану скрипачом, и вела со мной беседы о литературе, о театре, хотя иногда сокрушалась: «Если бы ты пришел ко мне в первом классе, сейчас пошел бы в училище».

Мама мне рассказывала, как бабушка очень хотела, чтобы кто-то из ее четырех детей стал врачом, но не сложилось. А так как мама была для меня непререкаемым авторитетом и я не был против, выбора особенно и не стояло. С папиным дальним родственником, завотделением экстренной хирургии в институте Склифосовского, я и разговаривал на тему моего медицинского будущего. И готовился к поступлению. А потом, буквально за два-три месяца до вступительных экзаменов, в Первом меде был день открытых дверей. Нас провели в большую аудиторию и запустили фильм про срочные роды. Когда на экране у женщины начали отходить воды, я потерял сознание. О лечебном факультете можно было забыть. Тогда мой одноклассник попросил сходить с ним за компанию на фармфак. А я ведь усиленно занимался химией и биологией при МГУ (по национальным причинам даже не стал туда пробоваться), поэтому, не раздумывая, пошел. Я поступил, он — нет. Кстати, именно он позвонил мне потом, когда я учился в ГИТИСе, и именно его папа дал первые деньги на будущий театр «Геликон-опера».

После второго курса меня призвали в армию, а после армии в моей дальнейшем судьбе почти главную роль сыграл Дима Бертман, с которым мы подружились еще в пионерском лагере. Он сказал: «Все, давай, поступай в ГИТИС. Сейчас или никогда!» Я давно писал о театре, но понимал, что не режиссер и не актер. В итоге поступил на театроведческий факультет ГИТИСа.

О различиях москвичей и жителей других городов…

Перед самым призывом в армию мне кто-то рассказал, что в армии не любят москвичей, потому что те всегда «качают права», а еще студентов и евреев. Перспективы вернуться живым и здоровым таяли на глазах, но в реальности все оказалось не так страшно. Кстати, это ощущение, что ты можешь и даже должен «качать права», во мне действительно живет с детства. Наверно, это часть московского мировосприятия. Когда я учился в школе, вдруг у нас закрыли девятый класс: демографическая яма — выросли дети детей войны, класс не собирался и всем предложили перейти в соседние школы. Мне, четырнадцатилетнему, это не понравилось. Я написал письмо и отправился в Министерство просвещения РСФСР, к министру. Минут за пятнадцать дошел пешком до министерства. Министр меня не принял, но примерно через полчаса принял замминистра. Выслушал и сказал, что разберется. Мне этого показалось мало, я написал еще одно письмо и с ним пошел в горком комсомола, тоже пешком, все рядом, теперь —  в Колпачном переулке. Мама, проникнувшись моим пафосом, поняла, что не может сидеть сложа руки, и пошла в горком партии, потому что была членом КПСС. В итоге класс нам открыли. Я понимаю, что у жителей, скажем, Барнаула, уверенности, что они чего-то добьются, наверняка меньше. «Прямая линия с президентом» пройдет, а местная власть останется. Достаточно вспомнить истории врачей, которые вынуждены были после своих смелых заявлений уходить с работы. У москвичей было и остается ощущение, что ты близко к царю: если отказали в ЖЭКе, идешь в управу, если отказали там — в префектуру, потом в мэрию, но всегда можно и близко — к президенту, что тянуть.

Это то же самое, как московская девушка Анна Алексеевна Бренко, создательница первого в Москве частного театра, тратившая, кстати, половину заработанных денег на марксизм и восстания, была оскорблена тем, что ей не дают работать. Она дошла до министров, а потом и до царя (правда, тогда пришлось ехать в Царское Село) и добилась отмены монополии на театральные представления в двух столицах. Так что, например, Станиславский и Немирович-Данченко обязаны открытием своего театра этой решительной женщине.

Сейчас живу…

Около «Парка культуры», в переулке между Остоженкой и Пречистенкой, там мы снимаем квартиру, пока идет ремонт в нашей, недалеко от «Маяковской». И это, конечно, совершенно другой район по сравнению с Бульварным кольцом. Замечателен он прежде всего тем, что когда мы с женой ходим вечером гулять, можно бродить час в переулках и встретить одного-двух прохожих. Хорошо, что есть возможность пешком ходить на работу и с работы домой. Но я, конечно, не такой претенциозный, как Дмитрий Анатольевич Крымов, который говорит, что работа должна быть в пешей доступности от дома.

Мне нравится…

Дом, в котором я родился, он и сейчас мне кажется очень красивым. Мне нравится изгиб Яузского бульвара, где на повороте всегда, когда я был маленьким, чуть взвизгивал трамвай. А сейчас, когда по вечерам мы гуляем по переулкам в районе Остоженки, мне нравится выходить к дому Юрия Григоряна в Молочном переулке, который был хорош, когда его только построили, и с годами не потерял своих достоинств, поскольку, как и задумано, прекрасно вписывается в пространство.

Вообще в Москве, я считаю, много осталось от Москвы. Я знаю людей, которые считают иначе, что потеряно главное — регулярная застройка, я с ними все-таки не согласен.

В Москве лучше, чем в мировых столицах…

С точки зрения человека, любящего театр, например. Не думаю, что есть еще в мире город с такой насыщенной, такой разнообразной театральной жизнью. Об этом говорят абсолютно все, кто приезжает к нам из самых разных, самых театральных столиц. Хотя в мире много других хороших городов, которые мне очень нравятся. Наверное, я смог бы жить в Нью-Йорке, мне очень нравится Амстердам — они очень разные, но оба эти города по-своему удобны для жизни. Наверное, сто лет назад я бы мог повторить за Маяковским, что жить хотел и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва. Но городам свойственно меняться, и сегодняшний Париж — это не Париж конца XX века, который впервые увидел я. Сегодняшний Париж мне уже не очень нравится.

Мне не нравится…

Мне не нравится, когда люди годами живут в Москве и не любят Москву, не знают и не стараются узнать ее, не пользуются возможностями Москвы — не ходят в музеи, театры…  Мне это странно.

Гуляя, с ужасом смотрю на некоторые новые и, наверное, очень дорогие дома в районе Остоженки, которые в отличие от упомянутого дома Григоряна совершенно не вписаны в пейзаж, но главное — за два-два с половиной десятилетия, что прошли с момента их возведения, уже покрылись трещинами и начинают разваливаться. Позавчера проходили под одним таким домом: стеклянный балкон заклеен прозрачным скотчем. Поскольку речь о дорогом жилье, выглядит это просто нелепо. Смотрится как история компромиссов, в ходе которых архитектор шаг за шагом шел навстречу требованиям заказчика. Рядом с нашей квартирой на Маяковке сейчас строятся очередные резиденции, виллы, и это чудовищно.

Главные отличия студентов ГИТИСа в сравнении со студентами других вузов Москвы…

У студента любого другого вуза есть жизнь в институте и вне его. У студента ГИТИСа ГИТИС часто — единственная страсть и любовь.

Здесь есть ощущение абсолютной творческой свободы. Для меня это очень важно.

Но когда наши выпускники, которым сейчас по 90 лет и больше, рассказывают, как они когда-то «резвились» в ГИТИСе, хотя реальных угроз и опасностей при Сталине и сразу после него было намного больше, ты понимаешь, что они чувствовали себя намного более свободными, чем мы, а мы свободнее, чем сегодняшние наши студенты.

Моя самая важная задача на посту ректора ГИТИСа…

Сохранить русскую театральную школу в лице ее выдающихся представителей — наших мастеров, то есть создать им максимально комфортные условия для занятий, для жизни. Больше удобств, больше площадей, страховки для преподавателей, новые стипендии для студентов…  Основная цель всех перемен только в этом.

Время пандемии…

Способствовало тому, что после длительного перерыва мы снова начали гулять по Москве. С женой, с детьми. В прошлом году, думая, как отметить мой день рождения, решили организовать для детей путешествие по местам моего детства. Они сказали, что им это интересно. Вежливые дети. Весь день был интересно продуман и распланирован, вплоть до того, в каком кафе или ресторане и во сколько мы обедаем, потом ужинаем. Но это мероприятие оказалось для меня таким сильным эмоциональным испытанием, что в какой-то момент путешествие пришлось прервать. Хотя мое детство было счастливым и радостным.

Что касается путешествий в целом, то у меня нет клаустрофобии по поводу того, что сегодня, например, нет возможности поехать за границу. Я в Москве чувствую себя свободным, незапертым человеком.

Сейчас…

Вот вышел ежегодник ГИТИСа 2021 — это книга, где каждому выпускнику посвящен разворот с фотографиями, ответами на несколько простых вопросов. Такую книгу мы издаем третий год подряд. Мне важно, чтобы каждый чувствовал себя нужным, частью ГИТИСа, частью нашей длинной и славной истории.

На днях исполнилось бы 70 лет Сергею Александровичу Исаеву, выдающемуся ректору ГИТИСа, даже, наверное, легендарному. Именно при нем издательство ГИТИСа стало абсолютным лидером в издании переводной специализированной литературы. Благодаря Исаеву и его переводам впервые были изданы на русском языке пьесы Жана Жене, Поля Клоделя, Маргерит Дюрас…  Мне очень хотелось бы вернуть нашему издательству былую славу. В прошлом году мы первыми на русском языке издали книги пьес Флориана Зеллера, Нила Саймона (книг его пьес в России никогда не было!), книгу французского режиссера Антуана Витеза «Записки о театре. Школа». Только что выпустили сборник новых пьес, поставленных буквально в последние четыре-пять лет в Каталонии.

Параллельно с этим развиваем проект «Лаборатории будущего театра», в рамках которого мы провели несколько серьезных исследований современного российского театра, в том числе частных театров. Кроме того, издали первый в России учебник по театральному продюсированию в виде серии удобных книжек, что может стать экспериментальной частью такого проекта.

Фото: из личного архива Григория Заславского