Сценарист «Афони», «Мы из джаза», «Курьера» и многих других любимых всеми фильмов о жизни возле «Мосфильма» и Истры, пивном баре в Парке культуры, чванливости москвичей и о том, как Нонна Мордюкова и Эльдар Рязанов выбивали ему московскую прописку.
Впервые я приехал в Москву…
Когда мне было лет семь. Впечатлен особенно не был — ну просто большой город, хотя я чаще ездил в Ленинград: через Ленинград — в Новгород. У меня бабушка оттуда. А в осознанном возрасте впечатление было уже другое. У нас в Воркуте, вообще в Советском Союзе просто так в ресторан нельзя было попасть. Стоит огромная очередь — и все. А в Москве пришли мы с братом в ЦДЛ — Центральный Дом литераторов — на улице Герцена, это был 1962 год, мне было 18 лет, встретили Вову, знакомого воркутинца, который переехал жить в Москву. Работал Вова в «Метрострое» простым проходчиком. Пришли, значит, в ЦДЛ, а там очередь стоит. Причем в ЦДЛ еще круче очередь, чем во все другие рестораны, потому что туда только по писательским удостоверениям пускали. Вова взял металлический рубль, обращается к очереди: «Секунду, товарищи, подождите». Подошел к двери, постучал рублем по стеклу и говорит швейцару: «Знатные гости». Тот тут же очереди сообщает: «Знатные гости, товарищи», — и пропускает нас. И я понял, что Москва стала продажным городом, в мелком смысле продажным… Я понял, что Москва уже становится другой, не такой, как вся Россия, потому что у нас в Воркуте так нельзя было. Ну если знакомый швейцар — пройдешь, а вот за рубль тебя никто не пропустит.
Сейчас я живу…
На улице Довженко в районе «Мосфильма». Когда я работал в штате «Мосфильма», я жил в Ясенево. А когда переехал сюда, я уже не работал в штате, хотя как сценарист часто бывал там. Но это случайно получилось — такая близость к работе, я к этому не стремился. Я вообще никогда не стремился жить в Москве, у некоторых бывает цель — жить в Москве, а у меня такой цели не было. У меня в жизни вообще никаких целей не было и мечты никакой не было. Хотя в детстве, когда мы жили в Печоре, там был водовоз, который развозил по домам воду. Нужный человек, уважаемый! И я мечтал быть водовозом. А когда мы переехали из Печоры в Воркуту, там уже был водопровод — и мечте конец.
Мой любимый московский район…
Да, наверное, где я живу. Я люблю свой район, вроде бы практически в центре, а так тихо, как будто на окраине города. Около моего дома пруд, большущий парк. В 37 лет у меня были проблемы с сердцем, и я шесть лет в этом парке бегал вокруг пруда.
Очень люблю гулять по Патриаршим прудам. Там недалеко жил Карен Шахназаров. Я помню, как садился на лавочку и думал: «На этой скамейке сидели Воланд и его свита или Берлиоз, а здесь Аннушка разлила масло». Ну, естественно, этого не могло быть, сколько времени прошло, уже скамейки давно заменили… И там я кино снимал — «Сны», как режиссер. Там на торце пруда, на стороне, которая ближе к Садовому кольцу, стоял развалившийся дом, на снос. В нем мы и снимали.
В молодости мне еще очень нравился Парк культуры, потому что там был чудесный пивной бар. Ну территория «Мосфильма», кстати, мне тоже нравится.
Постоянно жить в Москве я стал в 1973 году. У меня на тот момент уже три года была постоянная подмосковная прописка. Я жил под Москвой в деревянном бараке и работал на «Мосфильме» главным редактором Творческого объединения. И, представьте себе, как лимитчик работал исключительно для того, чтобы получить московскую прописку. Как только получил прописку, сразу ушел из главных редакторов. Все очень удивлялись: почему я ушел с такой должности?
Причем я не был даже членом партии. Хотя должность главного редактора была цэкашная — отдела культуры. Я в то время уже дружил со всеми, я — мосфильмовец, трудно передать словами, что это. Это какой-то отдельный, особый клан — все, кто там работал, друг друга знали. Многие сейчас уже ушли, царствия небесного, но всех, кто сидел в парткоме, я знал, я с ними и выпивал, и общался, и дружил. И вот они меня вызывают в партком официально, говорят: «Так, Саня, давай, надо в партию вступать».
Я, кстати, не был таким уж диссидентом и ненавистником коммунистической партии. Прекрасно все понимал, но ярым противником не был. Я говорю: «Что же я в партию должен вступать ради должности? Разве это правильно?» Они прямо рассвирепели, долго мне выговаривали, а потом, когда все закончилось и мы стали выпивать, я им и признался, что ухожу. Они мне: «Да ты что ж, гад такой! Прописку получил и сразу уходить!» Конечно, может быть, это цинично с моей стороны, но я ушел. Ну не сразу, год еще отработал.
Мне долго прописку не давали, и когда отказали первый раз, я решил уехать назад в Воркуту и бросить кино. У меня сценарии не брали после «Афони» (1975) четыре года. И получалось все очень бесперспективно — жилья у меня в Москве нет, есть только барак в Подмосковье. А наше Экспериментальное творческое объединение было очень дружное: Георгий Николаевич Данелия был художественным руководителем, я — главный редактор и Олег Николаевич Мужчинкин — директор нашего объединения. Данелия выпивал, я выпивал и Мужчинкин выпивал, мы с Данелией не были членами партии, а Мужчинкин был. И когда я собрался назад в Воркуту, уже написал заявление, Мужчинкин спросил: «Ты чего пишешь?!!» Выхватил мое заявление и пошел к генеральному директору «Мосфильма» — Николай Трофимович Сизов тогда был. Вот был человек! Он был комиссар милиции и писатель. Сизов сразу написал письмо в горисполком с ходатайством о моей прописке, но письму нужны были «ноги». И у меня сразу нашлось много защитников — Эльдар Рязанов, Евгений Леонов, Нонна Мордюкова, еще кто-то… Помню, в «Волгу» мы все не влезли, поехали на «рафике». В приемную меня даже не пустили. Они зашли туда, а я стоял за дверью. Потом оказалось, что мою прописку даже не обсуждали, поболтали о том о сем, о чем-то поспорили. Мордюкова выходит и кричит мне через всю приемную: «Ну накрывай поляну!» Я говорю: «Обязательно! Как же!» Но так мы и не собрались потом: у всех работа, съемки, гастроли…
Мой нелюбимый район Москвы…
У меня нет такого. Нелюбимые все, где пробки.
Место в Москве, куда я хотел бы попасть, но никак не получается…
Нет, у меня мечты даже нет, я вообще в жизни никогда ничего не хотел. Все получалось само собой. Я, повторюсь, и в Москве жить не хотел. Воркутинскую квартиру я поменял на подмосковную только потому, что понимал: раз я окончил ВГИК, мне надо жить в столице. И тут вдруг объявление в газете подвернулось: «Меняю жилье в Подмосковье на квартиру в Воркуте».
Я мечтал когда-то сходить в Мавзолей посмотреть на Ленина. И сходил — по делу, когда писал сценарий «Мозг Ленина». Мне очень понравилось.
Мне не нравится в Москве…
Пробки категорически не нравятся. Не нравится, что там, где надо, машину не поставишь. У той же поликлиники. Даже платно! И по большому счету мне не нравится выделенная полоса для общественного транспорта и такси, хоть я и понимаю, что это необходимость. Где широкие улицы — на здоровье, но есть улицы, где всего две полосы, и одна из них занята общественным транспортом. Получается одна полоса для всего остального транспорта. Вот, например, на Минской улице машины стоят почти 40 минут, чтобы от «Мосфильма» доехать до Кутузовского проспекта. Это неправильно. Я во многих столицах мира бывал, там тоже есть выделенные полосы, но там это сделано разумно, а у нас нет. И машину у них всегда можно поставить на тех же подземных стоянках.
В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Париже, Лондоне…
Нет, в Лондоне было хорошо. И в Париже тоже. В Нью-Йорке тоже неплохо было. Мне везде хорошо. Я везде доволен. В армии служил в Венгрии, мне там тоже было хорошо. Я даже помню номер своего автомата — АКМ 11 41. А служил я в группе советских войск, в ракетной части. И у нас были ядерные боеголовки, они были в ста километрах от нас, в технической батарее. Один наш дивизион бил во Францию, второй — в Италию, а третий — в Германию. Потом уже, во времена перестройки, когда много ездил, я везде об этом рассказывал — и во Франции, и в Италии, и в Германии, а Карен Шахназаров меня под столом бил ногой. Я возмущался: «А что? Я говорю правду!» Подписку о неразглашении я не давал и никакие военные тайны не разглашал.
Москвичи отличаются от жителей других городов…
Отличаются чванливостью. Кстати, в армии больше всего не любили москвичей. На втором месте ленинградцы были. Москвичи, самые обычные ребята, почему-то все себя считали какой-то элитой и вели себя соответственно. Я служил три года, год уходил на то, чтобы из них выбить эту чванливость, и они становились идеальными, отличными ребятами. И следующие два года все были лучшими друзьями.
Сейчас я мало общаюсь с людьми, но, думаю, все так и осталось, потому что не зря же все стремятся в Москву. И причем ладно, если действительно люди хотят много зарабатывать — здесь зарплаты выше, перспектив больше, девушки мечтают познакомиться с олигархами, но ведь многие без всякой цели, просто хотят жить именно в Москве. Это как-то смешно.
Чего в Москве не хватает…
В Москве все есть. Чего Москве может не хватать? Ну то, что слишком много понастроили, теперь уже никуда не деть. Назад не провернешь. Я живу на даче в Истре, и даже у нас тут каждый год все расширяют, возводят новостройки и кладут плитку. Мода из Москвы пришла. Перебор, конечно.
Мне кажется неудобным и совершенно лишним, что в Москве сделали такие широкие тротуары. Порой они занимают большую часть улицы, для проезжей части остается совсем мало места. Для кого это сделано? Идешь от площади Восстания до Нового Арбата — людей вообще нет, тротуары пустые. А ширина тротуара такая, что три машины могут проехать. Ну прямо до абсурда. Абсурд я люблю в кино, а в жизни — нет.
Если не Москва, то…
А я и живу сейчас не в Москве. И ни в каком другом городе я не хочу жить. Хочу жить в своем доме в деревне Крюково возле Истры. В лесу, чтобы деревья вокруг. Я же с трех лет до двенадцати жил в Печоре, где водовозом хотел быть. А Печора ведь очень маленький городок, то есть я жил практически в тайге, поэтому очень люблю лес.
Есть план…
Прожить до 180 лет. Ну в крайнем случае до 165. Готовлюсь написать сценарий… Но у меня примета есть такая: если скажешь о том, что еще не сделано, можно сглазить. Скажу только, что сценарий не сериала, а полнометражного фильма, хоть это сейчас уже и не модно.
Фото: Агентство «Восток»