О любимых ресторанах, которые в советское время работали как столовые, о том, как приезжие обгоняют москвичей, а потом сами становятся такими же вальяжными и презрительными, и о том, как его родной район Патриаршие пруды превратился в самое нелюбимое место.

Москва моего детства…

Она прекрасно описана в моей книге «Мемуары двоечника». Я ребенок Арбата. У меня нет четкого определения границ этого района, но скорее всего — от Пречистенки до Бронной.

Родился я в замечательном Скатертном переулке. Всегда шучу, что жили мы в роскошной девятикомнатной квартире, правда, кроме нас в ней жило еще пять семей. Когда ты ребенок, большое количество народа для тебя — это всегда весело и классно: все тебя любят, со всеми можно пообщаться и поиграть. А тот факт, что это коммунальная кухня, один туалет и одна ванная, тебя не беспокоит вообще, потому что ты ходишь на свой горшок, а ванна тебе не нужна. Поэтому общежитие в отличие от родителей для тебя не проблема, а праздник.

В этом доме был замечательный двор. К сожалению, в Москве, как и во многих крупных городах, исчез институт дворов, где дети могли играть, спокойно переходя из одного двора в другой. По арбатским дворам можно было путешествовать, придумывая разнообразнейшие игры. Да и не только по арбатским: например, когда мы потом жили на Котельнической набережной, с нами по соседству располагалась телефонная станция, и, зная правильный лаз в заборе, мы легко оказывались на ее территории и воровали на помойке ненужные разноцветные проводки. Ну рай же, согласитесь! Дворы были прекрасные, а сейчас их нет — все за заборами. Если какие-то и остались открытыми, то они наглухо заставлены машинами, там невозможно протиснуться. Грустно от этого…

В моем детстве были кораблики, которые повсеместно пускали по всему городу. Когда начинал таять снег (его не посыпали реагентами, от которых умирает все живое, а «неживое» очень много зарабатывает), вдоль тротуара образовывался ручеек, и по нему плыли целые флотилии, запущенные детьми и взрослыми. Ленивые люди делали кораблики из спичечного коробка, а изобретательные вырезали из дощечки, на которую ставили маленький парус. Были даже соревнования, чей кораблик быстрее и чей дольше продержится в ручейке. Мои дети не знают этой радости, разве что видели в старых мультфильмах.

Я не верю своим воспоминаниям, но память крепко хранит в себе кадры, как по переулку ходили старьевщики и орали во все горло: «Берем старье! Старье берем!» И все несли им разное барахло. Включая меня: случалось, что я воровал какую-нибудь бабушкину комбинацию, сдавал ее, а взамен получал йо-йо, обтянутый фольгой, или вертушку.

К нам во двор приезжала огромная, воздушная и широкая, как персонаж пиксаровского мультфильма, тетка с «халой» на голове. По иронии судьбы халу она и продавала, причем такую, что я до сих пор считаю, что ничего вкуснее не ел. Посещал нас и молочник. С его продуктами была та же история. Быть может, все эти кулинарные впечатления лишь иллюзия, потому что в детстве все кажется вкуснее. Не знаю.

Когда мне стукнуло 7 лет, мы переехали в высотку на Котельнической набережной, где до сих пор живут мои родители. Появилась эта квартира у нас в результате сложнейшего обмена роскошных хором моего прадедушки, который был главным архитектором Москвы. На его счету множество построек, в том числе и первый кооперативный дом в Советском Союзе — трехэтажка в Обыденском переулке. На третьем этаже у него была отдельная квартира, и когда нас с двоюродным братом туда приводили, нам казалось, что мы попали в сказку. Когда я читал «Войну и мир», мне представлялось, что первый бал Наташи Ростовой происходил именно там, в том шикарном зале. Правда, однажды, проходя мимо этого дома, я посмотрел на него более пристальным и трезвым взглядом, увидел маленькие окна, упакованные в новые стеклопакеты, и внезапно осознал, что квартира-то вообще небольшая…  И понял: не дай бог там еще раз оказаться. Иначе детская мечта имеет все шансы рухнуть под гнетом реальности.

Семья была большая, жилья не хватало, и, чтобы решить квартирный вопрос, нам пришлось поменять Обыденский, нашу коммуналку и жилье моего дяди на что-то приемлемое для каждого. Нам досталась небольшая квартира в высотке — всего 56 метров. Но когда мы въехали туда вчетвером, она показалась нам дворцом. В каком-то смысле так и было, потому что располагалась она в части, что выходит на реку — корпусе КГБ. Сотрудники замечательного ведомства живут в нем и по сей день. Через этаж над нами жил Феликс Дзержинский, кажется, правнук того Дзержинского. Он работал на эстраде, жонглировал самоварами и бубликами, был артистом оригинального жанра и единственной белой вороной среди потомков «великих» фамилий, которые так и остались в номинации гэбистов.

Моими друзьями по двору были дети кагэбэшников и дети нашего дворника, которых без преувеличения было штук двадцать. Большой компанией мы каждое воскресенье в девять утра ходили в кинотеатр «Иллюзион», располагавшийся в нашем доме и считавшийся в то время самым элитным кинотеатром Москвы. Но на элитность нам было плевать, интерес для нас представляли исключительно диснеевские мультфильмы и американские вестерны. Мы и представить себе не могли, что существует какое-то другое кино. И когда вышел знаменитый фильм «Неуловимые мстители», мы были сильно разочарованы, потому что наизусть знали «Красных дьяволят», фильм 1930-х годов, из которого работа Кеосаяна и выросла. Короче, мы были очень культурно продвинутые, сами того не подозревая.

А еще в доме был и до сих пор существует подземный гараж — с ним были связаны все самые большие детские радости, например спортивная площадка, где мы играли в хоккей до середины ночи. Однажды мне даже довелось поиграть с Харламовым и Мальцевым — по чистой случайности, правда, спродюсированной Михаилом Державиным. Целыми днями мы проводили на этом катке — в советских коньках, которые вихляли из стороны в сторону, и с клюшками, сделанными из досок, потому что настоящие, которые продавались в «Детском мире» за 2.20 — клюшка «Москва», — выдерживали ровно полторы игры, а нас это не устраивало. Ой, хорошо было!..

В первый класс я пошел в престижной школе в Кисловском переулке — оказался там по территориальному признаку. Правда, на следующий год я оттуда вылетел, что положило начало моим школьным неудачам: так повелось, что меня стали выгонять вообще отовсюду. После первого позора родители отдали меня в школу у Даниловского рынка, где учился мой двоюродный брат и куда мне приходилось ездить на трамвае остановок двадцать. Я ее называл «школа при рынке»: она была хоть и английская, но абсолютно совковая в самом худшем своем проявлении. Оттуда меня благополучно выгнали после восьмого класса, и я перешел в 45-ю школу, которая была еще дальше — в Черемушках. Это школа считалась самой крутой в Москве, меня туда пристроили благодаря Зиновию Гердту, дочка которого, моя подружка, там училась. Мне частенько становилось обидно, что все нормальные дети учатся в трех минутах ходьбы от дома, а я еду с тремя пересадками. Зато Москву я с детства знал как свои пять пальцев.

Московская юность…

Потом этот школьный кошмар закончился, и, поступив в Щукинское театральное училище, я снова переехал на Арбат. И сразу стал ходить по ресторанам. Самые престижные заведения «Прага» и «Арбат», куда вечером было не попасть, днем работали как столовые с комплексными обедами. И мы, нищие студенты, ходили обедать в ресторан — копеек за шестьдесят. В «Метелице» была знаменитая пельменная, а рядом располагались грузинское кафе «Риони», куда надо было ходить только после стипендии, когда деньги еще водились, и кафе со странным названием «Дрочена» — в честь полуомлета-полузапеканки.

Чуть повзрослев, мы стали ходить в знаменитую пирожковую «Валдай», под которой потом открылся бар «Жигули». Покупали бутылку портвейна за 2 рубля 2 копейки (их почему-то называли огнетушителями) и шли в «Валдай» за хлебом, квашеной капустой, горчицей и компотом. На большее не хватало: все деньги уходили на выпивку.

Когда я повзрослел, мы с бабушкой, которая жила в соседней с высоткой хрущевке с кухней в пять метров и сидячей ванной, поменялись жильем, и я оказался в своей первой независимой квартире в полутора минутах ходьбы от родителей.

Потом я женился и переехал в Девятинский переулок в дом художников около американского посольства. Потом в результате обмена переместился на улицу Остужева (теперь — Козихинский переулок), а оттуда — на Малую Бронную. Видимо, не судьба мне покинуть родной район. Хотя, быть может, в будущем это произойдет, потому что жить на Патриарших больше невозможно. Шум, крики, пьяные толпы…  В два часа ночи я выхожу гулять с собакой — и ей наступают на лапу. Утром открываю подъездную дверь, чтобы пойти выбросить мусор — и натыкаюсь на очередную «модную» фотосессию. Эта тусовка не для москвичей, а для так называемых гостей столицы. Насколько раньше я любил этот район, настолько сейчас не люблю.

Вообще я не считаю Москву красивым городом. Это моя родина, я ее ни на что не променяю, но красоты здесь ноль, обычный купеческий город. Я имею право это говорить: мой прадед был главным архитектором Москвы, по его плану город и строился. Купеческий в предыдущие века — купеческий и сейчас: вся лужковская точечная застройка — то же купечество, когда богатые нувориши строят свои эклектические сооружения, не имеющие к красоте отношения. Вот Питер город красивый, стильный, абсолютно полноценный и цивилизованный.

Кто такой москвич…

Москвич — человек вальяжный. Ему кажется, что достаточно обладать неким статусом для того, чтобы его принимали соответствующим образом. Он по-снобски относится к приезжим, даже из Питера. За это москвичи расплачиваются тем, что эти «провинциалы» обгоняют их по всем статьям. У тех, кто приезжает в столицу из разных регионов, есть огромная мотивация состояться, исполнить свои мечты. И с этим правильным драйвом все быстро получается, и поэтому по успешности они легко обгоняют коренных москвичей, а потом и сами становятся вальяжными, расслабленными, презрительными.

Что бы я хотел поменять в Москве…

Задай этот вопрос любому человеку, разменявшему пятый десяток, и он скажет: «Верните мне ту Москву, которая была!» Это говорят его фантомные боли (медицинский термин) по молодости и тем условиям, в которых она прошла. Я бы тоже многое отдал за то йо-йо на резинке, но сейчас его никто не предлагает. Это нормально, что мы мечтаем продлить счастливые времена и совершенно не хотим возвращаться в тот период, когда начались проблемы и неурядицы. А из-за того, что происходит сейчас, из Москвы хочется бежать сломя голову, что большинство моих знакомых и сделало. Меня держит патриотическое чувство любви к родителям — и точка.

Москву можно сравнить с четырьмя-пятью городами в мире…

Абсолютно не по архитектуре, а по энергетике и динамике жизни. Это Нью-Йорк, Стамбул, Каир, Рим и Мехико. Дело не в развитости и цивилизованности, а в ритме жизни. Динамика жизни такая, как будто запустили юлу. Поэтому питерцам в Москве тяжело. Она — энергетическая точка планеты. Но и спокойные, неспешные города прекрасны: там ты не белка в колесе, у тебя есть время пожить и подумать, дать волю традициям, гулять — ничего этого в Москве нет, она несется.

Сейчас живу…

В 1935 году мой прадед, архитектор Семенов, построил дачу на выделенном ему участке земли под Истрой. Впоследствии вокруг нее вырос знаменитый поселок «НИЛ — наука, искусство и литература». В какой-то момент я понял, что хочу построить рядом с родовым домом свой собственный, и обратился к своему двоюродному брату Николаю Белоусову, одному из самых востребованных архитекторов по деревянному зодчеству, который делает потрясающие дома из бруса. Сейчас мы все, и родители, и дети, живем на одном участке, и я не могу себе представить, что заставит меня снова вернуться на ПМЖ в Москву.

Где в Москве вкусно…

Как говорит мой друг и в прошлом очень популярный ресторатор Антон Табаков, вкусно поесть можно только в Москве, а не во Франции или Италии. Главное — знать места.

Например, мой хороший товарищ Аркаша Новиков настолько дотошно следит за качеством продуктов и уровнем сервиса в своих заведениях, что к нему хочется ходить всегда. То же касается ресторанов Александра Раппопорта. Сейчас, по-моему, всех начинает побеждать Антон Пинский — только в одном моем доме у него два ресторана, и оба мне нравятся. При этом я, конечно, осознаю, что рестораны в Москве стали безумно дорогие. Но, как ресторатор в прошлом, я понимаю, откуда берутся эти цены. Хорошее качество стоит денег.

А я тем временем занялся собачьей едой — выпустил собственный корм «Я и моя собака»…

Чуть больше года назад у нас с папой родился проект «Великий консерватор». Вместе с опытными специалистами мы изготавливаем большое количество вкусных и натуральных готовых блюд, например плов, бефстроганов, том ям, борщ и разнообразные котлеты. Самое удивительное, что все это готовится без всяческих усилителей вкуса и консервантов, но может храниться в течение года без холодильника.

В совершенстве освоив эту технологию, я решил пойти дальше и делать еду для собак. Что особенно актуально сейчас, когда с рынка стремительно исчезают качественные иностранные корма. Хотя даже они вызывают у меня подозрение: когда открываешь фирменный пакет, на котором значатся четыре вида мяса, проростки сои и лепестки спаржи, и видишь сухие коричневые катушки, то даже мне, не говоря уже о собаке, в этот состав трудно поверить. Мне хотелось сделать нечто натуральное, чтобы собака, не читая аннотацию, с удовольствием это ела.

Открывая пакет с кормом «Гоша», на котором написано «говядина с гречкой и морковью», мы видим — о чудо! — кусочки говядины, гречку и морковь. И если вы положите в одну миску самые разрекламированные «катушки», а в другую — наш корм, то, уверяю вас, любая собака бросится к миске с натуральным продуктом, как это сделали мой Гоша и родительский Микки! Осталось дело за малым — выпустить еду для кошек, и тогда я буду считать себя благодетелем всего живого!

Фото: vk.com/mikhailshirvindt