Есть вещи, которые видишь настолько часто, что перестаешь их замечать. Например, памятные доски на стенах. В центре Москвы они встречаются на каждом доме, потому что в каждом доме что-нибудь, да происходило.
Вот здесь жил Пушкин, отсюда советский генерал отправился в очередной бой, с этого балкончика народным массам вещал Ленин. А теперь здесь мраморный прямоугольник с профилем героя и выбитыми буквами и датой. Спасибо, доска, за информацию. Пойду дальше и забуду через минуту.
То, что доска является отдельным произведением искусства, хранительницей дома и может быть очень разной, я не задумывалась до тех пор, пока зимой этого года не познакомилась со скульптором Иваном Балашовым, одним из тех, кто эти самые доски создает. И с четырьмя его работами, которые на традиционные настенные «таблички» не похожи вообще.
Вот, например, памятный знак на восьмом доме Волоколамского шоссе, посвященный «ночной ведьме», советской летчице Александре Акимовой. Из черного камня выходит бронзовый объемный бюст женщины в военной форме. Каждый орден, каждая медаль отлиты с высокой точностью, как и черты лица героини, пряди ее волос. Издалека похоже на большую фигурную свечу — будто мастер легко резал по воску, а не укрощал кипящий металл. Разве такое забудешь?
Памятный знак писателю-фронтовику Борису Васильеву на Часовой, 5б, вообще ломает законы жанра: эта доска не доска вовсе, а полноценная, слитая со стеной дома скульптура Васильева в окружении летящих книжных страниц. Законы физики, кажется, она ломает тоже — металлические листы улетают за угол дома и кажутся невесомыми. Доска памяти Анны Политковской на редакции «Новой газеты» — это тоже страницы, выполненные из бронзы, но при свете солнца они кажутся золотыми. Учитывая, что Политковская отдала за свою работу жизнь, это закономерно.
Самая классическая работа Балашова — на Покровке, 38а. Это вылитая из темного металла доска генерал-губернатору Владимиру Голицыну, при котором появились первые проекты московского метро: на доске князь запечатлен на фоне карты Москвы, что называется, в 2D-формате.
 |
 |
Когда мы познакомились с Иваном, он работал над новой доской — в память о Надежде Яковлевне Мандельштам, жене и вдове поэта. Доска нарочито скромная, но исполненная символизма.
— Она выполнена в виде створки окна, — говорит Иван, показывая мне макет из скульптурного пластилина, — я сделал около десяти эскизов и остановился на этом варианте. Окно, в нем — ее отраженный профиль. Занавеска, которая стремится улететь с порывом ветра, а может, не занавеска, а платок Надежды Яковлевны. Такой многозначный символ. И, наконец, главная деталь — это скол на доске. Я специально сделаю ее сколотой, потому что жизнь Мандельштам была такой. Тяжелой, непростой, она столько скиталась вместе с мужем, делила все тяготы с ним. Еще на доске будет строчка из стихотворения Мандельштама «Куда как страшно нам с тобой, товарищ большеротый мой».
Доска в честь Н. Я. Мандельштам удивительна тем, что инициатива ее создания и установки идет «снизу», то есть не от властей, а от народа, в данном случае — от московского Мандельштамовского общества. Ее должны установить на доме 14 по Большой Черемушкинской, где Надежда Яковлевна прожила 15 не самых счастливых лет. Но дата установки пока не известна.
Вначале не любили, но потом…
Мне стало интересно, с чего вообще возникает идея установки доски, есть ли у скульптора ограничения и кому доски ставят чаще всего. Я встретилась с Иваном в его мастерской, чтобы об этом поговорить. Он, разливая чай, предупредил: неправильно говорить «памятные таблички». Это все равно что живопись называть скетчем. Правильно — доски и никак иначе.
— Мемориальная доска — это малая скульптурная форма, действительно особый вид искусства, — говорит Иван. — Родилась она в античности, была особо популярна у римлян, которые вначале вырубали памятные даты и имена на скалах, а потом научились делать каменные плашки и вешать их на дома.
В России доски полюбили не сразу. До революции 1917 года в Москве было установлено около 20 таких знаков: например, на Никитском бульваре, 7, где скончался Гоголь, на Остоженке, 38, где учился Гончаров. Самая первая доска была установлена в XIX веке на доме, где родился Пушкин (Немецкая улица, 55). Первый блин комом: в адресе была допущена ошибка. Наиболее старые доски, дошедшие до нас — А. В. Суворову на Большой Никитской улице, А. Н. Скрябину в Большом Николопесковском переулке и к столетию Преображенской больницы на улице Матросская Тишина.
— Ну а после 1917 года случился бум, — говорит Иван. — Появилось много героических личностей, связанных с Гражданской войной и революцией, которых срочно нужно было увековечить на домах, в первую очередь в целях пропаганды большевизма и новых идеалов. К сожалению, доски того времени были не очень хорошего качества, и большинство из них не сохранилось. Хотя доски были интересные — созданные авангардистами, кубистами и прочими новаторами, которые экспериментировали с формой.
Доски времени Сталина — это гладкий красноватый камень, на нем или текст, или текст, плюс портрет, выполненный в профиль. Стилистически они все были как под копирку, один размер, один шрифт, профили порой были металлическими. Ну и в 1940-е, конечно, к революционерам добавились герои войны. Хотя культурным деятелям при Сталине тоже доски открывали: Гоголю в 1952 году, Короленко в 1954-м, Белинскому в 1955-м.
В эпоху оттепели и после художники начинают экспериментировать с материалами, формами и, страшное дело, играть со шрифтами и символами. В 1972 году появляется доска М. Е. Кольцову в виде газетных полос, в 1973-м на доске И. Э. Грабарю красуются славянский шрифт и не менее славянский грифон. Авторы досок начинают заигрывать с живописью и скульптурой — результатом становится, например, объемная доска Шукшину 1977 года.
— Но потом наступают 1990-е, — констатирует Иван, — и все становится плохо. И с досками тоже. Появляются черные гладкие доски по типу надгробных памятников. С белой гравировкой. Качество у них низкое. Ставятся они хаотично.
Единственный плюс — после перестройки начали ставить памятные знаки тем достойным людям, которым раньше было нельзя. Религиозным деятелям, философам, мыслителям, ученым, которые чем-то прогневили советскую власть.
Нельзя так просто взять и увековечить
В 1998 году власти Москвы замечают безвкусицу на стенах города и разрабатывают закон «О порядке возведения в городе Москве произведений монументально-декоративного искусства городского значения», а в 2009-м — «Положение о порядке установки в городе Москве мемориальных досок», которое действует до сих пор. Это значит, что современным скульпторам и легче — их никто не ограничивает в стилистике, шрифтах и материалах, — но и сложнее — просто так установить доску не получится, нужно пройти комиссию.
— Мы всегда смотрим на дом, — говорит Иван, — всегда работаем в паре с архитектором. Вид доски зависит от дома, от цвета стены, от того, какое место будет занимать доска. Мы никогда не делаем ее сразу в камне или бронзе — вначале из скульптурного пластилина. Показываем комиссии, что-то переделываем, вносим правки. Разрабатываем папки с проектными решениями — как доска будет выглядеть на стене, как будет сочетаться с окнами и дверьми рядом. Если у героя нашей доски есть родственники — показываем им. Это, кстати, самое сложное, особенно если родственник с художественным образованием.
Обычно инициатива установки доски идет от властей, просто потому что это недешевое удовольствие: камень, металл, работа скульптора стоят дорого. Да и согласование доски занимает время. Если обычные горожане хотят увековечить чью-то память, они прибегают к стрит-арту. Это, конечно, мило, но недолговечно.
В Москве есть доски, которые горожане не особо любят. Например, писательница Ольга Белан раскритиковала доску в честь Валентины Толкуновой авторства Григория Потоцкого, сказав, что на ней изображена не великая певица, а доярка. Или доска Евгению Веснику, созданная как будто с нарушением пропорций. Или доска Алексею Баталову, куда авторы поместили и фигуру актера, и журавлей, и книги, церковь, киноленты…
— О, это распространенная ошибка — сделать солянку, — кивает Иван. — Иногда скульптор увлекается символизмом и стремится изобразить вообще все, связанное с человеком. Теряется акцент на фигуре героя. Я когда создавал своего Голицына, хотел сделать карту сзади него объемной. Но его фигура просто потерялась бы! Вот поэтому мы делаем вначале эскиз. Кстати, на тему солянки…
Иван берет со стола книгу-каталог с досками Москвы. Находит там три красноватые, в советском стиле доски, которые украшают дом 24, строение 1 на Космодамианской набережной. Одна, герою СССР Крылову, была установлена еще в 1973 году, а две другие, героям Говорову и Москаленко… современные, 2010 и 2011 годов соответственно.
— Скульптор приехал к дому, — поясняет Иван, — и увидел, что там уже висит типично советская доска. Сделай он новые в другом стиле — вышла бы безвкусица. А некоторые так делают. И дом потом похож непонятно на что.
Спрашиваю, могут ли жители снять доску, если им она не нравится. Иван задумывается.
— Я, честно, не слышал, чтобы в Москве доски кому-то снимали. Вот в Петербурге — да, там была громкая история с доской Маннергейму. Непонятно, зачем и как ее туда повесили. Вообще всегда, когда возникает идея доски, сразу обсуждаются три главных вопроса: кому, куда и на какие средства. У нас на них отвечают обычно правильно. Так что до протестов и требований убрать просто не доходит.
По словам Ивана, доска вещь не только красивая, но и полезная. Она повышает статус дома и заставляет, например, работников ЖКХ относиться к зданию аккуратнее, не совершать резких ремонтов и не причинять стенам болезненных перекрашиваний в несогласованные цвета.
Напоследок задаю вопрос: и все же, кого больше всего любят в Москве? Ведь количество досок людям той или иной профессии — идентификатор признания. Я ставлю на то, что это советские военные. Иван показывает мне статистику.
Из 1600 досок, которые украшают сейчас стены Москвы, 402 посвящены ученым, 246 — участникам Великой Отечественной, 162 — актерам и режиссерам, 154 — событиям войны, 197 — политикам, 129 — писателям, 94 — художникам и архитекторам, 40 — музыкантам.
Что ж, я почти угадала.
Фото: wikimapia.ru, pastvu.com, Валерия Попова / Фотобанк Лори, Елена Коромыслова / Фотобанк Лори, Елена Коромыслова / Фотобанк Лори, Иван Кузьмиченок/ТАСС, Иван Балашов, Татьяна Рыжкова