Главная официальная должность доктора исторических наук, члена-корреспондента РАН Леонида Беляева — заведующий отделом Московской Руси Института археологии РАН, однако его знакомые из академической среды для простоты называют его главным археологом России.

Леонид Андреевич — настоящий ученый, который знает все о расселении и путях миграций древних народов по территории России, имеет в голове карту найденных и даже еще не найденных, предположительных древних кладов Москвы, а по полустертому надгробию установит личность и социальный статус владельца. Леонид Беляев, опубликовавший свыше 500 научных работ, не только мобильная энциклопедия по древней истории, искусству и архитектуре, но и очень обаятельный, проницательный человек, коренной москвич с Цветного бульвара, тонко чувствующий город.

Расскажите о ваших личных впечатлениях от изменений, происходящих с Москвой в последние десятилетия.

Город очень переменился внешне, но внутренне остался прежним. Я вырос в той Москве, о которой писали, что она чередует городские пейзажи с сельскими и даже не тронутой человеком природой. Так было у нас на Цветном бульваре. В 1950-е годы на склонах, особенно справа по Неглинке, на Малюшинке, позади цирка, внутри кварталов, была масса частных домиков с фруктовыми деревьями. За Садовое кольцо уходила уже почти сельская местность. Трамваи там шли по зеленому коридору. Рубеж пролег где-то по Олимпиаде-80. Вся зелень за Садовым была сметена, Троицкая горка целиком перестроена, целые кварталы очень интересной жизни ушли навсегда.

И все же Москва остается прежней. Это очень мощный город, с хорошим пищеварением. Он все съест и переварит. До сих пор было именно так. Этот город создал нашу страну.

Почему и при каких обстоятельствах вы решили стать именно археологом?

Где-то в классе седьмом-восьмом мне захотелось стать кем-нибудь, и я начал думать. Выбор был невелик: стать художником, потому что мне всегда нравились писчебумажные штуки, возиться с красками. Мама очень хотела, чтобы я стал архитектором — по непонятной для меня причине. С тех пор всю жизнь я прячусь от архитектуры, но она меня все равно догоняет и находит.

Мама хотела, чтобы вы воздвигли себе рукотворные памятники?

Наверное, у нее было ощущение, что архитекторы — это люди в белых рубашках с бабочками, они постоянно чертят на больших досках. Она была замечательным человеком, из хорошей еврейской семьи с отличной домашней библиотекой. В эвакуации в Алма-Ате училась на юриста, но не закончила последний семестр. До этого в Харькове окончила прекрасную старую гимназию — в 1930-е годы сохранялись многие дореволюционные традиции. В результате после войны всю жизнь мама работала простым киномехаником в кинотеатре «Художественный», ее знала вся Москва — бывают такие люди, у которых много друзей и знакомых.

У меня было хорошо с черчением и математикой, но архитектором мне становиться не хотелось, заурядным художником тоже. И я подумал: а какая профессия может совместить все это? Я как раз прочитал несколько книг по археологии, изданных Академией наук. Это были серьезные книги, написанные профессиональным языком, но оказались вполне понятными. Еще мне нравилось, что много говорится об искусстве, а быть к нему причастным мне все же хотелось, но не как искусствоведу (они вечно возятся с вещами, которые создал кто-то другой). И я подумал: мне подходит эта наука!

А когда вы поехали в первую экспедицию?

После 9-го класса поехал на Украину, под Киев. Экспедиция оказалась просто социальным парадизом. Там я понял, что выбрал верно, и кроме археологии заниматься ничем не буду. Книги слились с жизнью.

Всю жизнь я прячусь от архитектуры, но она меня все равно догоняет и находит.

Мне страшно понравилась свободная и крайне дружеская атмосфера. Сотрудники были на равных, и непроницаемой стены между академиком, молодым ученым и студентом, даже школьником, не было. Это была серьезная работа, а выглядело все как игра. К тому же в экспедиции в то время ездило много ученых и художников, которые не были археологами. Составлялись замечательные застолья, где много шутили и говорили на все возможные темы, включая философию и политику, на разных языках, потому что среди нас встречались и украинцы, и литовцы, а в Средней Азии — местные ученые.

Наверное, иногда разговоры переходили на антисоветские темы?

Скорее отражалось неприятие многих сторон тогдашней советской действительности; встречались и настоящие диссиденты, многие думали уехать из страны. Для того времени, той среды это было естественно.

А с каких раскопов вы начинали работу на территории Москвы?

Я окончил кафедру археологии истфака МГУ, после аспирантуры работал на Украине, в Поволжье, Средней Азии. Но я родился на Цветном бульваре, Москва была для меня естественной средой обитания. Первый самостоятельно раскопанный в 1970-х памятник — кладбище XIV–XV веков на площади у храма Вознесения в Коломенском. С каменными надгробиями, сосудами для елея…  О нем не было известно раньше.

Какую работу на территории Москвы выделяете особо?

В 1980-х я начал работать в московских монастырях и последовательно изучил три старейших: Высоко-Петровский, Даниловский и Богоявленский. Это было интересно, но немного страшно — в советское время с церковью не очень можно было иметь дело, если ты работал в государственном учреждении, по определению атеистическом.

В партию потом могли не взять?

Мне пару раз предлагали, но я по самой своей сути беспартийный человек.

После монастырей удалось полностью изучить фундамент Казанского собора на Красной площади.

Который был разрушен во время сталинской реконструкции Москвы, а потом воссоздан в 1990–1993 годах на углу Никольской, напротив ГУМа?

Да. Чтобы его воссоздать, нужно было сначала провести раскопки.

Там что-то сохранилось от первоначального здания собора XVII века?

Нынешний собор, к сожалению, стоит прямо на фундаментах древнего собора.

А почему к сожалению?

Нужно сохранять старые фундаменты, делать их доступными для осмотра и новых исследований. Понимаете? И в следующий раз мы смогли этого добиться.

А где был следующий раз?

В Зачатьевском монастыре на Остоженке. И там уже остатки утраченной архитектуры мы оставили на месте, создав для них специальное подземное хранилище. Возник хороший музей, туда имеет смысл ходить. А новый собор как бы парит над всем этим, стоя на бетонной плите.

Надо ли бороться с городскими легендами?

Нет, не надо. Народ приспосабливает к своему пониманию песни, сказки, стихи, историю в той форме, в какой она ему нужна. Это народная история. Как у Канта: Лямпе нужен Бог, мы не отнимаем у Лямпе Бога. Но грамотный человек должен знать точные факты.

Много осталось в центре Москвы заповедных мест для археологии?

Существуют малодоступные места. До недавнего времени таким был Московский Кремль. Но в 2007 году был сделан очень хороший раскоп на подоле, у подножия холма. Не самая древняя часть, зато с влажным культурным слоем, где сохраняется дерево. Сохранились и две берестяные грамоты, одна — с огромным текстом. Позже начались работы на месте Вознесенского и Чудова монастырей, где мало что осталось, но нижняя часть, домонгольский культурный слой, местами сохранилась. Сейчас начат большой раскоп на Ивановской площади, можно ждать хороших результатов.

В фольклорно-кинематографическом представлении археология чем-то сродни научному кладоискательству. А как много кладов в московской земле еще ждут своего часа для исследования археологами?

Археологию интересует все, что случалось в прошлом, даже клады. Но не сами по себе, а как срез, след определенного события. Они возникали не хаотично, а связаны с системой жизни своей эпохи.

Это тоже одна из причин появления кладов — москвич не хотел, чтобы фискальные службы знали, сколько у него денег.

Так, зимой 1238 года, во время Батыева нашествия, в русских городах остались сотни невостребованных кладов. Два из них случайно нашли в Кремле, в районе здания Сената, довольно давно. Система кладов Москвы XVI–XVII веков совсем иная, это, так сказать, накопления граждан.

У которых были какие-то солидные деньги?

У всех были какие-то деньги. Правда, московское правительство не позволяло им сильно залеживаться в карманах подданных. Это тоже одна из причин появления кладов — москвич не хотел, чтобы фискальные службы знали, сколько у него денег. Но дело не только в этом — в деревянных домах было опасно хранить деньги и драгоценности, все могло в одночасье сгореть. Устраивали разного рода сейфы в подклетах домов — закапывали в подвалах глиняные сосуды с монетами, и при пожаре они сохранялись. Даже закапывали их в определенные моменты, и не только в момент опасности. Служилые люди получали жалованье раз или два в год, иногда перед большим походом, при найме на службу, как разовую премию, как барыш от удачной сделки. До следующего раза эти деньги надо было как-то растянуть, вот и прятали на время в земле. Таких системных кладов в Москве очень много — десятки.

А что археология может рассказать об обществе допетровской Москвы?

Я люблю объекты, в которых изначально и намеренно заложено какое-то послание. Люди создавали храмы и крепости, хоронили своих близких и сохраняли память о них. Они хотели, чтобы не забывали их поминать. Изучая кладбища и храмы, мы вновь узнаем их имена, видим, как именно они сохраняли родовую память, ставшую сейчас исторической. Поэтому надгробия — отличный источник для изучения. Мы видим общество религиозное и патриархальное, видим жен, уходивших в монастыри сразу после смерти мужей.

Что археология может рассказать о материальной культуре допетровской Руси XVI–XVII веков?

Это было молодое общество (оно и сейчас скорее молодое, чем старое). До XVII века оно оставляло меньше следов материально-технического прогресса, но после Смуты скорость их накопления резко возрастает, и это показательно. Москва была очень ярким государством на свой собственный лад. Самобытная житейская культура, высокое представление о достоинстве человека. Думают, все это появилось после Петра. Нет. Люди на плаху шли за родовую честь, за достоинство семьи. Люди называют себя холопами царя. Но и рабами Божьими. Это не делает их несвободными. Археология помогает увидеть этих людей — одновременно очень смиренных и очень гордых.

Мир вообще делится довольно жестко на страны, которые были открыты в эпоху великих географических открытий, и на страны, которые открывали этот «остальной» мир для себя. Россия с этой точки зрения странное место! Европа о ней к концу XV века хорошо знала, с ней пытались заключать союзы, здесь работали архитекторы из Италии. Ее не надо было открывать, она как будто бы входит в число открывающих. Мы прошли огромную Северо-Восточную Евразию, до Тихого океана. Но в число открывающих нас, в общем, не пускают, в книгах об эпохе открытий нас обычно нет. Задача археологии Московской Руси — написать собственную книгу об открытии себя самой, ведь это археология нас самих.

Фото: из личного архива Леонида Беляева