Он был высокий, с орлиным носом, блондин. Девушки рядом с ним чувствовали себя загипнотизированными червячками.
Чем Аркадий занимался, я толком не помню, что-то богемное, то ли назывался поэтом, то ли художником. Никакой прибыли это не приносило, разумеется. Он был совершенно бездарен. Но Аркадий не грустил, ужинал в хороших ресторанах, одевался модно, рассуждал об искусстве. Жил он так благодаря четырехкомнатной квартире на Тверской, уставленной ажурными козетками и увешанной акварелями Волошина. Да, Аркадий сдавал ее богатому иностранцу. Та квартира была для Аркадия мощным творческим стимулом, доставшимся от милых родителей, которые перебрались в другую квартиру, еще больше, кажется, в высотку на Котельнической. Важные были люди.
Мы общались в начале девяностых. Ну как общались? Регулярно встречались в одной компании, где все сильно напивались под фильмы Гринуэя и музыку Ника Кейва. У интеллигентного Аркадия была любимая фишка. Когда он напивался особенно сильно, то поднимался так, что головой задевал люстру, и кричал: «Мой дед пачками расстрельные списки подписывал! Пачками!»
Да, его дед был каким-то важным тружеником НКВД или чего похуже, хотя куда уж хуже. Думаю, та самая квартира была выдана деду за честные труды по уничтожению населения СССР.
Аркадий был мажором. Классическим, образцовым, эталонным мажором. Даже карикатурным. Меня вообще судьба щедро одарила встречами с ними. Прямо с юности, хотя я вырос в презираемом ими Люблино. («А это где?» — морщились они.)
На самом деле попадались разные, были очень славные, которые буквально стеснялись произнести громкую фамилию, но если она им досталась, что тут поделаешь? Другой признавался спокойно: «Слушай, ну ясно, что я поступил на режиссерский во ВГИК по блату». Он был сыном какого-то деятеля ЦК, но из юношеского бунтарства в семидесятые годы не пожелал делать карьеру в КПСС. Двинулся в кино. Впрочем, лучше бы в КПСС.
Однако советские мажоры — даже самые тупые и наглые — люди все же несчастные. Разгуляться особо им было негде. Ну большие квартиры и хорошая одежда, привезенная родителями из командировок во Францию. Ну завалиться до открытия в «Жигули», дать знак сумрачному привратнику, и он быстро распахивал двери, пропускал, а дальше официанты суетились уже как цыгане перед Паратовым. Зал был пуст, обслуживали только пару «нужных» гостей, бесценных мажоров, потому что с утра им требуется опохмелиться. «Креветочек не желаете?» Нет, мелковато. Нынче мажоров и больше, и они намного жирнее. И плевать хотели в те чахлые креветочки, они выросли на отборных устрицах.
Москва — это вообще город мажоров. Именно тут все главные чиновники, почти все гении культуры и просто миллионеры. Именно тут и живут их дети, несмотря на недвижимость в Нью-Йорке и Лондоне. Наши мажоры, как ни смешно, патриоты. Они фанаты Москвы. Это их город. Все-таки больше нигде они не могут почувствовать себя настоящими ферзями всей этой безразмерной мировой доски.
Некоторые вообще признаются, что им везде скучно, кроме Москвы. Ясное дело! Это город, в котором им можно все. Даже снести ненароком Триумфальную арку во время ночных гонок по Кутузовскому. Ничего, построят новую.
Помните, как еще 2006 году сын одного нашего вице-премьера, юноша исключительно благовоспитанный, устроил в Лондоне пьяную драку? И как с мальчиком жестоко обошлось британское правосудие? Четырнадцать месяцев тюрьмы! Попутно выяснилось, что за некоторое время до того он спьяну облевал сиденье такси; водитель стал очень ругаться, и нежный юноша так был фраппирован этой бестактностью, что дал водиле в морду. Потому и срок огромный впаяли.
Нет, подобного свинства с мажорами не происходит в Москве. Это очень дружелюбный к ним город, как большое поместье с угодливой дворней. А в Европе-Америке скука, неприятное правосудие и вообще все достали.
И они радостно сообщают в своих инстаграмах, что летят в Москву: «Скоро зажжем!» Друзья и подруги кричат хором «ура». И зажигают, уже не стучась с утра в холодную дверь пивной, а спокойно арендуя целые клубы, рестораны, лофты, пентхаусы, бескрайние люксы, что там еще.
Бывает вовсе смешное. Девушка открывает галерею. Ну самую модную и продвинутую в своем кругу, ясное дело. Почему, спрашиваю, вы решили вдруг открыть галерею? «А папа мне сказал открыть галерею», — отвечает простодушная девушка. Впрочем, лучше пусть галерею в Москве, чем нюхать кокс по лондонским клубам (хотя многие успешно совмещают).
Мажоры — это признак вялой экономики прежде всего. Когда всюду надо расставлять своих, близких, родных. Ни с кем не делиться — самим мало. Называть себя элитой и новой аристократией, похахатывать над расследованиями всяких навальных: мы тут навсегда, пока нефть не кончилась, позовите-ка Бузову, пусть нам станцует, позовите-ка Цыпкина, пусть нас потешит. Мажоры всем рулят. Лениво, бездарно, но рулят.
Мажоры ведь фактически исчезли в те самые девяностые, тогда прорывались наглые, безбашенные и отчаянные. Пассионарии без роду, без племени, классический пример — Абрамович. В ту пору я был уверен, что слово «мажор» вообще уже атавизм, вскоре будет квалифицироваться как устаревшее.
Но нет. Вот они, лапушки, вернулись и сидят в бескрайних папиных кабинетах, положили ноги в ботинках Alfred Sargent на стол карельской березы, смотрят на город сверху, звякают брильянтовым льдом в стакане с двенадцатилетним виски, цитируют классика: «Москва, люблю тебя как сын!»