Историк и журналист, автор «Бандитского Петербурга» Андрей Константинов рассказал «Москвич Mag», почему к Петербургу прилипла характеристика «бандитский», а Москва всегда была воровская, почему то, что делает Навальный, нельзя назвать расследованием и почему ему не интересно мнение о Беларуси актрисы Александры Бортич.

Почему Петербург стал «бандитским», а Москва так и осталась «воровской»?

Просто так сложилась судьба. Почему Петербург — квадратный город, а Москва — кольцами? Потому что Москва развивалась естественным путем, как обычный средневековый феодальный город: замок, а вокруг замка спиралью поселения. А Петербург строился квадратно-гнездовым способом: проспекты и перпендикулярные пересекающиеся улицы — это умышленный город, он возник по замыслу и капризу императора, который считал, что может все. Поэтому Петербург и Москва — два антипода.

Я не мистик и не суеверный человек, но многое определяет гений места. Так получилось, что гении места Москвы и Петербурга — это совсем разные гении. Поэтому и характеры — московский и питерский — разные. Выговор и интонация отличаются, потому что чем севернее город, тем меньше раскрываешь рот, чтобы не надуло; чем южнее, тем голосистее и жаднее. В том смысле, что на югах — стучи летом в любую хату — тебя никто не пустит ночевать: переспишь на земле — ничего с тобой не будет. А на севере пустят, потому что знают: не пустят — ты умрешь от того, что замерзнешь, другое отношение.

Плюс столица всегда привлекала к себе больше разных деятелей, чем нестолица, ведь в ней, естественно, было больше денег. Воры всегда люди, легкие на подъем, среди них гораздо больше приезжих, неместных. Если вы посмотрите на Москву, то там одна гопота: кавказская, некавказская. Среди московских воров вы найдете очень мало коренных москвичей, а бандиты — люди здешние (верхушка может быть и нездешней, но остальные все равно будут свои). Это важно: бандиты не могут действовать маленькими группами, они действуют большими коллективами, а этот коллектив ничего не стоит, если он не опирается на свои корни и на какие-то связи в правоохранительных органах и разного рода системах — должна быть твоя земля, которую ты чувствуешь и понимаешь. А если даже приехала банда сорок человек в Ростов — уконтрапупят тебя там, не сразу, так через месяц. Ты чужой, от тебя пахнет по-другому, еще и ведешь себя нагло, если ты бандит. Поэтому, как правило, бандиты берутся на своей земле. А вор — это другое. Вор — это звание в преступной среде. У него другой функционал: вор прежде всего судья. Его короновали, и, значит, он может быть судьей в разного рода раскладах, которые существуют в преступном мире, все ему обязаны подчиняться по старшинству. Он приезжает и говорит: «Я вор, я буду вести “развод”». Какая разница, откуда ты приехал: вор и вор — генерал и генерал. Поэтому Москва не то что воровская и больше ничего, в Москве и бандитов хватало: какие-то были под ворами, какие-то не были, какие-то, «стремящиеся», хотели в воры, но город воровской по ментальности, по способу ведения криминального бизнеса. Бандиты — это прежде всего рэкет: ты нам дай малую долю за то, что мы тебя будем защищать. А воры изначально занимали позицию нестяжательства, а потом, быстро поняв, что прежний воровской закон обрекает их в новых условиях на исчезновение, сориентировались на преобразование своих общаков фактически в инфраструктуры — производства, если хотите. Они поняли, что просто деньги в кубышке, которые никак не работают, — это вообще ерунда, погибшие деньги. И стали за счет старых цеховиков тупо налаживать свой бизнес. В этом смысле они экономически очень выиграли. Формально на себя брали роль судей и посредников — «разводящих», а фактически сделали общаки предприятиями. Бандиты долго не могли до этого дойти.

Они глупее воров?

Не то что глупее, но отдельно взятых людей трудно сравнивать. Можно взять самого глупого вора и самого умного бандита и посмотреть разницу по IQ. Но дело в том, что воры — это более старое явление на территории нашей страны. Воры появились в конце 1920-х — начале 1930-х на основе группировок, которые уже были: «бывшие», урки и жиганы — некоторые еще уходили корнями в дореволюционное время. «Бывшие» — это вообще представители побежденных классов: там и чиновники были, и офицеры, и кто хочешь. А бандиты в том виде, о каком мы говорим, появились в конце 1980-х — начале 1990-х годов. То есть это две традиции разной глубины. Соответственно вопрос не в том, кто глупее, а в том, что опыта существования в криминальной действительности у бандитов не было никакого.

Говорят, что воры порядочнее, чем бандиты. Это так?

Дело даже не в порядочности. Вы пришли на стройку, там работают те, у кого несколько поколений отпахало на стройке, а у вас мама учительница биологии, и вы вообще в этом ничего не понимаете. Здесь порядочность ни при чем. Вы не знаете, как воровать раствор, как подбирать кирпич, как договариваться с прорабами — вы ничего не знаете. И никто не торопится объяснять, потому что вы — конкурент: «Слушай, дура: я буду говорить, что делать, а ты — делать. Не нравится — давай сама». Любые сообщества в конфликтной среде замкнуты: так замкнуто и любое мафиозное сообщество, как и цыганское, торгующее героином. Это нормально и для сообществ, построенных на принципах национальных меньшинств: у нас фирмочка, где работают только евреи — нафиг нам нужны хохлы с москалями? Это не вопрос национализма, а вопрос безопасности.

Но все же многие считают, что выражение «бандитский Петербург» прилипло к городу благодаря вам. Особо отчаянные даже упрекают вас в этом. Почему же к Москве благодаря Сидорову и «Бригаде» не пристало что-то про бандитов?

А что должно прилипнуть к ней? К Москве прилипло «Москва кабацкая». Пусть и ходит с этой нашлепочкой. Это же не зависит от человека. Что значит «я прилепил»? Я же не титан и не полубог, чтобы менять судьбу города и его имидж. Кстати, «Бандитский Петербург» — это вообще не мое, я-то назвал свою статью в «Смене» «Петербург бандитский», чтобы была аллюзия к есенинской строчке, а редактор Влад Чертинов предложил поменять. Потом это сыграло — чирк, и взрыв, потому что газ был уже накоплен. Не дано это одному человеку — все происходит по другим замыслам. Руже де Лиль за одну ночь написал «Марсельезу» и больше ничего не написал, а «Марсельеза» стала тем, что изменило Францию, ее визиткой. Это что, Руже де Лиль — гений? Нет, просто так все совпало. Бог выбрал его, чтобы провести через него свою шаровую молнию.

Кто меня обвиняет — пусть обвиняют. На свете очень много людей неумных, завистливых и любящих повторять чужую дурь. К сожалению, их слишком много…  Поэтому пожелать им можно лишь то, что говорит наш президент: «Дай вам бог всем здоровья». А еще меня можно обвинить в том, что я надругался над Петербургом. Огромный город Петербург — и я, маленький, над ним надругался в особо извращенной форме. Ну что это такое? Дурдом!

Так получилось, что я пришел со своим опытом в журналистику после долгой работы военным переводчиком, где нас в том числе учили и анализировать, и критически смотреть на условия существования. А где-то в Москве не нашлось человека, обладающего специальной подготовкой. Никогда не бывает, чтобы все везде одинаково. Почему в свое время Михневич написал «Язвы Петербурга», а про язвы Москвы не написал никто? Хотя Петербург и Москва были двумя сопоставимыми городами. И в Москве была очень сильная журналистская школа — тот же Гиляровский, — но Михневич был у нас. Бесполезно пытаться — не можно «алгеброй гармонию поверить»: кто, где, что, чего. Любая формула любви рассыпается, если там не достает одного знака. А тут встало и заискрило. На самом деле все по-настоящему полетело после сериала «Бандитский Петербург», а не моей журналистской работы. Была определенная известность, но сумасшедшая узнаваемость бренда пришла именно после сериала. Почему сериал таким получился? Кино до этого было мертвым, ничего не выходило, «Бандитский Петербург» был чуть ли не третьим подобным сериалом. Сначала появились «Улицы разбитых фонарей» — Андрей Кивинов дал хороший литературный материал, — а через год вышел «Бандитский Петербург» — мне кажется, что у меня тоже был неплохой материал. А на этот неплохой материал пришли соскучившийся по работе режиссер Владимир Бортко и актеры, и каждый за исключением Армена Джигарханяна («Сценарий можете не присылать. Съемочный день стоит у меня 1500 долларов») был готов работать за сколько хочешь.

Обаятельность дьявола не означает то, что он перестает быть дьяволом.

«Бригада» была позже и более коммерческим продуктом — в нее было вложено гораздо больше денег. «Бандитский Петербург» — это про то, что душу дьяволу нельзя продавать даже ради святой мести, а «Бригада» — это история про победившего бандита: всех съел и стал депутатом Госдумы. Вот в чем принципиальная разница между этими двумя вещами. Я говорю, что бандитизм — это плохо и даже за то, что ты влез туда, чтобы отомстить за родителей, ты все равно заплатишь. А в «Бригаде» мы все жертвы обстоятельств своей страны, но тем не менее ничего страшного: бандит — это тоже профессия, если мы все в душе хорошие люди. То есть некоего литературного наказания — тебя должно наказать не по правде жизни, а потому что за тобой неправда и ты не можешь быть победителем — нет. Вельзевул не может победить в правильно устроенном произведении, если это не какая-то радость сатанистам. Вот и все. Все очень просто. Другое дело, что для того, чтобы сделать это интересным, используется прием — играй хорошее в плохом, а плохое в хорошем. Поэтому такой симпатяга Антибиотик, но он абсолютное зло — с этим никто не спорит. Хотя и обаятельное зло, но обаятельность дьявола не означает то, что он перестает быть дьяволом.

Переходя от искусства к реальности: сам бандитизм в этих двух городах развивался по разным канонам?

В этом плане в Москве происходило то же самое, что в Питере. Но в Питере не было воров, которые могли бы все взять под свой контроль: в Москве их несколько сот, а в Питере — десятки. Москва изначально намного более распухший криминальный город: и спортсмены, и ветеранские организации («афганцы», «чеченцы» и бог знает кто), и огромное количество всяких пришлых, которые становились охраной бизнеса. Правда, азербайджанцы всегда пытались сами защищать себя. В Москве, кстати, было отличительно много чеченцев, дагестанцев…  Потом в Москве было очень много всяких окраин типа Люберец — там были свои движения на манер полуземлячеств.

Но это все-таки шпана, нет?

Шпана не шпана, но они очень быстро сбились и оформились в банды. Например, «ореховские» начали контролировать рынки. Чисто бандитских группировок было достаточно много, но их очень скоро облепило ворье, которое либо выходило на главные роли, либо сидело советниками. А в Питере они попытались, но им сказали: «Але, здесь вам не Москва», — и все, на этом все закончилось.

А можно ли было визуально отличить питерских «пацанов» от московских или сибирских?

Думаю, что в основном нет. Бандитская мода была похожа. Все равно заезжих и приезжих и там и там было много. Думаю, их легко было перепутать. Какого-то стиля, чтобы понять, что этот из Сибири, а этот из Москвы, нет. Но в плане ведения дел Москва все равно была жестче. В Москве больше убивали — было больше того, что делить. Сибирь тоже была достаточно жесткой. На Урале были серьезные дела…  Особенный стиль был на юге России: Краснодар, Ставрополь, Ростов — там вообще другая, клановая система жизни. Подобного не было ни в Москве, ни в Питере, это характерная штука именно для южных городов, они в этом больше похожи на Узбекистан. Поэтому там, кстати говоря, намного меньше стреляли — управление регионом осуществлялось намного более жесткое. В тех краях имело серьезное значение, кто с кем учился. А, как правило, все учились в одних и тех же школах — все друг друга знали. В Краснодаре можно было увидеть то, чего никогда не увидишь в Питере: за одним столом обедают местный священник, милицейский начальник, бандит, главный казак и банкирша — вся элита. Они друг друга знают с малых лет, прекрасно решают между собой разные вопросы — такой стиль жизни в южнорусских регионах. Но там ты и в поликлинику врачом не устроишься, пока не скажут, что можно. А внешне человек, который приезжает, может этого и не понять. Когда в станице Кущевской убили одного из банды Цапков, впереди похоронной процессии шла местная судья, ведь он был ее любовником, — никого не удивляет, потому что это нормально для юга. Там всегда был другой стиль.

Кто был для вас главным в Москве?

В разные времена было множество сильных лидеров, но такого, чтобы король — нет. И в Питере тоже никто не рулил, но была игра в это. А в Москве все-таки всегда была семибоярщина. Москва принципиально другая — она в три раза больше, и этим многое объясняется.

А эти два криминальных мира — северный и южный — как-то были между собой связаны?

Нет. Это была типичная феодальная раздробленность. Другое дело, что ты лично из одного княжества всегда мог переметнуться в другое. Но это были именно удельные княжества: мы по своим законам здесь бодяжимся, а вы по своим — вы к нам не лезьте, а мы к вам не полезем. А все остальное — россказни. Бывали стычки на фоне конкретного дележа чего-то: поехали в Москву, потому что у нашего барыги там завязки — вот и начинался конфликт.

Почему же тогда питерского криминального авторитета Константина Яковлева убили на московской территории, если никто никуда не лез?

Да, Яковлева убили в Москве. Он бежал из Питера, потому что у нас бы его убил Кумарин (Владимир Барсуков), вот он и махнул в Москву. В Москве у него все пошло не очень: говорят, были долги. Но за долги обычно не убивают — убьешь, а кто будет расплачиваться? Кто его убил — история непонятная. Лично я считаю, что скорее питерские. Но Костя был таким человеком…  Он же умудрился еще к Деду Хасану прислониться. Может, и по этой линии что-то такое пошло. Не знаю, но допускаю.

Очень плохо, что не было проведено нормального научного исследования этих феноменов. Впрочем, может, это впереди. Есть еще какие-то живые люди, документы — кто-то кого-то допрашивал…  Но изучать это надо было тогда. То ли боялись, то ли относились к этому несерьезно. Есть специалисты типа криминолога Якова Гилинского, но я иногда слышу его выступления и далеко не по всем моментам разделяю его выводы.

Это страшная моральная травма, которую получает страна через то, что женщины выходят на панель, а мужчины — на большую дорогу с кистенем и обрезом.

То, что у нас было в 1990-е годы — интересный феномен. Вообще история нашей преступности необычна большим весом идеологической составляющей в ней. Та же «сучья война», которая была, когда воры резали «сук» — в чистом виде война не по экономическим, а по идеологическим, считай, религиозным соображениям. А возникновение бандитизма 1990-х годов — откуда они все повылезали? Многие же были нормальными людьми, но это было способом выживания. Сейчас некоторые не хотят помнить, во что превратили страну два великих реформатора Ельцин и Горбачев. А это были чудовищные жертвы — не только в смысле погибших. Откуда взялось такое огромное количество проституток в больших городах? Ими были врачи, учителя и бухгалтеры — нормальные женщины, которые совершенно не думали, что им придется зарабатывать вот таким диким способом. И их количество не сотни и не тысячи. Это страшная моральная травма, которую получает страна через то, что женщины выходят на панель, а мужчины — на большую дорогу с кистенем и обрезом. Многие страны пережили похожие ситуации. Как выживала Германия в 1945 году? Вы меня извините, можно сколько угодно рассказывать истории про изнасилованных немок…  Но вот мужа убили на Восточном фронте, а у нее двое детей, и это даже не русская зона оккупации, а союзники. Как она выживать-то будет? Работать негде, город разрушен. Как кормить детей? Все — либо в бандиты, либо жопу продавать. Никто не хочет про этого говорить, все хотят про русских солдат, которые всех, понимаешь, там…  Мы-то как раз всех кормили, если не сказать больше. Огромные средства отпускали.

То есть для вас во всем виноваты Ельцин и Горбачев?

Конечно! Они самые настоящие преступники. Дело не в том, что у меня с ними какие-то личные отношения. Чернобыльская АЭС шарахнула — неисчислимые бедствия. Кого посадили? Директора, потому что он главный. А этих-то почему никто не посадил? Они пострашнее Чернобыля устроили.

Тогда получается, что нашей стране нужна лишь тотальная автократия?

Я не знаю, что нужно нашей стране, но только в ней всегда именно что автократия. По-другому, может, и возможно, но я не видел. Я видел, когда есть сильный авторитарный лидер, и в стране более или менее ничего. А когда лидер становится слабым и начинается какое-то коллегиальное руководство, то все летит к чертовой матери. И всегда сильного лидера сменяет слабый. Скажу вам как историк: по общеисторическим закономерностям обычно, когда сильного лидера сменяет слабый, наступает передележка: с одной стороны, очень большой соблазн у тех, кто хотел в элиту, но их не пускали, потому что все места были заняты, а с другой стороны, внутри самой элиты возникает огромное искушение переделить между собой все — сейчас от этих движений их удерживает фигура согласия, а тогда не будет. Это не значит, что будет как в 1990-х, я не пророк, но с точки зрения истории предпосылок к этому достаточно.

В том числе благодаря обороту оружия из-за ситуации с Донбассом?

Дело не в Донбассе. Оружия в нашей стране и так хватает. Дело в том, что у нас большие проблемы с преемственностью власти — не налажено никакого понятного механизма, который бы давал уверенность в будущем: кто будет, что будет. Была бы у нас наследственная монархия — все были бы спокойны: вот царь, принц-принцесса — наследник-наследница.

Зачем? Это же исключает в ряде случаев талантливого правителя.

А иногда, наоборот, дает возможность порядочному человеку стать лидером страны. Когда же якобы демократические выборы и все соревнуются, то наверх вылезает самый цепкий. А мне цепкость как качество не нравится. Цепкость редко сочетается с великодушием и высоким интеллектуальным уровнем: мы знаем, кто самый цепкий из представителей флоры и фауны. Как сказал Черчилль, «демократия — наихудшая форма правления. Если не считать всех остальных». В основном есть две формы правления: либо это преемственность, либо демократическая процедура, с которой большие проблемы во всем мире после американских выборов (а Америка — это лидер западного мира, но мы видим, что она не такой уж положительный пример). Демократия как процедура нуждается в серьезной корректировке. Если мы возьмем Западную Европу, вроде все везде интеллигентно, но на кого ни посмотришь — оторопь берет.

А Вацлав Гавел в свое время?

Да где он сейчас, тот Гавел? Именно что в свое время. Где это все, во что оно превратилось сейчас? Не двадцать лет назад, не сорок, а сейчас? Сейчас это превратилось в не пойми что. Как журналист я могу сказать, что ни с одним из западных лидеров я не хотел бы делать интервью. Просто потому, что мне они не интересны. Я не понимаю, о чем можно говорить с Макроном. Можно говорить не с Макроном, а с его должностью — президент Франции, а это, как оказалось, Макрон. А вот как человек абсолютно неинтересен. И Меркель неинтересна…

Что же, наши ребята вам интересны?

Какие ребята — он у нас один! Один-единственный — его зовут Владимир Владимирович Путин. Пониже…  Это кто? Шойгу, что ли, или Лавров? В любом случае интересен человек, который принимает главное решение, и делать интервью нужно именно с первым лицом.

Путин вам сейчас интересен?

Я боюсь, что у него сейчас такой период, когда ему никто не интересен. Мне было бы интересно в случае, когда у меня было бы минимум два-три часа и условие, что любой вопрос может быть задан — на него можно не отвечать, но он будет задан. Это невозможно.

Вы голосуете?

Я не очень люблю отвечать на этот вопрос, потому что кто-то захочет увидеть в этом пример, а я не хочу подавать никакой пример в этом смысле. Если мы говорим о партиях, которые у нас представлены, то нет, мне ни одна из них категорически не интересна, и, конечно, я в них не состою. А в какой мне состоять? В «Единой России»? Это бог знает что за организация. «Справедливая Россия» — это вообще паноптикум. Коммунистов я считаю бессовестными людьми, которые эксплуатируют чувства пожилых и идеи, которые к ним уже не относятся. «Яблоко» — какая-то шайка либералов, возглавляемая Явлинским — человеком, который, с моей точки зрения, не умен. Сколько лет этот человек долдонит одно и то же, никогда и ничем не поступаясь, и при этом не выигрывая ничего! Жириновский — веселый шут, партией это назвать невозможно, никакой идеологии за ней нет, и за остальными тоже. Все это никакого отношения к политике не имеет, у нас ее по большому счету нет.

А в 1991-м вы полезли на баррикады? Вы ведь уже вернулись к тому моменту из Ливии.

Ни на какие баррикады я не пошел. Я уже работал журналистом в газете «Смена». В «Лениздате» было большое количество шизанутых людей, которые баррикады стали делать прямо в редакции, мол, сюда сейчас придет спецназ…  Я был с ними и пытался объяснить, что не нужно переворачивать столы и подпирать двери — если придет спецназ и будет штурмовать, то это только устроит беспорядок там, где его не нужно было устраивать, потому что он ни на что не повлияет.

Я смотрел на них на всех, рвущихся на баррикады, как на больных. С вытаращенными глазами бегают…  Ешкин кот, как маленькие прямо! Но им казалось, что они делают большое дело, меняют жизнь. Помню, одна наша журналистка поехала куда-то останавливать танки…  Что у людей в голове? Какие танки? Вы что вообще делаете? Но поскольку это все быстро закончилось, началась эйфория, что мы победили. Вся редакция газеты «Смена» была ультрадемократической. Они прямо ликовали, подбрасывали кепки в воздух. Я на них опять-таки смотрел и думал: «Вы что, искренне не понимаете, что это никакая не победа? В том плане, что с вами никто не дрался. Вы искренне верите, что можете остановить танк? Просто танк не получил приказа смять девушку, превратив ее в кровавую кашу».

Можно сказать, что путч стал толчком к развитию рэкета?

Это стало происходить до. Август скорее катализировал процесс: безвластие, плюс бандиты сразу встали на сторону демократов, они были заинтересованы в том, чтобы случилась дестабилизация власти. Мафия начала просыпаться. Когда я вспоминаю то время, мне говорят: «А вы-то что? У вас же все было так успешно». У меня да, более чем успешно. Но это же не значит, что я потерял совесть и сердце: у меня квартиры, машины, тиражи, переводы, но я же понимал, что творится вокруг.

Вам когда-то предлагали присоединиться?

Этого было полно. И бандиты, и ФСБ, и Уголовный розыск, и РУБОП — было много всяких предложений, но они все были мне не интересны. Я, уйдя из военной структуры в 1991 году, больше всего не хотел, чтобы у меня был какой-то начальник, не важно кто. Идешь ты в ФСБ работать — у тебя будет начальник и еще много — над ним. В милицию — то же самое. И в бандиты так же: кто тебе даст руководить самой главной бандой в городе? У тебя будут начальники. А мне этого очень не хотелось.

Из-за чего вы ушли из армии?

Просто я по характеру человек, который не любит подчиняться. Я люблю свободу и в этом смысле не совсем системен. Я не хотел строить армейскую карьеру. То, что я несколько лет проработал военным переводчиком, просто так получилось. Быть всю жизнь военным переводчиком не моя мечта.

Не повлияла ли на уход политическая ситуация?

Я и сейчас-то политику не люблю (тем более что ее по большому счету нет), а тогда я скорее понимал, что надо пытаться что-то делать, чтобы не оказаться совсем на обочине. К тому же чувствовал ответственность за родителей и младшего брата — не хотел, чтобы они жили в нищете. Я выбрал себе направление в этом движении, в журналистике, и преуспел — мог помогать и папе, и маме, и брату, ведь был связан этими обязательствами. А все остальное…  Бизнес меня не очень интересовал, хотя в итоге я стал бизнесменом — в том же интернет-издании «Фонтанка.ру» мы зарабатываем неплохие деньги. Сейчас это серьезный бизнес, в котором больше именно бизнеса, чем журналистики.

Не жалеете?

Нет. Это произошло не потому, что было принято такое решение. Так изменились времена, а изменились они очень серьезно: и в стране, и в мире. Тогда была более интересная журналистика, а сейчас — сплошные рожи и все гундят. Как ни посмотрю — кто эти люди? Почему они выступают какими-то экспертами? Чем они заработали это право? Где его визитная карточка? Смотрю по тем же федеральным каналам — постоянно какие-то люди спорят друг с другом. Они не могут высказывать свою гражданскую и политическую позицию, потому что они певицы и актеры. Вообще высказывать позицию про ситуацию в Сирии должны востоковеды. Певица может говорить о том, что происходит в ее мире.

Но она же гражданин этой страны и может высказывать свою позицию по этому поводу.

Так она в этом не разбирается и несет всякую чушь. Ей никто не может этого запретить, но она просто будет сбивать своей ахинеей настрой у людей: она не политолог, не страновед, но ее воспринимают как профессора, хотя она просто дура…  или актриса. Актриса Бортич — ее совершенно чудесно изнасиловал князь Владимир в фильме «Викинг», но как меня может интересовать ее мнение про Беларусь? Актеры, как правило, люди крайне эмоциональные и очень плохо образованные. Поэтому, мне кажется, они должны нас радовать своими творческими работами. Чтобы узнать о раскладе политических сил, я не пойду к дантисту. Я пойду к нему, когда у меня с зубами что-то не то.

Интернет стал очень грязной коммунальной кухней: в этом его сила, в этом же его слабость.

У нас из-за того, что всем дали говорить на различные темы, получилось в стране смешение понятий. Все кричат: «Навальный! Расследование!» Это не расследование. Ну как же: он имеет право, говорит, что это расследование, и огромное количество людей в эту срань верит. А когда начинаешь объяснять, что чему не соответствует, сразу: ой, как скучно, как ты неинтересно говоришь. У нас огромные перекосы в гласности и нет идеологии, которая бы направляла куда-то. А в нынешнем мире при отсутствии внятной идеологии ее роль пытается играть художественный контент: фильмы, спектакли, книги — с этим у нас тоже огромные проблемы.

Значит, вы за цензуру?

Нет. Сейчас любая информация в принципе доступна. Можно запретить самую скотскую и страшную порнографию, но ее все равно найдут все, включая детей. О чем мы говорим? Если ты хочешь услышать самые гнусные вещи о нашей стране и нашем правительстве, то ты найдешь в интернете как любую клевету, так и любую похвалу — на все лады. Вопрос выбора — самый главный вопрос. Интернет стал очень грязной коммунальной кухней: в этом его сила, в этом же его слабость. Не очень понятно, что будет дальше. Одна из главных проблем, которую дает это состояние, то необычное, чего не было в других поколениях: молодежь бунтовала всегда, старики ворчали всегда, но при этом всегда была сакральная связка «учитель — ученик». Она стала разрушаться только сейчас: молодежь говорит, что им не нужны учителя, у нас есть волшебная штучка — телефон, там ответы на все вопросы: «А вы все дураки и ничего не понимаете!» В этом реальная опасность — они засерают свой мозг ложными ответами на ложные же вопросы. Это особенно опасно с учетом того, что образование в нашей стране хрюкнуло — его убили странные люди, которые считали, что мы перейдем на западную манеру — и нас сертифицируют на Западе. Перейти-то перешли, но свою замечательную систему мы сломали. А дальше что? Дальше нас никто нигде не собирается сертифицировать. Это очень плохо. Я думаю, что в ближайшем времени у нашего руководства не найдется сил признать эту ошибку и исправить ее — они не смогут этого сделать. Как вывод: моя дочка сейчас учится на восточном факультете СПбГУ на корейской филологии, и у нее среда — свободный день; когда мы учились на восточном факультете, четыре пары считались выходным. Вот я смотрю и думаю: два мира — два Шапиро. Как вообще такое может быть? В плохом Советском Союзе я получал образование намного лучше, чем то, что дают этим ребятам сейчас. Еще и четыре года учатся, а не пять! Что такое бакалавриат и магистратура?! Какая-то глупая выдумка.

Возвращаясь от суровой и разочаровывающей действительности к 1990-м, вы же были знакомы с московским авторитетом Дедом Хасаном. Как к нему относитесь?

Я к нему никак не отношусь, хотя и виделся с ним несколько раз. Он нес в себе позитив в плане бытового общения. Так же, как Костя Могила (Яковлев), при всем том, что Костя был таким-сяким, он был солнечным, улыбчивым человеком с юмором. Они в этом смысле немного походили друг на друга.

А с Квантришвили вас судьба не сводила?

Его я лично никогда не знал, но знал, что есть такой человек, его генезис, знал про его завязки с Кобзоном и спортсменами, и все. Я с москвичами мало общался. Хасан не москвич, он просто последнее время был в Москве. Я и не претендую, что я эксперт по Москве — в Питере я знал обстановку, а в Москве — то, что долетало, об этом и могу рассказать. Нехорошо строить из себя эксперта, если ты сам себя таковым не считаешь.

Зато я знал Михаила Мирилашвили (некогда президент корпорации «Конти»). Его-то я знал хорошо и до сих пор не понимаю, что с ним случилось, когда он неожиданно решил из бизнесменов переквалифицироваться в силовые мстители. Я понимаю, что он вступился за отца, но он же убил в Питере несколько человек, которых считал ответственными за похищение его родителя. У меня к нему нормальное отношение — это серьезный делец, человек, у которого и сейчас неплохо идет бизнес, при том что он меня очень удивил, когда случилась вся эта история — расстреляли троих человек у «Астории»: Гочу Биркадзе, его жену и водителя. Все тогда понимали, что это дело рук Михал Михалыча, но взяли его не сразу — протесты были, даже Боярский стоял у прокуратуры с плакатом. Мирилашвили же был меценатом — много помогал актерам и режиссерам. Поэтому все считали, что это было что-то такое политическое, а это была чистая уголовка. В итоге Мирилашвили сел, даже при том что был одним из богатейших людей Петербурга, отсидел все звонком, вышел, уехал в Израиль и построил там комплекс, посвященный Красной армии, на открытие которого приезжал наш президент.

Бытуют разные мнения, что три громкие столичные смерти: Листьев, Немцов и Щекочихин — определенные финальные точки в приватизации 2000-х. Что думаете?

Рэкет здесь вообще ни при чем. Листьев погиб, потому что он был очень серьезным функционером на канале, который теперь называется «Первый». Тогда были дикие времена, а он хотел перераспределить рекламные потоки: запустил переделку, объявил, что некоторое время на канале не будет никакой рекламы, а потом она пойдет через определенные структуры. При этом было несколько людей, которые откровенно обрекались этим решением на серьезные потери. Я считаю, что надо в эту сторону смотреть.

Немцов — принципиально другая история. Я несколько раз сталкивался с так называемыми медвежьими услугами, когда не очень умные и не очень грамотные люди, стремясь услужить своему боярину, делают что-то подобное — видят, что человек плохо говорит про кого-то, так давайте тому по башке дадим, и нашему приятно будет. Я думаю, это история из этой серии, а не заказ: тут два варианта — либо сакральная жертва, которая цинично разыгралась против России, такая спецоперация (я в такое не очень верю — это конспирологический вариант, но в нем хотя бы логика есть), либо несколько дебилов таким образом хотели выслужиться перед барином. А когда их спросили: «Вы что сделали, придурки?», то там прозвучало лишь: «Эй, вах, так мы ж хотели, чтобы хорошо было». И все. На что им сказали: «Что ж с вами, козлами, делать? Вы же все испортили». Я думаю, что вот так вот было. Я сталкивался с такого рода историями — это не редкость.

А по поводу Юры — это не самый приятный разговор, ведь мы достаточно близко общались. Я относился к нему очень-очень трепетно, он был прямо ангелом, юродивым. Но последние месяцы его жизни мы практически не общались. Юра пил совершенно вмертвую, и вся его команда так же пила. Я не ханжа и сам сильно выпивал, но так, как они…  Я вообще не понимал, как они существуют: начинали легеньким шампанским в 11 утра, а к четырем дня я не понимал, что он говорит. Когда он мне звонил, а у него еще и дефект речи был — картавость и заикание, я ему всегда открыто отвечал: «Юр, я ни хрена не понимаю из того, что ты говоришь». Он мне что-то пытается сказать, а я реально не понимал; несколько раз было такое, что я просто вешал трубку. Я на него злился: я все понимаю — и на личном фронте разводы, но вот так вот пить…  Самый прикол пошел, когда появилась версия по поводу его отравления. Отравление, может, и отравление, но он сам себя отравил. Когда он стал депутатом Госдумы, то там началось вообще что-то невероятное: он сначала пил, потом ел таблетки, чтобы протрезветь, потом снова пил, потом снова ел таблетки — за один день. Я понимаю, что чекистская мафия и все такое, но по-хорошему ей не нужно было ничего делать — просто подождать. Ни один человек не выдержит того, что он с собой вытворял: это безумные дозы. Я, здоровый мужик, могу много выпить, но вот так бухать каждый день — ну никак.

Закончилась ли сейчас эпоха организованной преступности?

Никогда ничего не заканчивается совсем. Просто форма меняется. Сейчас другая форма организованной преступности — в основном контрафакты, это дает больше денег. В любой магазин придите, там половина всего — контрафакты. Целая индустрия. Но эти деньги любят тишину — для этого армии бандитов не нужны.

Порогом стал 2000 год — время, когда началась «великая бандитская демобилизация» в Москве и Петербурге; в провинции это случилось чуть-чуть попозже, может, на год, но это уже не играло особой роли. Она проявлялась в том, что все уже всего понахватали, и наступила пора осваивать деньги. А для этого не нужна война, и шайки стали распускать. Деньги вкладывали в бизнес — заключали с кем-то долгие контракты, где-то стали вице-президентами…  В политике мало «братвы», она их не очень приняла. Но там есть так называемые дети элиты. В 1990-е дети новой элиты начали играть в бандитов. Скучно — хочу побыть бандитом. Ему не нужно: у него и так папа с мамой богатые, но ему хочется. Таких парочка до сих пор есть. Но это же не системный бандитизм, а так, ерундовина. У нас в политике просто много нечестных людей, жуликов от бизнеса или просто людей, которые говорят одно, думают другое, а делают третье. Но это не имеет отношения к явлению бандитизма 1990-х годов. А по поводу той самой «братвы»: кто-то умер, кто-то ушел на пенсию…

А чем еще помимо контрафактов можно охарактеризовать нынешнюю ситуацию?

Контрафакты и наркотики — это главное. Человечество без этого не может — это как зубная паста. Индустрия развлечений, все виды секс-бизнеса и, повторюсь, прежде всего контрафакт. Наверное, многим думается, что это лишь паленая водка, но это еще и дома, стройки — огромные объемы наличных денег (за контрафакт можно платить только налом). Поэтому ситуация с полковником Захарченко, у которого квартира была забита наличкой, объяснима — просто склад для расплаты, чтобы когда нужно, было чем заплатить. Контрафакт — это индустрия: алкоголь, пельмени, зубная паста, машинное масло — вообще все.

Почему это никак не удается прекратить?

Никто не хочет, чтобы это заканчивалось. Все же только богатеют и никому от этого плохо не становится. Нынешняя контрафактная водка отличается от бодяжной водки 1990-х тем, что, когда вы проведете химический анализ-сравнение с неконтрафактной, то не найдете никакой разницы — потребителю от этого не плохо, вы не отравитесь. Когда речь идет о таких объемах, то говорить о том, что правоохранительные органы чего-то не видят, не понимают и не замечают, просто невозможно. Мы провели по улице слона, и никто его не заметил — такого не может быть. Этот слон идет медленно, он большой. Если его не видит никто, значит, все в доле.

Фото: из личного архива Андрея Константинова