В издательстве «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга писателя Андрея Рубанова «Анастас Микоян. От Ленина до Кеннеди. История Кремлевского лидера», которую автор писал два с половиной года.

При создании книги были использованы недавно рассекреченные архивные документы. «Москвич Mag» публикует отрывок из главы 6 под названием «1926 год: народный комиссар внешней и внутренней торговли», в которой рассказывается о том, как власти добывали валюту, продавая зерно, нефть и картины из Эрмитажа.

Нужна валюта

Вторая половина 1920-х — чрезвычайно важные для страны годы. Они подробно описаны и в исторической литературе, и в художественной. Преодолены последствия страшного голода. Еще нет никаких репрессий, нет ГУЛАГа, нет культа личности. Взят лишь общий курс на индустриализацию, но пока никто не понимал, что эта самая индустриализация будет проведена за счет населения. То было относительно мирное время. НЭП оживил страну. Быстро сформировался новый класс «совслужащих», чиновников всех рангов и уровней, работавших на новую власть.

Индустриализация требовала закупок иностранного промышленного оборудования, надо было оплачивать труд иностранных специалистов. Государству была нужна валюта. Конечно, Микоян не сам ее добывал. Все важнейшие вопросы внешней торговли согласовывались и лично со Сталиным, и с членами Политбюро, и на заседаниях СНК.

Есть множество самых разных свидетельств очевидцев и участников событий, и выводов, сделанных историками, все они одинаковы: основные проблемы торговли, особенно внешней, и снабжения продовольствием, в те годы решались самим Сталиным и узким кругом членов Политбюро, прежде всего Томским и Рыковым. Позже оба они будут объявлены «правыми уклонистами», то есть сторонниками элементов частной инициативы в экономике.

Советская Россия могла экспортировать только товары сырьевого сегмента. В 1927–1928 годах главной статьей экспорта была пушнина — более 17 процентов, на втором месте — нефть (более 15 процентов), на третьем — древесина (более 12 процентов). Зерно даже не вошло в тройку — всего 5,5 процента от общего объема. А Сталин очень хотел зарабатывать на продаже зерна.

Вместе с тем его ставка на Микояна оказалась правильной. Микоян, например, сумел резко нарастить второстепенный экспорт. Россия стала продавать больше лаврового листа, табака, орехов, минеральной воды.

Но экспорт сельскохозяйственной продукции нельзя было планировать, поскольку он прямо зависит от климата: в урожайный год продукции больше, в неурожайный — меньше. Правительство могло сколько угодно расчерчивать пятилетние планы, предполагать рост, наращивание темпов, но приказать солнцу светить чаще и ярче было невозможно.

Уже следующий, 1927 год выдался неурожайным, план по хлебозаготовкам не был выполнен. Зимой 1928 года недовольный Сталин отправил всех членов Политбюро по стране, исправлять ситуацию. Микоян поехал туда, где раньше работал — на Северный Кавказ. Сам Сталин отправился в Сибирь.

В качестве меры по исправлению положения предлагали в том числе повысить закупочные цены на зерно. Сталин высказался решительно против. Святослав Рыбас в своей биографии Сталина цитирует его письмо Микояну от 26 сентября 1928 года: «Многие думали, что снятие чрезвычайных мер и поднятие цен на хлеб — есть основа устранения затруднений. Пустые надежды пустых либералов из большевиков!»

Эту позицию Сталина объяснить логикой невозможно. Закупочные цены на хлеб в Советской России не менялись с 1926 по 1953 год, вплоть до смерти Сталина. Тех, кто активно выступал за материальную заинтересованность крестьянина обвиняли в правом уклоне, резко критиковали, а затем и уничтожали.

Продажа зерна за валюту превратилась для Сталина в идею фикс. Вероятно, он полагал, что это наиболее простой способ увеличить доходы казны, а чтобы получить больше зерна, надо просто хорошенько потрясти крестьянина.

К лету 1928 года в стране повсеместно появились хлебные карточки разных видов, причем они водились по инициативе снизу.

Люди стояли в очередях за хлебом по пять часов.

Однако Сталина это не останавливало. В ноябре 1928 года на очередном Пленуме ЦК ВКП(б) он поставил задачу догнать и перегнать передовые капиталистические страны в промышленном развитии. Пленум одобрил увеличение капиталовложений в промышленность сразу на 25 процентов.

Именно в эти годы начинает формироваться сталинская модель управления экономикой. Ее основы: 1) составление планов, плохо или совсем не учитывающих реальной ситуации; 2) обязательное соблюдение принципа непрерывного роста, ускорения, интенсификации; 3) полное пренебрежение к последствиям, возникающим в результате выполнения предыдущих двух пунктов. Наконец, 4) безжалостная расправа со всеми, кто выступает против.

А последствия — обнищание народа, падение производительности труда, рост преступности, недоверие к власти. Чтобы держать людей в повиновении, требовалось непрерывно укреплять карательные органы. А каждый сотрудник ОГПУ тоже должен что-то есть.

В феврале 1929 года карточная система была официально введена на всей территории страны.

1928 год: продажа коллекций Эрмитажа

Здесь на сцене вновь появляется уже известный нам Георгий Пятаков, троцкист, бывший заместитель Дзержинского, косвенно виновный в его смерти. Пятаков был отправлен торговым представителем в Париж и там свел знакомство с бизнесменом армянского происхождения, нефтяным магнатом Галустом Гульбенкяном. Пятаков предложил ему покупать у СССР нефть и создать для этой цели совместное предприятие. Дело выгорело: Гульбенкян получил монополию на покупку советской нефти. Затем Пятаков выяснил, что Гульбенкян — знаток старинной живописи и собирает ее, и за редкие полотна готов щедро платить. У Пятакова возникла идея продать Гульбенкяну часть полотен из советских музейных коллекций — в первую очередь из Эрмитажа. Нефтяной магнат очень заинтересовался и даже составил список картин, которые он желал бы купить в первую очередь.

Пятаков 11 августа 1928 года написал соответствующее письмо Микояну, но тот засомневался в идее и решил просто не отвечать на предложение. Лично Гульбенкяна он не знал, вся работа по реализации нефти велась через Пятакова. Текст письма Пятакова, кстати, сохранился. «Я ему [Гульбенкяну], — пишет Пятаков, — все время отвечаю, что если нарком согласится, то только в виде величайшего одолжения Вам».

Не получив ответа, упорный Пятаков написал второе письмо, на этот раз члену Политбюро ЦК Михаилу Томскому. Тот перенаправил послание Микояну — но и на этот раз нарком промолчал. Обращает на себя внимание приказной стиль записки Томского: «Микоян! Немедленно спишись с Пятаковым о предложении Гульбенкяна купить у нас картины, может быть, можно узнать, что именно он хочет?» Одна только эта записка Томского дает полное представление о степени участия Микояна в распродаже коллекций Эрмитажа: он выполнял прямые приказы руководства партии.

Не получив ответа из Наркомторга, Томский обратился напрямую к Сталину. В районе 14 августа Сталин вызвал к себе Микояна и дипломата Аркадия Розенгольца. Как пошел разговор — неизвестно. Но Сталин действовал быстро: уже 16 августа решением Политбюро была создана «комиссия для обеспечения срочного выделения для экспорта картин и музейных ценностей на сумму 30 млн рублей». Председателем комиссии стал Михаил Томский. Контакты с Гульбенкяном осуществлял Пятаков. Микоян также вошел в комиссию, должность обязывала. Но Пятаков получил распоряжение по всей текущей работе отчитываться напрямую перед Политбюро, то есть через голову наркомторга.

Резко протестовали против продажи картин директор Эрмитажа Герман Лазарис и народный комиссар просвещения РСФСР Анатолий Луначарский, но их жалобы не имели никакого смысла — все было решено на уровне Политбюро, фактически лично Сталиным.

Выручка от продажи первых партий живописных полотен оказалась гораздо меньше, чем ожидалось, Пятаков стал искать других покупателей и нашел американского миллионера и страстного коллекционера предметов искусства Эндрю Меллона. Гульбенкяну это не понравилось, он решил прекратить сотрудничество с Пятаковым и направил ему письмо: «Торгуйте чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях. Продажа того, что составляет национальное достояние, дает основания для серьезного диагноза». Пятакова это письмо не смутило, он продолжал бизнес с Меллоном, но дела по-прежнему шли неважно.

Наконец в ноябре 1930 года наркомат Микояна был разделен на два ведомства: Народный комиссариат снабжения СССР (Наркомснаб) и Народный комиссариат внешней

торговли (Наркомвнешторг) СССР. Наркомснаб возглавил Микоян, Наркомвнешторг — Розенгольц, который с этого момента визировал, по согласованию со Сталиным, разрешения на вывоз музейных ценностей.

Продажу прекратили только в 1934 году. По подсчетам историка Юрия Жукова, автора книги «Операция “Эрмитаж”», всего от продажи полотен за пять лет советское правительство выручило 25 миллионов золотых рублей, или 12,5 миллиона долларов. Цифра мизерная: ежегодный внешнеторговый оборот страны составлял примерно 1,5–1,7 миллиарда рублей (в 1927–1928 году — 1 миллиард 719 миллионов). Выходит, что в год казна получала от продажи бесценных живописных полотен менее 1 процента от общего оборота.

Эпизод с продажей картин Эрмитажа историки оценивают негативно, как позорный и варварский. Но здесь лучше будет оценить тот же эпизод как типичный, характерный, демонстрирующий специфику государственного управления Советской Россией. В стране действовала партийная диктатура. Все решения принимались на Олимпе: в Политбюро ЦК ВКП(б). Этот же орган брал на себя всю полноту ответственности за свои решения. Народные комиссары — министры — одновременно занимали высшие посты в партийной иерархии. И самое главное: основным ресурсом, за счет которого происходило развитие страны, считалось ее сельское население — 120 миллионов крестьян. Сами крестьяне никак не участвовали в государственном управлении, их никто ни о чем не спрашивал. Общественной дискуссии не существовало. Дискуссии были возможны только внутри высших органов партийной власти — ЦК и Политбюро — но и там эта традиция, заложенная Лениным, к 1928 году уже сходила на нет; постепенно устанавливалась единоличная власть генерального секретаря ЦК товарища Сталина. Ему еще можно было возражать, но уже нельзя было критиковать.

Пренебрежение судьбами крестьян считалось нормой, общепринятой государственной практикой, установленной на самом верху. Крестьянам не нужны были полотна Эрмитажа. Большинство крестьян даже не подозревало об их существовании. Крестьяне были озабочены только тем, чтобы выжить. В этом униженном состоянии они просуществуют вплоть до последних лет существования СССР.