— У меня была кожаная куртка отца, он столько, наверное, людей в ней избил, что я когда ее надеваю, чувствую, как он обратно реинкарнируется.

Папа с мальчиком в автобусе:

— Пап, а почему митинги — это плохо?
— Не надо потому что. Одни бездельники туда ходят. Митингами ничего в России не добиться.
— А в Америке?
— А в Америке скоро революция будет вообще. У нас уже была революция сто лет назад. А в Америке сейчас только будет.

— Я просто поняла, что меня ничего не держит, понимаешь? Карьеры не хочу, слава богу. Мужа у меня сейчас нет. Гири этой, тянущей к «Пятерочке».

— У нас «ВкусВилл» открыли, а туда никто не ходит. Ну провальная идея открыть такой магазин в Выхино. Зачем? Алкашня одна и таджики. Люди Москву не знают совсем. Они не бывают в этих районах. В Бирюлево не бывают, на Коровинском шоссе…  Где это? Кто там живет?

— Он практиковал медитации, все гордился, а потом сдал соседнюю комнату какому-то йогу. Кундалини-йогу он преподавал. А тот сидел, пел мантры с утра до вечера, на чашах играл, ел какие-то ростки. В общем, отлегло у Антона после него.

— И тоже, как ей не позвоню — она спит. 12 часов — спит, 15 часов — спит. Семь вечера — спит. Господи, ну тебе 30 лет, а не 65!

Дедушка в пекарне:

— С яблоком это у вас что?
— Штрудель или вот еще есть «Яблочный каприз».
— Как?
— Штрудель.
— А пирог есть обычный без штруделя и без каприза?

На детской площадке:

— Давай играть?
— Давай.
— Ты — убийца!

— Просто тоже не очень понятно, что она хочет от жизни. Хоть бы сходила на маникюр тогда или я не знаю вообще!

— Мы с бывшим просто не совпадали совсем. Я ему про культуру, а он мне про зимнюю резину.

— А ты спишь вообще в самолетах-то?
— Я в Москву всегда лечу ужратый, навеселе. Со всеми знакомлюсь. Это я из Москвы лечу в плохом настроении. Потому что пробки, потом в аэропорту часа два-три. Нахамит тебе еще кто-нибудь обязательно.

— Задолбали уже маски эти. Сил нет.
— Ага. Кажется, что уже хуже быть не может.
— А-а, ну может. Это ты просто в ней не чихал, наверное.

— Нет, мы вообще так как-то о детях-то думали, конечно. Что они должны быть как бы потом, но просто уже 30 же, да? Думали о детях, но так, знаешь, каждый раз без фанатизма.

— Ну просто я его в сад отвела, а он пришел с гематомой на животе. Воспиталка ему заботливо так штаны завязала. Я, конечно, бучу подняла, штаны купила без веревок. Мало ли.

— У нас за «Макдаком» в Рамадан была прям Мекка какая-то. Они там намаз свой прямо делали.
— На ковриках?
— Да-да, достают коврики из своих этих сумок курьерских. Потом картошку везут.
— Я как-то видел в метро, что один сидел молился у билетного автомата. Ну так странно выглядело немного, как будто он за что-то благодарит метрополитен.

— Ничего, сейчас все ветераны вымрут к 9 мая, кто хоть что-то помнил еще, и тут наш дед оторвется. Он же мне все сочинял, как до Берлина дошел.
— А на самом деле?
— А на самом деле никуда он не ходил, конечно. Он всю войну на заводе работал. Что-то они там для фронта собирали. Железяки какие-то. Наслушался там рассказов у мужиков.

— Это он все вид делает, что у него дела, что он занят. А чем он занят? Танки свои в игре прокачивает?

— Это в советские времена меня в ГДР отправили. Ничего не помню уже, ни людей, ни названий ихних. Помню только, как джинсы увидел в магазине каком-то. Джинсы! И их купить можно было! Стоял как вкопанный. Ох, несчастные мы были, конечно.

Иллюстрация: Натали-Кейт Пангилинан