Когда я переехала из Москвы в Петербург, то пальцем в небо оказалась в квартире на Васильевском острове. Узнав об этом, подружка, хмыкнув, сообщила мне, что теперь это навсегда — с Острова выбраться невозможно. Он обычно влюбляет в себя и не отпускает. Я такую высокопарщину не люблю, но она оказалась правдой. То мое первое петербургское жилье было прекрасным — 13-я линия, доходный дом с лепниной-ангелками, бальной лестницей внутри подъезда и роскошными витыми балясинами.

Небольшое отступление: Васильевский остров удивителен топографией и смешон коммунистической легендой. Изначально здесь планировались прорытые каналы — так и не случилось. Зато одна улица по наследию имеет два названия — по каждой стороне: так, с одной стороны — 12-я линия, с другой — 13-я. Была байка, что строй рухнет тогда, когда количество съездов ЦК КПСС станет тождественным количеству линий. Съездов было 28, нумерных линий — 29. Приходится верить в конспирологию. Вообще Остров большой, но я буду подразумевать его старую часть и говорить о ней. И на своей 13-й линии я оказалась в его центре. Улица удобно инфраструктурно зажата между двумя важными проспектами — Большим и Средним. Вот еще одна островная прибаутка: что на Васильевском можно ходить не только по-большому и по-маленькому, но и по-среднему. Линии перпендикулярно разрезаны тремя проспектами — зеленым бульварным Большим, главной дорожной артерией с трамвайными путями и выходом из метро — Средним и Малым — например, на нем жил Балабанов.

Квартира на Острове была прекрасная: однушка под 40 метров за 37 тыс. в месяц. Конторский стол зеленого сукна, барочные витые полочки из детства отца хозяйки, комбинированный паркет елочкой — светлые доски перемежались с мореными. Однушка была при всей своей исторической роскоши смешно-дурацкой: коридор, например, обклеенный обоями в овечку, там же стоял шкаф, расписанный хозяйкой, свалившей за границу. А шкаф был настоящим арт-объектом: на нем был нарисован многоквартирный дом — в одной квартире стоит зеленый слон, в другой левитирует йог, в третьей кто-то сношается, на лестничном пролете курит подросток под надписью «Цой жив».

И, конечно, сдвоенный подъезд: когда два дома объединены общим лестничным пространством и каких-то этажей может быть два. Так, живя на пятом, я поднималась на восьмой. Лифт — переделанная дырка для подъема роялей — работал, по-моему, в общей сложности не больше месяца, пока я жила там. Но эти широкие низкие ступеньки совершенно не напрягали, даже когда я таскала коробки во время переезда.

Остров очень самодостаточен: периодически я за волосы вытягивала себя в город — на материк. В общем, жила не тужила, пока нас не стало двое. Срочно пришлось искать жилплощадь побольше. Подвернулась двушка с двумя кладовками на Рубинштейна — барно-пафосной улице, любимой быдлом и золотой молодежью, которая неожиданно для себя узнала о когда-то существовавшей легенде — Ленинградском рок-клубе (Рубинштейна, 13 — с 1987 года тут театр «Зазеркалье»). Это как Патрики в Москве, где мне совсем не хотелось жить. Но наш переулок буквально через три дома упирался в степенную набережную Фонтанки, и я убедила себя, что живу не на Рубика, а на Фонтанке. Убедить-то убедила, но жила на самом деле на Рубинштейна. Поначалу доложить 8 тыс. (квартира стоила 45 тыс. в месяц) и расширить жилплощадь вдвое — до 80+ метров — казалось хорошей затеей.

Рубинштейна — пивная неинтеллигентная артерия города. В самом ее начале когда-то был абсурдный бар «Коммуналочка»: кабак, симулирующий коммунальную квартиру, с домашними курами и бомжами, а на входе в подъезд стояли секьюрити, которые не пускали домой даже местных жителей. Постоянные рейды и шухеры. Позже, когда я расспрашивала знакомых, они отвечали: «Я в такое говно не ходил!» Был лишь один, походов не помнит — каждый раз заканчивался мордобоем и последующим отдыхом в Мариинской больнице.

Поначалу мне казалось веселым выходить в выходные на улицу и смотреть на раскрасивых девочек, соблазняющих дядек с барсетками. Вот из подслушанного: «Угостите нас хорошим алкоголем…  — А что, по-вашему, хороший алкоголь? — Ну явно не абсЦент!»

Однажды мне стало скучно, и мы для остроты ощущений заглянули в бар Major (народ смеется над двусмысленным названием — тут майор, видимо, крышует, следующий бар — «Капитан»?). Тут же за нами захлопнулись двери, и началось «маски-шоу». Когда я оглянулась на опера, он мне подмигнул и аккуратно вывел: «Да я вижу, что вы ни при чем — идите!» Впечатлений хватило. Так выглядит большая половина вообще-то недлинной улицы Рубинштейна, плюс рестораны с неподъемными счетами, в которые непонятно кто ходит. Например, открылось кафе «Есенин» — с самого утра в будние дни стоит зазывала-хулиган в кепарике. В пятничный вечер в кафе — не больше трех занятых столиков. Карусель заведений крутится: одни разоряются, другие опечатывают, на их местах открываются новые.

Вечерние зазывалы — отдельная проблема: они хватают за руки, кричат пошлости. Причем работают совсем не на контингент. Идет мужчина с пакетом из продуктового, собакой и, наверное, женой. Зазывала из бл*дюшника с тактичной вывеской «Флирт-бар» уговаривает его зайти. Мужик оказался с чувством юмора и предложил зазывале подержать пакет и поводок, а также развлечь жену, пока он будет отдыхать.

Но были на Рубинштейна две отдушины: круглосуточный продуктовый Spar с огромным отделом домашней кухни (ради интереса зашла в Москве, ассортимент и цены разнятся в сторону питерского преимущества) и интеллигентный, в меру демократичный «Барслона». Он мелькал в клипе Шнурова «В Питере — пить»: увидеть там можно для сегодняшнего дня удивительное — в «Слоне» сидят Невзоров (признан иноагентом) и предавший дружбу песней «Не Зорро» Шнуров.

Конечно, было и много радостного: я за 15 минут добегала на «Сапсан», в антракте из додинского МДТ Европы ходила домой на чашку кофе, из всех клубов можно было дойти домой пешком, не держа в голове мосты. Эту трудность исчерпывающе описывает петербургский гид и патриот Васильевского острова Ольга Набокова.

Про домашний район она даже придумала экскурсию «Фантомный центр города», считая его и исторически, и прикладно самодостаточным: «Пока я находилась в родительской власти, жила в разных районах. Все вместе, с родителями и моим новорожденным сыном, мы переехали на Васильевский остров в 2000-м. Выбирали тогда родители, но я была уже взрослая — они со мной советовались. Я поддерживала их выбор Академического переулка, потому что училась на журфаке — на 1-й линии. И мне было очень классно жить за две улицы до университета.

Если человек совсем молод и его приоритеты — быстро добежать до вечеринки, то, конечно, на Васильевском неудобно; я все равно регулярно опаздываю на мосты, застревая в баре “Хроники”, где по-прежнему тусуют все мои друзья; и то, что люди говорят: “Ну какие мосты, есть же Западный скоростной диаметр, мост Бетанкура и Вантовый!” — не аргумент, ведь все они появились на нашей памяти, да и ночью ты не поедешь на Васильевский из бара по ЗСД, потому что пока едешь, уже мосты сведутся. Да и вообще на Острове мало куда можно сходить, там всегда был дерьмовый общепит по меркам центра. Обособленность — чисто технически и по логистике — сохраняется. Мосты нужно всегда держать в голове, откуда бы ты ни ехал. Мосты — вечная заноза в голове у василеостровца. Хотя в принципе обособленность не мешает: я живу рядом с “Василеостровской” и не знаю ничего удобнее, чем сесть и доехать до “Невского проспекта”. Хорошие рестораны рядом с домом мне не очень нужны. Если здесь чего-то нет, то переехал на другую сторону: убер — 150 рублей. Да и много куда можно дойти пешком: Эрмитаж — 35 минут, Исаакиевский собор — 25. Правда, иногда такая погода, что и пяти минут на улице проводить не хочется».

В Центральном районе я впервые столкнулась с проблемой в коммуникации с соседями. Они смотрели на нас так, будто мы из Тамбова вырвались покорять большой город. Моя хозяйка рассказала, что в подъезде осталась только одна семья, которую она помнит из детства, все остальные купили квартиры в течение последних пяти лет — накопили на жилье в центре и впали в прелесть от себя. После дружелюбного Васильевского острова мне было дико, когда на меня смотрят исподлобья, не здороваются и сообщают, что у меня под дверью очень грязно, а пол моет инициативная соседка, поскольку, по ее мнению, дворника нет (он был). Однажды от меня потребовали не водить собаку по лестнице, а возить на лифте — слишком много грязи. Доводы, что на лапах столько же зимней уличной грязи, сколько у нас у всех на сапогах, услышаны не были. Или, например, соседка рассказала, что ей в окошко видно, как я не убираю за собакой, мол, во дворе так грязно никогда не было. Мне пришлось признаться, что описанный снег я в мешочек не собираю.

Уставших от постоянных тусовок соседей можно понять: частенько в нашей арке, защищенной замком с кодом, клубные ребята шмаляли дурь — воняло характерно. Еще плакать на прогулке с собакой стало злой традицией: барные постояльцы очень любили так развлекаться, распыляя слезоточивую смесь у дверей заведений.

Когда я спросила продюсера художественных проектов из компании PushKeen Кирилла Рейнхольдса, который провел все детство на Рубинштейна и все еще бывает здесь, что его раздражает в жизни улицы, он, не задумываясь, ответил: «Выходишь вечером из подъезда и первое, что видишь — жопа коня». Да, эти пьяные покатушки, когда Рубинштейна превращалась в манеж, тоже угнетали. Все было в лошадином дерьме, включая близлежащий сквер имени застреленного рядышком политика Михаила Маневича.

Но самым страшным оказались бюрократический мрак, в который нас загнала хозяйка, и не прошедшая в отличие от Васильевского острова, где все было в одной платежке, коммунальная реформа: пять платежек, бессчетное количество счетчиков. И самое главное — дом был архитектурным памятником, поэтому коммуналка выходила минимум на 16 тыс., что, разумеется, ни в какие ворота.

Хотя есть и патриоты центра. Александр Вилинский из группы «Физкультпрэвэт» даже посвятил району детства оду «Пятиглавый стиль»: «Каждым углом из Пяти наполнен мой Пятиугловый стиль». Спросила у Саши, как ему здесь живется теперь: «С детства моего наш район поменялся сильно. Была разруха и помойка везде. Стало более или менее, хотя разрухи еще много. Неизменны алкаши и интеллигенция (это одни и те же люди — открою секрет). Я тут родился и всю жизнь живу. Объективно оценить уже не могу. Минусы: пыль, плохой напор воды в водопроводе и протекающие крыши, ибо все это старый фонд, а коммунальщикам насрать. Плюсы: тут все рядом и можно ходить пешком. Про Рубинштейна плохого не скажу, поскольку я в 150 метрах оттуда живу и х**ня с Рубика до нас не долетает. А Пять углов — место силы: там можно просто постоять, поглазеть, и становится легче». Готов ли он бросить центр? «Свалить в другой район Питера? В какой? На Васю или Петрогу? Не смешите меня. У нас прикольнее — и не остров. Хотя в крайнем случае можно Васю или Петру. Других районов в Питере нет. Остальное — шлак».

И если я сравниваю центр и Ваську, то традиционно народ меряется: что круче — Васильевский остров или Петроградка. Мне она совсем не по душе, поэтому и не рассказываю. Зато комментирует гид Оля Набокова: «Васильевский для меня абсолютно родное место, хотя многие мои друзья живут на Петроградке, превозносят ее, говорят, что у них там открываются все самые прогрессивные заведения, что, кстати, наверняка правда. Вот только Василеостровский рынок несколько переплюнул Петроградку, потому что появился первым в городе в московском формате рынка — модного фудкорта, где люди встречаются и тусуются часами, а не просто приходят поесть. Плюс появился кластер “Севкабель”. Это дает Васильевскому ощущение одного из центров тусовочной и выставочной мультикультурной жизни. Что важно и добавляет сто очков к нашей островной гордости и локальному патриотизму.

Когда петроградцы пытаются сказать, что они с острова, то мы, с настоящего острова, очень над ними смеемся. Есть понятный всем народный топоним “острова” — это Каменный, Елагин и Крестовский; острова, которые исторически были ближним пригородом с лодочками, ресторанами, медведями и цыганами. Но если сказать в единственном числе “Остров”, то, по моему внутреннему ощущению, ни к чему, кроме Васильевского, это не относится.

Вот это шуточное соперничество сохраняется и ощущается в разговорах жителей Васильевского острова и Петроградской стороны. Может быть, потому что у них разный характер: Васильевский — очень рано начавший развиваться район, один из первых, а Петроградка, наоборот, район, начавший мощно развиваться в начале XX века, когда появился Троицкий мост. С тех пор в район Троицкой площади и Каменноостровского проспекта стало удобно попадать. Лачуги снесли и стали строить особняки Кшесинской или Эмира Бухарского (я упрощаю, конечно). Поэтому у Петроградки есть свое лицо, которое сложилось достаточно поздно и четко. У Васильевского совершенно другая судьба и возраст — это не самый первый центр города, изначально он был там, где Петропавловская крепость. А мощное каменное строительство железной своей рукой Петр развел уже на Васильевском острове — когда отдышался, огляделся, понял, что шведы сюда не пройдут, хотя еще не был подписан мир в Северной войне. Он решил, что ему нужен красивый, размеренный по линеечке центр, где все продумано, спланировано. Тогда подряд появилось два генплана — Трезини и Леблона. И они опирались на лучшее — Париж Людовика XIV с регулярными площадями. Васильевский остров должен был стать культурным, административным и политическим центром города, где должно было быть все-все главное, кроме верфей. Не все было из этого сделано: после смерти Петра следующие правители то в Москву умотали, то вернулись осваивать вообще другой берег реки — левый берег Большой Невы. Но Васильевский остался центром науки и искусств, что, я думаю, ощущается.

Для меня Васильевский — это ощущение свободы от городских джунглей, несмотря на то что линии — узкие улицы, да и самая узкая улица в городе — Репина — под боком. Но все равно есть ощущение простора. Все благодаря набережным с широкими видами — для меня это важно».

Откатимся обратно в центр. Москвичи, оказываясь на улице Рубинштейна, купаются в кажущемся успехе собственной жизни. С московским фотографом Сергеем Салтыковым я случайно познакомилась в тиндере. Он тогда хвастал, что живет на улице Моргенштерна, но узнав, что мы соседи, спесь поубавил.

Уехал из Москвы Сергей из циничного расчета — чтобы повысить качество собственного бренда: он — страдающий художник, ищущий в питерской «серости» смыслы. Уверяет, что как Достоевский чувствовал нерв города здесь, так и он видит здесь настоящую жизнь. Москва на него обозлилась: «Ты не понимаешь, я сделал вид, что наплевал на святое для москвичей — на бабки». Себя цинично повышает в Петербурге в цене: ведет отсюда группу «Московские переулки» про ту «Москву, которой нет» и зазывает «милых леди» приехать к нему из московского мрака, чтобы поселиться на два дня на «Рубика» и быть запечатленными в удивительном жанре петербургского психологического портрета. Мне кажется, улица Рубинштейна для него — удачно коммерциализировавшийся выбор. Кстати, про арифметику хорошей жизни в Питере: сдав однушку на Преображенке за 40 тыс., он снял здесь двушку в фасадной части за те же деньги — выходит в ноль. Очаровал хозяйку: та даже приходит перестилать белье.

А я здесь не прижилась и снова вернулась на Васильевский остров в удивительную квартиру — прямо внутри Академии художеств, как-то чудом ее приватизировали. Хозяйка уверяет, что здесь когда-то жил архитектор Ленинградского и Московского вокзалов Тон. Деньги приемлемые, метраж упоительный, а коммуналка зимой — 3 тыс., я видела платежку.

Помню, в мою первую островную ходку друзья смеялись, что местные здесь удивительны: такие островные Фрэгглы, живущие на своей скале. А народ островной правда удивительный и добрый: девочка-студентка была готова броситься таскать мои коробки, все улыбчивы, с удовольствием болтают на улицах. А хозяйка квартиры вообще лучший представитель района: сейчас на даче в Танзании, а квартиру описывала мне по телефону, потому что не смогла нормально сфотографировать для сайта аренды: «Полы дубовые — как в старом фонде. Широкие щели — очень удобно, можно не пылесосить. Еще тут есть секретер, вы знаете, что такое секретер?.. »

Прямо внутри нашего жилого флигеля — арка-выход в сад Академии художеств. С Набоковой мы оказались соседями: «Я очень люблю академический садик, много ходила в него на стандартные прогулки, когда работаешь-работаешь и надо на полчаса выскочить. Там кони и пони. Туда приходят гулять люди с собачками (у меня вообще-то два кота), но частенько в погожий денек там собираются 15 собак разных пород, которые начинают носиться и радостно приветствовать друг друга, а их хозяйки щебечут в полном счастье. Будто в счастливом мультике оказалась — это жизнь».

Остров меня так и не отпустил — мой Петербург такой, чокнутый и расчерченный по линейке.

Фото: Анастасия Медвецкая, shutterstock.com