Вид из моего окна: на Тишинскую площадь

Мой день начинается не с будильника, а со взгляда в окно. За стеклом — не просто Москва, а моя личная Тишинская площадь. Место, где время не линейно, а слоисто, как сметана в глиняном горшке с того самого рынка. Здесь в одном кадре уживаются вечная любовь, призраки советского кинематографа и шепот стен, помнящих все.

Если присмотреться, у Тишинки два сердца. Первое бьется в метре от земли, в тени странного памятника — колонны, сплетенной из букв русского и грузинского алфавитов. Это «Дружба навеки» Зураба Церетели и Андрея Вознесенского. Подойдите ближе — и вы увидите, что каждая ягодка в виноградном венке отлита отдельно. Это не монумент, это ювелирное изделие размером с небо. Но для меня эта колонна — прежде всего памятник любви Александра Грибоедова и его «черноокой дивы» Нины Чавчавадзе. Их короткий ослепительный роман навеял скульптору образ двух венчальных колец. «Близнец» этой колонны, монумент «Узы дружбы», стоял в Грузии. Два гигантских бронзовых кольца, переплетенных историей, с текстом Георгиевского трактата внутри и золотым узлом нерушимости снаружи. Его взорвали в 1991-м, от 200-тонного союза остался лишь фрагмент фундамента. А московская колонна уцелела. Стоит как стоит подлинное чувство, которое сильнее любых политических бурь. Иногда мне кажется, что я вижу отсюда, из окна, не бетонную стелу, а тень тех колец — призрачный обручальный символ, парящий над площадью.

Второе сердце Тишинки — кинематографическое. Если первое бьется медленно и вечно, то второе стучит в ритме кинохлопушки. Это мой личный Голливуд в центре Москвы. Прямо здесь, на Тишинском рынке (вымышленном «Зареченском») Трус, Балбес и Бывалый из комедии Леонида Гайдая «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» разворачивали свои эпические баталии. Вот на этом углу Балбес (Никулин) торговал леденцами, а вон там Бывалый (Моргунов) отстаивал право на парковку. Здесь же Платон Рябинин из «Вокзала для двоих» безуспешно пытался продать дыни, а герои «Заставы Ильича» Марлена Хуциева искали себя в огромном, непонятном мире.

Тишинка дышала кино. Здесь вырос Дом кино (ныне, увы, снесенный), здесь бросили вызов ВГИКу Высшие курсы сценаристов и режиссеров. К Олимпиаде-80 здесь отгрохали целые дома для артистов — звездная колония в сердце столицы. И они были не на экране, а тут, рядом. В детстве, встретив в булочной Бориса Галкина (героя моего детства, лейтенанта ВДВ из «В зоне особого внимания» и «Ответного хода») или «тетю Валю» из «В гостях у сказки», я замирал. Казалось, граница между миром грез и реальностью на Тишинке истончилась до предела. Они не снимались — они просто жили.

Дом мой необычный. Он смотрит на всю эту историю и хранит свою, самую тяжелую. «Дом ста квартир» по проекту 1926 года для старших офицеров Наркомата обороны, буквально вылитый за 11 месяцев по последнему слову техники (технология теплого бетона). Чудо света среди деревянных бараков. Но в 1937-м он стал «расстрельным». Каждая четвертая квартира. Создатель противотанковых «ежей» генерал Михаил Гориккер, комкор Август Корк…  История об этом умалчивает, но стены — помнят. В каждой квартире здесь если не музей, то своя тайна. Поэтому Тишинка для меня — всегда загадка. Ее имени нет на картах первой половины XIX века. Откуда оно — «ТишЕнская»? От тишины? Мне кажется, рано ставить точку. Как и в вопросе «откуда есть пошла Москва?».

Люди здесь словно случайно заблудились во времени. Они выходят из подъездов и растворяются в странном пейзаже: между колонной вечной любви, призраками киногероев и молчаливым фасадом дома, видевшим слишком много.

Вид из моего окна — это не просто панорама. Это многослойная история, где личное становится частью большого нарратива о любви, искусстве и памяти. И я, каждый день глядя на Тишинскую площадь, чувствую себя не просто зрителем, а соавтором этой никогда не завершающейся пьесы.

Владимир Пронин, читатель «Москвич Mag»

Если вы хотите стать героем этой рубрики и рассказать о своем виде из окна, напишите, пожалуйста, Наталье Журавлевой: nrobertova@mail.ru