Охлобыстин никогда не стеснялся говорить, что думает. Особенно это удивляет сейчас, в эпоху, когда все рады обидеться. Актер, сценарист и писатель рассказал «Москвичу» о работе над фильмом «Временные трудности», бодипозитиве, экстравертности саксов и нелюбви к Достоевскому.
Почему вы согласились сниматься во «Временных трудностях»?
Там есть ницшеанская нотка, как говорится, мне такое нравится. Это история о преображении себя. Мой герой пытается решить один из самых сложных вопросов, которые могут быть поставлены перед человеком. А говорить о таких вещах — первостатейная задача искусства. Не о трусах кружевных, не о половых и гендерных свободах, я не знаю, не о богатстве, а о любви, преодолении, о боли, о радости.
Я в одном из ваших недавних интервью читал, что вы сознательно гиперболизируете свои суждения, провоцируете, чтобы быть услышанным. Как человек, знающий толк в провокации, вы понимали, что «Временные трудности» вызовут такую бурю негодования у моих коллег на «Кинотавре»?
Нет, я не думал, что так выйдет. Я же тут, можно сказать, просто сотрудник — режиссер не я, сценарий тоже не мой. Я просто с благодарностью исполнял доверенную мне роль, с исключительно благородными намерениями. Такой реакции не ждал. Понятно, что речь в картине идет о тонкой теме, но решен вопрос здесь, как мне кажется, жестко, но в то же время деликатно. Все эти обвинения в фашизме, которые посыпались — чушь это все, пустота из пустоты. На самом деле, люди искренне сделали фильм, как могли. И, по-моему, сделали неплохо в профессиональном смысле. Плюс фильм основан на абсолютно реальной истории, которая критическому рассмотрению не подлежит по определению.
Эпизод, когда парализованный герой в одиночку встречается с медведем, был в реальности?
Да! Здесь все изложено совершенно дотошно. Даже некоторых подробностей нет в сценарии, все очень, повторюсь, деликатно. Да и, по-моему, куда важнее, что зал на премьере аплодировал стоя…
А как вы сами относитесь к своему герою?
С большим пониманием. Он простой человек, работает на металлургическом заводе. Ему врач, которому он доверяет, сказал, что надо установить сыну горизонты обычного человека. Он принял эту установку с чистым сердцем и делал то, что должен был делать. Я вообще считаю, что не надо делать из инвалидности моду. То же самое вот этот бодипозитив. Нам навязывается не норма как норма. Не надо опускаться на дно, надо, наоборот, дно тянуть на себя, вверх.
Слушайте, но вот вы картавите, это очевидный, хоть и не такой серьезный изъян. Вы же с этим ничего не делали?
Не-а. У меня никогда не было с этим проблем, даже не дразнили особо. До пятого класса я жил в деревне, там к этому относились равнодушно — какой есть, и то хорошо. Потом, в городской школе, конфликты были, но совершенно по другим поводам.
Но вы же потом начали в кино сниматься.
Так я не шел в артисты, я пошел на режиссера. Меня подтянули в кадр сначала в курсовые, а потом Ренат Давлетьяров, будучи директором фильма Никиты Тягунова «Нога», позвал меня по рекомендации Ролана Быкова. Для меня до сих пор загадка, что во мне нашел Ролан Быков, чтоб меня взяли на главную роль. Кстати, на «Кинотавре» я тогда получил приз за лучшую мужскую роль — благодарен за это жюри до сих пор. Решилась масса вопросов с противоположным полом — я сразу перед девчонками стал себя уверенней чувствовать! В общем, с картавостью проблем не было. Более того, сейчас это даже хорошо — меня сразу узнать можно: не самый красивый, визглявый, как ведро, да еще и картавый (смеется). Помогает не слиться с общим фоном.
И тем не менее вам не кажется, что ваша картавость, принятая вами как норма, и, допустим, упомянутый вами бодипозитив — это явления одного порядка?
Ни в коем случае. Явлениями одного порядка они были бы, если бы все вокруг нас вот здесь прямо сейчас начали картавить. Это же был бы настоящий зомби-апокалипсис, люди бы сошли с ума! Я вообще очень спокойно отношусь к странностям в людях — кого я только не повидал — внешность и правда не главное. Но вводить ту же картавость в норму ни в коем случае нельзя. Представляете, если бы у нас президент картавил?..
У нас в стране лет сто назад была такая ситуация с человеком, портрет которого приколот у вас на лацкане пиджака.
А? С Лениным? Да, точно! Я уже и забыл про этот значок — мне его братья-сербы, кстати, подарили.
Давайте вернемся к картине. Вы бы смогли так жестко повести себя с собственным ребенком?
Я бы сделал все, что от меня зависит, даже если бы это нарушало Уголовный кодекс.
А если бы эти действия угрожали его жизни?
Я бы стоял рядом, поставил бы и себя под этот удар. Иначе он бы так и маялся всю жизнь, даже не попытавшись преодолеть проблему. Это кино в первую очередь о духе — а кино и должно воспевать дух, как и всякое искусство.
Вы в кино уже больше тридцати лет…
Да, с 1986 года. Мне всегда везло на профессионалов. Да и вообще везло — грех жаловаться. Мы недавно с Ксюхой (Оксана Арбузова — жена Охлобыстина и мать его шестерых детей. — Прим. «Москвич Mag») ехали на великах и думали, что как-то счастливо проскочили все тяготы. Ну, знаете, все эти творческие метания и годы, когда вроде как надо подумать о семье — все шло само собой.
Как вы оцениваете свою карьеру? Нет чего-то, что хотелось бы изменить?
Нет, эффекта бабочки нельзя допускать, и переделывать я бы, конечно, ничего не стал, иначе не было бы нашего сегодняшнего разговора, мы были бы другие люди и не факт, что и встретились бы. Что есть, то есть, и радостно, что российское кино сейчас выправляется. Долгое время дела там шли омерзительно.
Когда?
Ну вот еще лет пять назад смотреть было нечего за редким исключением. Все это была какая-то дешевая подделка под Голливуд. При том что подделывать Голливуд нам нельзя, это совершенно бессмысленно. Мы по мышлению своему интроверты — сначала долго придумываем решение, потом его воплощаем…
Мы — то есть русские?
Русские и еще много кто, часть европейцев такие же, как мы — орда, короче говоря… Так вот. Американцы и вообще саксы — экстраверты. Мы и храмы по-разному ставим. Мы тянем небо на землю, чтобы всех спасти. Поэтому у нас так развита самоорганизация, но и беды наши от этого. Мы же люди по природе своей аскетичные, хоть и не без дикостей купеческих. Русский человек, если его не трогать, так бы на одной репе и сидел. Потому что чего жаловаться? У нас прекрасная природа, великолепные люди, два глаза, два уха, один нос, жив, здоров — чего бы и не жить! Мы мало значения всегда придаем внешнему комфорту, для нас важнее внутреннее. И передрать европейскую модель мы не можем, мы другие. Там самое главное — комфорт, он заменяет внутреннюю гармонию. Они такие, электроники. Поэтому для сакса всегда трагичен роман с русской женщиной. Он ей и замок подарил, и шампанского налил, а она к Петровичу в деревню, к вонючим носкам (смеется). А сакс страдает, понять не может…
Давайте все-таки к кино вернемся.
Ну позитивчик внесло телевидение с деньгами от рекламы. Появилась возможность не стоять на одной ноге и не снимать на мобильный телефон. Потому государственное финансирование расходится в три-четыре конца, а остальные пятьсот художников сидят голые и лысые. А телевидение дает части этих художников себя реализовывать. Появляются такие, как вот Миша (Расходников — режиссер «Временных трудностей». — Прим. «Москвич Mag»). Я недавно работал на нескольких картинах еще с молодыми ребятами — Егором Барановым, Диной Штурмановой. Больше всего везет почему-то на выпускников Сергея Александровича Соловьева — он все-таки педагог от бога. В общем, телевидение дает возможность хоть как-то развиваться. Много и сейчас ерунды, конечно, продюсерской вкусовщины, всех этих медведей в резиновых трусах, этой ничем не мотивированной красоты. У американцев-то понятно, у них эти комиксы раньше были, а у нас они появились ни с чего…
А как так вышло, что вы, человек, начинавший с довольно артовых историй — «Арбитр», «Нога», «Даун Хаус», — сейчас снимаетесь в основном в коммерческих проектах?
Да это естественный эволюционный исход. Плохо, когда ты в юности не революционер, и плохо, когда в старости не консерватор. Тут есть и момент передачи опыта — от джедая к джедаю. Ты всю жизнь работаешь в кино, знаешь, как выстроить сцену, как написать диалог, как похулиганить. И в итоге приходишь к некой усредненной форме и закрепляешь ее в зрелом возрасте. Ну и потом время многое определяет. В те времена, когда снимался «Даун Хаус», он был нужен. Сейчас принято демонизировать девяностые, а это зря. Кроме всего плохого там было и все хорошее — как в песне у Шнурова. Тогда произошел сдвиг тектонического пласта, все изменилось: переселение народов, полный хаос, вокруг были хаоситы, которые что-то искали. Искали и мы, и у нас получилось. Во-первых, мы полностью донесли до экрана сюжет Федора Михайловича Достоевского, что удалось далеко не всем экранизаторам…
У вас, кстати, как у человека воцерковленного не изменилось сейчас отношение к этой работе?
Да нет, вы знаете. Я всегда понимал и не любил Достоевского. Я переживаю то же, что и он, зачем мне лишний раз требушить старые раны, лучше отвлечься на что-то. Европейцам, саксам, вот как раз очень это нравится, они склонны к садомазохическим проявлениям, ко всему этому самокопанию. Так вот. Сюжет я передал точно. Даже в больших экранизациях Достоевского есть не все. Например, рассказ о казненном писателе, история про девочку Марию — у нас они есть, хоть и в шутливой форме. В фильме с Евгением Мироновым, допустим, есть не все, хотя экранизация прекрасная. Единственное, что раздражало — представление режиссера о том, как раньше разговаривали благородные люди. Они же там все говорят с таким придыханием, как будто у них грудная жаба. У меня прабабка — столбовая дворянка, она так не говорила, там был минимум Ренаты Литвиновой. Ренате все это к лицу, но пусть она одна будет такая, зачем всем-то? Кстати. У моей мамы есть подружка — сердитая такая старушка, пушкинист. И вот она меня обещала вызвать на дуэль за то, как я обезобразил Федора Михайловича Достоевского. Причем главные претензии были не к форме, а к тому, что в этом году 60% сочинений по «Идиоту» на ЕГЭ заканчивались так: «А потом Парфен Рогожин убил и съел Настасью Филипповну» (смеется).
Вас это не смущает?
Да нет, конечно. Понимаете, когда Достоевский писал, что Рогожин обложил тело букетами, это была куда большая дикость, чем если бы он сегодня ее съел. Это была дичь и аномалия, так что мы просто нашли примерный аналог.
Расскажите, как вы сегодня выбираете роли?
Я читаю сценарии и невесть сколько отказываюсь. Потому что либо вообще непонятно, о чем речь, либо психбольной автор.
Это что значит?
Ну чистый хаос, понимаете? Есть нечистый хаос — извращенцы, от них я тоже отказываюсь. Потому что о слизистых говорить… Я так скажу: если надо устроить в стране демографический спад, то надо снять со мной в главной роли 8-ю серию «Эммануэль». Я сугубо неэротический человек. То есть я профессиональный производитель — многодетный отец. Но с точки зрения сексуальности — полный ноль. Спасает только моя любимая приговорка: «Не забывай, детка, что я не ухажер, я насильник, сопротивление — приветствуется». В общем, я смотрю с точки зрения сверхидеи. Потому что времени-то мало осталось — половина друзей поумирали и сейчас еще дальше будут умирать. Надо, пока получается, реализовывать себя хорошо. Но очень мало приличных сценариев, это самый слабый цех в российском кино.
Вы для большинства зрителей человек, поймавший дух девяностых. Можете сформулировать, как выглядит герой сегодняшнего времени?
Очень по-разному — как и всегда. Это может быть и ботан, и богатырь, и супергерой, и герой Достоевского. Самое главное — это должен быть цельный человек, время этого требует.
А что для вас цельный человек?
Это человек, осознающий свою ответственность за все, что его окружает. И принимающий людей такими, какие они есть, с минимумом эгоизма. Это идеал и христианства, и ислама, и буддизма, и иудаизма.
В режиссуру вернуться не думали?
Нет, у меня нет таланта. Там же уникальное сочетание творческой и административной работы, я так не умею. То есть я могу снять сам, но у меня инсульт будет. И я так пока и не нашел тему, за которую готов рискнуть.
А сценарии пишете?
Пишу вообще много. Сейчас книги пишу. В сентябре выйдет роман «Запах фиалки», а в ноябре — «Улисс».
Я читал, что «Запах фиалки» — это ваш сценарий про войну в Сирии.
Да, они очень долго тянули, не снимали, какие-то были бесконечные движения в административных кругах — мне они надоели, я решил выпустить книгу.
А «Улисс» — это что?
Я просканировал, чего мне не хватает в искусстве, и понял, что не хватает мне темы взрослой любви. Выхода из взрослого одиночества — «Три тополя на Плющихе», «Мосты округа Мэдисон», «Мужчина и женщина». Это бездонная, серьезнейшая тема! Когда одинокие люди сталкиваются, все это гнилое золото осени — серьезные отношения, без ерунды. Я решил себя побаловать и написал такую штуку.
Сценарий сами писать не стали?
Да нет, это же легко делается — методом удаления воды. Роман от сценария, между нами говоря, отличается только количеством воды — если мы не берем, конечно, Салмана Рушди, Гюнтера Грасса или Маркеса. Там-то сразу — миры.
Фото предоставлено каналом ТНТ