В закрытой парижской школе для девочек появляется новая ученица. Ее зовут Мелисса, у нее косички, раскосые глаза и вообще она гаитянка.

Одноклассницы из числа звезд класса сначала с опаской присматриваются к потенциальной сопернице, но в итоге решают принять ее в закрытый клуб. На ночных заседаниях этой девичьей версии «Общества мертвых поэтов» школьницы жгут свечи и, усевшись вокруг бутылки джина, читают на память любимые литературные произведения. Для того чтобы вступить в клуб, необходимо прочесть какой-нибудь особенно поразивший текст, и Мелисса внезапно декламирует что-то про зомби, поясняя, что приходится внучкой главному гаитянскому живому мертвецу по имени Клервиус Нарцисс. Девочки с энтузиазмом вовлекаются в изучение манящей и опасной культуры вуду-ритуалов.

Российским прокатчикам можно только поаплодировать — название «Малышка зомби» наверняка привлечет в кинотеатры (фильм выходит в прокат 22 августа) поклонников переживающего очередное возрождение жанра хоррор. Никакого особенного греха против истины в таком заглавии, впрочем, нет, хотя оригинальное название «Zombi child» все-таки способно насторожить куда больше перевода. Дело в том, что в нем отсутствует привычная буква E на конце слова zombie. Это не опечатка, а указание режиссера Бертрана Бонелло на то, что речь в картине пойдет не о каких-нибудь стремительных живых мертвецах, а о настоящих зомби, в которых соплеменников по сей день превращают гаитянские вуду-шаманы.

Бонелло рассказывает, что идея фильма пришла к нему после посещения Гаити и чтения книги Уэйда Дэвиса «Змея и радуга» — на ней был основан одноименный важный вуду-фильм Уэса Крэйвена. Однако в отличие от американского коллеги французский режиссер увлечен не собственно прикладной зомбификацией и прочей туземной экзотикой, а столкновением культур. Поэтому нет ничего удивительного в том, что примерно две трети фильма — зловещее, неприятное и во многом вуайеристское (есть, скажем, несколько сцен со школьницами в душевой) наблюдение за обманчивой безмятежностью закрытой школы. Девочки-мажорки, лупоглазые воображалы, живущие в экране телефона, вызывают у автора плохо скрываемое раздражение, которым пронизан каждый посвященный им кадр — резкая цифровая картинка, лужок, гольфики, юбочки, тьфу. Как и в предыдущей «трилогии современности» («Дом терпимости», «Сен-Лоран», «Париж — это праздник»), Бонелло не открывает заново окружающий мир, а напротив — стремится поскорей его закрыть.

Средством для достижения этой цели на сей раз является культура вуду, представители которой режиссера восхищают искренне и неподдельно. Сцены, снятые на Гаити (отдельная гордость автора — Крэйвен снимал в Доминикане, убоявшись протестов), пронизаны бешеной, неподдельной энергией. Да и живущие в Париже Мелисса и ее тетушка-ведунья сняты максимально выигрышно по сравнению с прочими, белыми героинями. Бонелло, не стыдясь постколониального пафоса, восхищается их пластикой, их бездонными глазами, устремленными в вечность, где «жизнь и смерть существуют одновременно». Финальное вуду-крещендо придает фильму, выполненному в почтенном жанре интеллектуального брюзжания, ощущение времени, потраченного с пользой. В конце концов, ощущение, что под коркой, которую мы зовем цивилизацией — тьма, хаос и черная магия, по-прежнему несказанно бодрит.

Фото: A-One Films