О разнице между Москвой и Торонто, о жизни курящего человека в некурящем городе и о том, каким должен быть мэр.

Я родился и вырос…

В районе ВДНХ. Я даже помню двухэтажный барак, в котором мы жили, — настоящий, с туалетом на улице, коридорной системой и с комнатками, обогреваемыми маленькими печками. Теперь на этом месте находится гостиница «Космос». Все мое детство прошло в этом районе. Бориса Галушкина, проспект Мира — мои улицы. А музыкальная школа была в Свиблово, когда я учился в старших классах, появилось метро, и мне стало удобнее туда ездить.

У меня очень много всего связано с ВДНХ. Действительно, это совершенно чудесная территория: очень красивая, клевая для приключений и игр в войнушку. Естественно, мы пролезали туда бесплатно. Там продавали прекрасные пирожки с рисом, которые мне очень нравились, а папа пил пиво в одном из павильонов. Я давно там не был и не знаю, как там сейчас, но в то время ВДНХ была очень нарядной. Мне, мальчишке, она очень нравилась, впечатляла сталинская — в полном смысле этого слова: имперская и значительная — архитектура.
Детство — это время весны, когда все течет и можно пускать кораблики. Мой дом находился прямо рядом с Ярославской железной дорогой — между Маленковской и Яузой. С моста, по которому шел трамвай, было очень удобно пускать по ручейку вдоль дороги кораблик, вырезанный из коры. И плюс рядом совершенно замечательный лесной массив Сокольники, где проводилось огромное количество времени, мы даже разбивали там палатки. Позже Сокольники стали местом для молодежных выпиваний портвейна «Агдам», розового крепкого и прогулок с барышнями.

Я практически не знал Москву и особо не видел центра. Родители работали, и работали тяжело. Единственное, у нас была традиция: папа в выходной рано утром уезжал в центр, на Цветной бульвар в кинотеатр «Мир», где показывали французское и итальянское кино — Бельмондо и Ален Делон, — он отстаивал в очереди, покупал билеты, звонил нам из телефонной будки, и мы с мамой на 98-м автобусе ехали смотреть кино. Этот автобус, №98, был в моей жизни с детства до 1991 года, до тех пор, пока я продолжал работать в театре Табакова. На нем от Галушкина по Корчагина можно было добраться до института, так я два года ездил в Щепку, а потом к Олегу Павловичу на Чаплыгина, на Чистые пруды. Это был мой основной маршрут: туда и обратно. С автобусом №98 у меня очень много всего связано: от одной конечной до другой. И читал, и слушал музыку, и готовился к экзаменам — много жизни прошло в этом автобусе.

Студенчество…

Со студенчеством открылся центр — раньше я его не особо знал, редко когда мама с папой вывозили меня туда. Я начал его узнавать только когда в старших классах стал ходить по театрам и в моей жизни появилось кино, тем более что в школе и на заводе у папы давали билеты на спектакли и в кинотеатры. Так я понемножечку начал открывать для себя центр, но он меня пугал. Все-таки у нас был очень спокойный заводской район, где все друг друга знали — все, кто жил в этих домах, работали на одном заводе. И я дворовый мальчишка, все мое детство прошло на улице с ребятами, родители которых, как и мой папа, ходили на один завод — «Сатурн». А тут я переместился в очень большое пространство, с огромным количеством улиц, подворотен, незнакомых, часто приезжих людей — это был не мой темпоритм. Я этого не чувствовал в отличие от моей жены Маши, которая родилась в Большом Афанасьевском и Арбат для нее родное место. Для меня же это все было очень суетно — ритм, несвойственный моей ленивой и спокойной природе. Когда стал студентом, более взрослым, я пристрастился к такому темпоритму и до сих пор нахожусь в скорости этого безумного, громкого механизма — с гудками машин и криками на улицах, с большим количеством лиц, на которых не успеваешь фокусироваться, нагромождением зданий и бесконечными неубранными какашками собак. В общем, такой город-город, который я полюбил, сейчас это абсолютно органичное для меня существование, теперь я даже не могу себе представить, как жить по-другому.

Да, я, безусловно, полюбил эту новую жизнь, а не привык к ней. Когда ты открываешь для себя мир, в котором есть огромное количество интересных людей, демонстрирующих знания, духовное богатство, благородство и интеллигентность — вещи, которые не шибко ценились в заводском районе, где мы больше отстаивали себе право на жизнь кулаками, то вдруг становишься важным, потому что знаешь много стихов и песни Окуджавы. Мне показалось, что это более правильный и нужный путь самовоспитания и самообразования, и центр стал для меня более органичным, я почувствовал в этом вкус: театр, кино, музыка, Консерватория — такая жизнь начала меня интересовать больше другой.
Безусловно, центр по-прежнему совершенно иная вселенная и так же сейчас нельзя сравнить жизнь моей дочери и ее друзей с жизнью молодых людей из спальных районов. И вроде добраться несложно — всего полчаса на метро, но мне кажется, что социальное расслоение велико.

Говоря о Москве…

Москва, конечно, является средоточием российской ментальности. Через нее можно увидеть всю Россию, а вот из России ее — нет. Безусловно, все деньги здесь, и Москва в этом смысле отдельное государство в огромной стране. Иногородний человек может себе представить город лишь по телевизионным сериалам и скандальным желтым программам, выходящим на федеральных и не только каналах. Москва с жиру бесится: здесь большие деньги, чудесные чистые места, где находятся ночные клубы, рестораны, шикарные машины, молодежь, одетая в супердорогие шмотки. Про это в большей степени может рассказать моя дочка, она тусуется в такой среде, я же мало что знаю и, только отвозя ее на очередную встречу на машине, вижу, как фабрики превратились в места для вечеринок, не только пустых, куда ходят снять девушку или познакомиться с молодым человеком, но и в такие, где можно обменяться мнениями, что-то рассказать и услышать, показать себя и посмотреть на других. Допустим, Artplay или «Фабрика» — это безумно интересные и познавательные места, где ты тактильно, не только через интернет, можешь почувствовать дух времени и изменения, которые происходят в человеческой природе и сознании. Москва в этом смысле очень интересный город, не только про понты. Она разнообразна, поэтому тот, кто ищет понты, найдет их, а тот, кто хочет по-настоящему глубокого, серьезного, смыслового и интеллектуального общения, так же легко найдет и его.

Москвичи…

Конечно, я вижу, что население изменилось, москвичей практически нет. И надо сказать честно: Москва перестала быть городом москвичей — это город приезжих. Такова судьба любой столицы. Люди, которые хотят отвоевать право на свое существование, жизнь, свободу и убеждения, какими бы они ни были, едут заниматься этим в столицу. Это в той или иной степени происходит во всех странах, так произошло и у нас. К сожалению, москвичей сейчас мало. Замечательные арбатские бабушки благополучно отходят в мир иной, им на смену приходит другое население — иначе воспитанное, по-другому существующее: более громко, вызывающе и более претендующее на собственное самовыражение и отсутствие замечательного интеллигентского качества — видеть чужое неудобство. Без сомнения, это присутствует.

Я занимаюсь природой русского человека многие годы, поскольку играю русских персонажей, и меня, конечно, интересует то, что Кончаловский называет «русский геном». Этим занимается любой творческий человек, пытающийся понять, почему мы так живем, почему мы такие, а не какие-то другие. Какой можно выделить «московский геном» — сложно сказать. Но он, без сомнения, отличается — я достаточно рано начал бывать в разных городах: уже когда мне было 16, я снимался в Питере и гулял с чудесными товарищами-экскурсоводами по местам Пушкина и Достоевского. И, конечно, разница в людях большая. Все-таки москвичи существуют в другой парадигме — в ощущении того, что они центровые. Это дает самоуверенность, очень часто перерастающую в хамство и желание наложить на все руку, толкаться локтями, проявлять значимость и силу. Повторюсь: дело все в том, что в Москве очень много приезжих, которые покинули малую родину, тем самым отчасти предав ее, и поехали в столицу отвоевывать свое существование. Они уже совершили в жизни достаточно важный поступок для покорения, которое превращает жизнь в гонку, где все средства хороши — можно рвать зубами, мотивация для этого присутствует и дивиденды, которые тут же падают в руки в виде материальных благ и большого спектра для потребления, видны.

Москва, как и москвичи, в этом смысле принципиально отличается от других городов разных стран. Я не могу представить, как регулировать эти потоки людей, приезжающих в город. Но, без сомнения, задача искусства — заниматься этим анализом, подставляя зеркало, чтобы люди сами отвечали на вопросы, кто они, почему и зачем здесь находятся.

Изменения в городе…

То, что происходит последнее время — пространство пешехода, — я приветствую, хотя и не пешеход, а езжу на машине. Мне понятно такое движение в сторону уважения к просто гуляющему человеку, такое настойчивое желание сделать комфортной жизнь пешеходов — просто людей на улицах. То, что парковок мало — да, мало, и, без сомнения, было бы правильным делать подземные парковки и уделять место и время тем, кто вынужден ездить на машине. Я, честно скажу, не особо могу передвигаться на общественном транспорте, просто потому что я публичный человек, и мне не очень ловко, что на меня все смотрят — я не хотел бы с кем-то фотографироваться в вагоне метро. Поэтому я вынужден перемещаться на машине. Да, это неудобно. Да, это дорого (я имею в виду парковочные места). Но я готов согласиться с этими неудобствами, потому что я вижу, что людям, которые не на машинах, это доставляет удовольствие. И даже те, кто за рулем, все равно сейчас более упорядочены: машины перестали ставить на газоны — люди боятся эвакуаторов. Другой вопрос, куда идут деньги от этих парковок. Это надо с экономистом считать, но, учитывая повальную коррупцию, я скорее готов поверить, что они просто воруются. Но при этом я все-таки согласен с тем, что жизнь людей хотя бы в пределах Садового кольца стала уютнее.

Хочу изменить в Москве…

Конечно, я бы более серьезно занялся проблемами вкуса: то, что происходит на бульварах и Арбате в виде украшательств, — абсолютный кошмар, полнейший, из цикла ритуальных услуг, прямо похоронные украшения. Бесконечное разноцветье, как, извините, в церкви на праздники: красный, зеленый, желтый…
Я бы, конечно, жестче и осмысленнее занимался архитектурой, сохранением старых зданий, которые, безусловно, достойны этого, и более избирательно относился к постройкам, особенно эпохи Лужкова — это кошмар. Я бы все это безжалостно сносил.

«Сити», кстати, меня не раздражает. Это, в общем, достаточно удачно выбранное место, которое не ломает меня, когда я еду по Кутузовскому и смотрю направо — в область. Я видел много городов, китайских, японских и европейских, где стоят небоскребы. Наверное, расти вверх — некая необходимость. Это очень неплохо сделано визуально — действительно, «Сити» занимались одни из лучших мировых архитекторов. Но есть места, которые я видеть просто не могу, даже здесь, в центре: можно было бы гораздо деликатнее относиться к тому, мимо чего мы проходим каждый день — ведем в школу детей, гуляем с собаками. Это требует более серьезной экспертизы художественного качества и взгляда. Я думаю, что у нас и своя архитектурная школа достаточно сильная — есть очень талантливые архитекторы, — и, в конце концов, мировые лидеры в архитектуре никуда не делись, поэтому для такого города, как Москва, можно было бы потратить деньги на покупку экспертного мнения по наиболее значимым объектам.

Аппетиты строительных компаний, которые гонятся за количеством квартир и метража, стоящего баснословных денег, нужно каким-то образом умерять и регламентировать. Посмотрите, что произошло с Остоженкой, с «Золотой милей» — немереное количество денег вложено, район пуст, без единого деревца, когда-то это были прекрасные переулки, а сейчас там пустынное нежилое пространство. Там есть неплохие объекты, но, как выяснилось, все это мертворожденное.
Хотя я согласен, что нельзя прекращать расширение города — люди должны где-то жить, по-человечески, в комфортных условиях. Но, судя по тем районам, в которых я бываю, это делается не очень удачно — огромное количество квадратных метров, отсутствие въездов и выездов из этого микрорайона, нет парковочных мест даже для жителей — стоит дом на тысячу квартир, и только сто метров отведено под машины. А как им быть без машины? Люди и так живут на выселках, им все равно даже в торговый комплекс приходится добираться на машине. Аппетиты строителей столь велики, что им абсолютно наплевать, как дальше будут жить люди. Это ненормально.

Любимые и нелюбимые районы…

Очень люблю Плющиху и Пироговку. Одно время мы жили там, когда Дашка, дочь, была маленькая. У нас была квартира на втором этаже маленького трехэтажного домика, стоящего глубоко во дворах. Там было бесконечно чудесно и уютно. Это вообще отдельный район Москвы, который, с одной стороны, находится в шаговой доступности от орущего центра, а с другой — производит впечатление маленького поселка городского типа где-нибудь в провинции. И, конечно, я люблю и очень ценю мои арбатские переулки.
Не люблю район «Тульской» с лежащим небоскребом и торговым комплексом напротив него. Мне этот район не нравится, как и вообще девятиэтажки, блочные дома — какой-то позапрошлый век, тем более хрущевки. Это все не для жизни, это времянки. Жалко людей, которые живут на четырех- и пятиметровых кухнях. Это мне точно не нравится.

Любимое место в городе…

Мой дом. Я его сделал таким, каким хотел, и мне здесь комфортно. Только дом и ничего другого — я не большой любитель походов в бары и рестораны, но опять же потому, что там нельзя курить, а у меня дома можно.

Символ моей Москвы…

Кремль. Ведь я родился в этом городе, и, собственно говоря, детское ощущение Москвы — это, конечно, вид с моста на Красную площадь и часть набережной. Мне Кремль нравится — точно так же, как и новгородский. Дом Пашкова, библиотека им. Ленина, Старый Арбат с троллейбусом №39…  Во всяком случае символ города — это точно не памятник Владимиру, Петру и уж тем более не памятник милитаризму в лице господина Калашникова. Наверное, он был замечательным дядькой и чудесным изобретателем, но увековечивать его — это как ставить памятник летчику, который сбросил на Хиросиму бомбы, хотя он и закончил таким образом войну, мне это кажется безнравственным.

Вообще разговор о памятниках и скульптурах в Москве — отдельная тема. Да простят меня Маришка Зудина и Владимир Машков, которые занимались памятником Олегу Павловичу Табакову, — я его не принимаю. Для меня Олег Павлович гораздо больше, чем кот Матроскин, гораздо значительнее и важнее с точки зрения художественного следа, который во мне существует. Масштаб его дарования и вклада в русскую актерскую школу гораздо значительнее, чем герой из мультфильма и поза, в которой он рядом с ним находится. Мне кажется, что это пошло, поскольку весь памятник похож скорее на закуток, где люди справляют нужду — удобно спрятаться. В общем, не могу сказать, что я восхищен этим проектом.

Мои отношения с Собяниным…

У меня с ним нет никаких отношений, хотя я, без сомнения, живу в его городе. Я должен вам сказать, что, с одной стороны, мне симпатично то, что он не принимает активного участия в публичной политике, но с другой — я не могу согласиться с тем, что, в конце концов, именно он отвечает за то, что доблестные воины Росгвардии бьют людей дубинками по голове, — он глава города, он несет ответственность за то, что в нем происходит. Повторюсь: мне нравится то, что он делает для пешеходов и серьезного регулирования транспортного движения, но я не могу принять ту же плитку. Это симпатично, когда это положено один раз и на сто лет, как древнеримские дороги. А когда это кладется таким образом, что каждый год надо переделывать — полная беда.

Но, безусловно, при Лужкове город был гораздо пошлее. Мы просто это уже не помним, но реально дурновкусие тогда расцвело махровым цветом благодаря строительной мафии и нуворишам, которые старались как можно скорее реализовывать свое отсутствие культуры и вкуса, оттягиваясь в этом смысле на городе. Поэтому все-таки согласитесь, что культурные пространства начали развиваться после Лужкова — и «Гоголь-центр», и Artplay…  Это все каким-то образом сейчас пробивается через засор бюрократии.

Я голосую на выборах мэра Москвы…

Да, я принимаю участие в выборах. Я не знаю, каких кандидатов нам предложат на этот раз — посмотрим, но я, без сомнения, пойду голосовать. Я считаю важным, если не необходимым, высказывать гражданскую позицию по поводу того, что происходит в твоем городе. Должен ли наш мэр обязательно быть москвичом? Я не уверен; не могу сказать, что это принципиально важно. Гораздо важнее качества, которыми обладает человек: они должны включать в себя не только деловую хватку, но и систему ценностей, которые этот человек отстаивает.

То же и с большой политикой. История Соединенных Штатов показывает, что президентами становятся разные люди — и приличные, и не совсем, но не у нас. Дело все в том, что политика — очень сложная, очень компромиссная, очень хитрая и отчасти подлая история. И человек, который занимается публичной политикой, если он хочет куда-то выйти, без сомнения, проходя по этому пути и ступенькам политического роста, вполне естественно видоизменяется, с ним происходит бесконечный излом — пружина, которую не только сжали, но еще и скрутили. Сохранить ему человеческие качества, которые даны от папы с мамой, от учителей и от Господа Бога, достаточно сложно, но можно.

Та же Восточная Европа, которая 40 лет находилась в советской оккупации и была изуродована и изломана социализмом, тем не менее достаточно быстро и слаженно вышла из постсоветского кризиса благодаря таким людям, как Вацлав Гавел и Лех Валенса. Национальные авторитеты, без сомнения, возникают, другой вопрос, что это невозможно, когда поле вытаптывается напрочь. Конечно, через этот многослойный асфальт прорасти росткам человеческого существования и гуманности сложно, но, как все-таки доказывает асфальт, эти ростки появляются.

Сравнивая Москву с Торонто…

Одиннадцать лет назад мы уехали в Торонто. Достаточно сложно сравнивать город, первое упоминание о котором приходится на 1147 год, с городом, которому всего-то чуть больше 200 лет. Вполне естественно, что сравнение будет не в пользу последнего.

Торонто — принципиально другой город, это все-таки город для обычной размеренной жизни рядовых канадцев — в большей степени малоэтажное хозяйство, тихие, абсолютно зеленые улицы. При том что сравнить интенсивность культурной жизни этих двух городов невозможно: все-таки Москва — одна из мировых столиц. Также нельзя сравнить Торонто с Нью-Йорком.

В Торонто я увидел то, ради чего повез туда детей, я очень рад тем переменам, которые с ними произошли благодаря жизни в Канаде. Считаю свой отчасти сумасшедший поступок с переездом правильным — как бы сложно нам ни было, результат налицо. Мои мальчишки — русские мальчики, дочь тоже. Они русские люди с абсолютно свободной западной идеологией, я сейчас говорю не про политические взгляды, а про то, что организовывает уличное пространство, прежде всего доброжелательность, свобода, открытость, толерантность и ответственность. Это то, что дает западная культура.

Надо сказать, что Торонто, как и вся Канада — это страна эмигрантов, 80% населения. И эти эмигранты очень быстро ассимилируются и привыкают к законам совместного существования — они привыкают ездить не больше 40 км/ч, откликаться на чью-то уличную беспомощность — у них рождается желание помочь другому человеку. Они очень быстро привыкают к этим удобным для жизни правилам, которые дают тебе возможность получать максимум комфортного существования. Я не думаю, что это невозможное для нашего населения поведение, но все-таки на нас наложен отпечаток XX века — страшнейшего в истории нашей страны, как, в общем-то, и вся кровавая и жестокая по отношению друг к другу история этой территории; история, разрывающая человеческие связи, отрицающая человеческое достоинство и ценность жизни, конечно, эта история довлеет, и надо принимать волевые усилия над собой для перемен, но они очень просты: по большому счету это только один вид деятельности — просвещение. Да, все усилия нужно класть на просвещение, образование и свободу — как сказал наш бывший президент, «свобода лучше, чем несвобода». В свободу нужно вкладываться — это то, чем сегодняшняя власть не собирается заниматься вообще, и мы это видим: день ото дня репрессивная машина набирает все большие обороты. К сожалению, в этом отношении я достаточно пессимистично смотрю на будущее. Но опять же — это все вопрос такого незначительного временного периода, 20 лет для истории — ничего, и да, он пришелся на мое поколение. В конце концов рациональное понимание ценностей под названием «не делай того, что не хочешь, чтобы сделали тебе» возьмет верх. То, что сейчас происходит, — нелепо. Это все картина мира людей в погонах, у которых основная профессия — насилие. Вооруженные силы и солдаты — в чем их профессиональная принадлежность? По большому счету либо кого-то убить, либо быть убитым — больше такие люди не производят ничего: ни продукта, ни услуги — вообще ничего. Они никаким образом не участвуют в ВВП, будь то экономика, культура, здравоохранение или просвещение. Это совершенный XVIII век. Это исчезнет, как отошли в прошлое извозчики или трубочисты, это так же, без сомнения, перестанет быть востребованным. Понятно, что преступность будет всегда, как и проявляющиеся в человеке негативные качества, и это каким-то образом нужно отслеживать. Но согласитесь, что в нашей стране количество силовых структур на многие порядки больше на душу населения, чем в любой другой цивилизованной стране. От этого никуда не деться: эти люди должны каким-то образом оправдывать собственное существование, зарплаты и дивиденды, в том числе бить нас дубинками по голове.

В Москве мне не хватает…

По природе мне не хватает солнца — его слишком мало в нашей полосе в отличие от Торонто. А по атмосфере — улыбок. Прикладно — это очень сложный организм, мало того, он устроен центростремительно, в связи с этим вполне естественно возникают сложности и психологического, и прагматического характера. Москва не квадратно-гнездовой застройки, как Нью-Йорк или тот же Торонто, это требует определенного подхода.

Я думаю, что какой-то более рациональный и умный подход к жизнеобеспечению города с огромным количеством магазинов, ресторанов, кафе, столовых, объектов социальной жизни — поликлиник, больниц, детских садов, школ — это уравновешивание, к которому обязывает столичный статус. Но не стоит забывать, что на второй чаше весов с развитием «города для жизни» множится бюрократический лагерь. Это созависимые вещи. На этих весах можно еще что-то додумать.

В Москве меня беспокоит…

Вопрос собак в городе — больная тема, ведь все мои собаки — подобранные. Я знаю людей, которые по-настоящему служат своей любви к собакам и кошкам — содержат приюты, убирают, лечат. Я не знаю, почему эту проблему не решают в Москве. В Торонто нет бездомных собак, а в Москве есть, и их много, а «собака бывает кусачей только от жизни собачьей», поэтому эту проблему надо решать на уровне законодательства, организации, финансирования и штрафов. Как показывают крупные европейские города, это реально. Хотя в Торонто тоже не самая совершенная система, но там организованы приюты, которые содержат все граждане города: ты из чека какую-то определенную сумму всегда отправляешь на решение этой проблемы. То же самое у нас с благотворительностью — вопрос в никуда. Почему повальное количество европейских стран оплачивает лекарства больным спинальной мышечной атрофией детям, а наше государство, имея несколько сотен долларовых миллиардеров, ближайших друзей главы государства, этого не делает? У нас вообще странно: мэр становится мэром, а его жена — миллиардером; человек становится президентом, а все его друзья, одноклассники, тренеры, повара тоже становятся долларовыми миллиардерами. Я думаю, эту проблему можно решить.
Вообще нож сам по себе неопасен, но смотря в чьих руках он находится…  Точно так же нужно относиться к камерам и курению в городе. Я сам курящий человек, сильно, много, и мне бесконечно неудобно, что я не могу в ресторане покурить. Я не могу согласиться с тем, что в городе нет мест, где я бы мог выбрать: я некурящий и иду в некурящий ресторан или зал, или я курящий и выбираю место, где курят.

Что касается камер, согласитесь, с одной стороны, это некий глаз аппарата насилия, следящий за тобой, но, с другой стороны, как он чрезвычайно помогает, когда тебе нужно найти того велосипедиста, который распылил газ около редакции «Новой газеты». Качество раскрытия преступлений…  К сожалению, у нас правоохранительные органы в большей степени занимаются проблемами политики и идеологии. Ненормально, когда на одно дело о клевете бросается 28 следователей. И, конечно, вопрос в уровне профессионализма, который, судя по тому, как происходят отравления, весьма низкого качества. Опять же с этим можно бороться только образованием.

Сейчас живу…

Мы живем не только на Арбате, но и за городом, где, конечно, совершенно другое состояние — там лучше для детей. Для меня в отличие от Маши, которая очень любит город и асфальт, важно спать в более спокойной обстановке. При этом мы продолжаем жить на две страны, на два города — Торонто и Москву.

То, что это обсуждается как скандальная тема, смешно. Глупо в XXI веке говорить про предательство, отъезды, переезды и так далее. Человек, работающий на заводе «Рено», производящий французские машины на русской территории — он предатель родины или нет? А человек, который женился на украинке или азербайджанке? На мой поступок так реагируют, потому что мозгов мало — деградация населения слишком велика, и средства массовой информации, прежде всего теле, принимают в этом активное участие. Качество человеческого материала понижается, почему я и говорю про просвещение. У нас даже закон вышел, что оно теперь запрещено. Что значит «уехал»? Достаточно посмотреть мою фильмографию и понять, что я продолжаю работать в России, хотя господин Мединский, будучи министром культуры, и был возмущен, что я живу в Канаде, а получаю деньги в России. Но я русский артист, я играю в России, плачу немаленькие налоги и паспорт у меня российский. Очевидно, что если я снимаюсь три сезона в «Докторе Рихтере», а каждый съемочный период минимум полгода, то все это время я провожу в России. И говорить об отъезде как таковом достаточно сложно. Да, я переместился с детьми для обучения…  Массы злятся, потому что у нас у большинства населения нет такой возможности — выехать. В России, по-моему, только 3–5% населения имеют загранпаспорта. Вообще у нас по большому счету нищая страна — она чрезвычайно богатая для одних и абсолютно нищая для большинства населения.

Поэтому да, заявляю открыто: мы по-прежнему живем на два города в разных странах, но я в меньшей степени, сейчас моя дочка с внучкой живут здесь, а Маша летает из Москвы в Торонто, где находятся и учатся в университетах двое моих сыновей. Где и какую жизнь они себе выберут, я не знаю. Это зависит от их профпригодности, реализации того, что в них заложено, того, что от них будет требовать мир, и того, что они сами будут требовать от себя. По крайней мере я знаю, что подготовил их к тому, что они живут на планете Земля вне зависимости от того, в какой точке этой планеты они будут находиться. Полюбит ли мой сын Степа бразильянку, вьетнамку или русскую девушку — он будет сам себе выбирать свою жизнь и место, в котором он будет реализовываться. Я носитель русского языка, русский артист — я работаю и живу там, где я реализовываюсь, а я это делаю здесь благодаря тому, что весьма востребован как актер, и тому, что у меня есть своя зрительская аудитория, которая ценит то, что я делаю.

Желаю Москве…

Я москвич, со всеми плюсами и минусами. Городу, как и всем, кого я люблю, желаю процветания. А Москву я, без сомнения, люблю и скучаю по ней. У меня был повод, живя в Торонто, это понять и осознать, поскольку раньше я не выезжал за границу на гастроли и съемки на такие длительные периоды — я был занят делом и не испытывал ностальгии. Но Канада, без сомнения, доказала мне, что я москвич по природе своей, потому что я скучаю по своему городу, по Торонто же я не скучаю.

Премьера фильма Ильи Найшуллера «Никто»…

Я первый раз увидел картину на премьере и был совершенно потрясен. Это блестящее кино. Я уже давно не поклонник жанра экшн-боевика, но я как профессиональный зритель должен просто поклониться Илье, его режиссерскому дарованию и его профессиональности, поскольку эта замечательная картина сложена из разных элементов, как кремлевская стена, в которую нельзя просунуть листик, — так крепко режиссурно, музыкально, вкусово, ритмически и исполнительски она сделана, что получился шедевр в этом жанре.

Илья несколько лет назад, когда запускал сериал, который, к сожалению, не начал сниматься, звал меня на одну из ролей. Уже тогда он сказал, что хотел бы со мной поработать, а я понимал, что хотел бы поработать с ним, потому что видел его первую картину «Хардкор», и она, без сомнения, очень кинематографически изобретательна. И тут случилось так, что у него оказался этот сценарий американского производства, а потом он уговорил продюсеров из корейской мафии сделать русскую и нашел меня, чтобы я исполнил роль главы этой мафии. Я находился в Торонто, и мне было достаточно удобно перелететь в Виннипег и сняться в этой картине.
В 1990-е годы я, конечно, знал представителей бандитских группировок в силу того, что их было достаточно много и не знать их было невозможно. Но я не знаком с американской или канадской русской мафией, не знаю, как она существует, по каким принципам живет, хотя знаю, что в Торонто бандиты существуют и убийства происходят. При первой встрече с Илюшей, когда я прилетел в Виннипег и мы ехали на примерку костюмов, договорились, что делаем яркий образ широкими мазками — этот жанр не предполагает психологической тонкости. Нам было важно сделать очень яркий персонаж: и костюмно, и по тому, как он себя демонстрирует. Мне кажется, это получилось. Судить, конечно, зрителям. Но Илья доволен тем, что я сделал, и был доволен в тот момент, когда мы снимали. Я считаю, что если я удовлетворяю режиссера, то это принципиально важно, ведь именно это моя задача как артиста, принимающего участие в проекте.

Поскольку Илья свободно, лучше, чем многие носители языка, говорит по-английски и много лет прожил в Америке и Англии, то он в большей степени чувствует американскую культуру и ментальность, я — нет. Это основная причина, по которой я не смог долго жить в Канаде. То, что меня больше всего раздражает, — я не понимаю, что говорят проходящие мимо люди. У меня проблемы с языком, я не говорю по-английски, точнее, не говорю так, чтобы понимать мгновенные реплики, которые возникают на улице. А он понимает и сечет юмор, подтексты, поэтому вполне естественно, что Илья снимает американское кино. Он талантливый человек, поэтому вообще должен снимать то, что хочет.

Я очень благодарен судьбе, что она предложила мне такой вариант, и, без сомнения, пойду к Илье, если он еще предложит сниматься, — он талантливый. Мне повезло в жизни работать с лучшими. И в моей фильмографии наберется десять картин, которые я смогу показать внукам, чтобы объяснить, чем я в этой жизни занимался.

Зрительского отклика на фильм не жду. Моя профессия кроме того, что творческая, еще и достаточно прагматическая — я должен отслеживать целевую аудиторию, на которую работаю: понимать, расширять и не терять ее — я должен думать, какой проект мне лучше брать с учетом тех обстоятельств, в которых находится индустрия. Но в большей степени меня интересует мнение моих родных и тех, кого я люблю. Я не читал сценарий и не знал конкретного сюжета этого произведения, его читала моя жена Маша, ей понравилось. Мне было важно, что это Илья, с которым я хотел работать. Да даже не то, что это американский продакшн и другой по сравнению с Россией гонорар — меня интересовала сама персона Ильи Найшуллера, и я ей полностью удовлетворился, и Марусе эта работа понравилась. Маша играет главную роль в моей биографии. Все, что в моей жизни происходит, как и фильм «Никто», — это благодаря ей и для нее.

Фото: предоставлено продюсерским центром MAVO Productions