О Москве, где живет, но по-прежнему считает себя ленинградцем и никогда не мечтал о переезде, о том, что город — машина и есть специальные люди, которые ее любят и лечат, и о том, каким должно быть детское кино.
Я родился…
В Ленинграде. У меня было прекрасное детство с огромной степенью свободы, как внешней, так и внутренней. Мои родители, рабочие люди, рано уходили из дома и поздно возвращались, поэтому я был предоставлен самому себе. И большое количество моего времени занимал двор, который как-то меня, конечно, формировал. Но интерес мой был связан не столько с вольным времяпрепровождением — куда-то убегать и лазать, как это делают все мальчишки — в какой-то момент я стал увлекаться конкретными занятиями, у меня было в детстве огромное количество кружков, в результате этих моих телодвижений жизнь привела меня во Дворец пионеров им. Жданова — очень важное для Ленинграда место. Там был и есть сейчас Театр юношеского творчества — мне было 11 лет, когда я туда попал.
Мы жили в обычном спальном районе, хотя сейчас это, конечно, практически центр города — это была Малая Охта, хотя до 7 лет я жил в Калининском районе. А Дворец пионеров находится в центре города, чтобы доехать туда, мне надо было садиться на троллейбус и ехать минут двадцать в окружении нескончаемой красоты. И когда я стал очень часто бывать в центре города, то он, конечно, тоже меня формировал. Я столкнулся там с вещами, которых нет в районе Малой Охты и не может быть — это спальный район.
Как я переехал в Москву…
У меня никогда не было мыслей о переезде в Москву, но Москву я любил. Начал ездить сюда с конца 1970-х годов, чтобы плотно там сниматься.
Позже сам переезд произошел органично. Помногу жил в Москве, снимался, работал там. Мне нравится, когда есть много работы, когда жесткий ритм и на отдых практически нет времени. К переезду я достаточно спокойно отнесся, хотя моя мама, которой 94, живет в Питере и не хочет переезжать. При этом я по-прежнему считаю себя ленинградцем и никогда не мечтал о Москве. Сложилось так, что я оказался здесь и здесь живу. Хотя мой младший сын Василий уже родился здесь — он-то настоящий москвич. Я себя очень комфортно чувствую в столице — мне нравятся места, в которых я бываю, мне нравится моя работа, нравится видеть, как Москва растет и развивается по сравнению с той, что была в 1970–1980-х годах. Наверное, потому что я не москвич, мне нравятся те изменения, что происходят в городе.
Чем москвичи отличаются от ленинградцев-петербуржцев…
Ритмом, конечно. Другими социальными нормами и даже физиологическими и энергетическими вещами. Я это замечаю даже по движению транспорта в городе, по общению здесь, размышлениям и поступкам москвичей, которые можно совершать только здесь, по скорости мышления — не в смысле тугодумства ленинградцев, а в смысле умения москвичей скоростно принять решение.
А относительно Петербурга и его жителей, мне кажется, термин «культурная столица» очень даже сильно приемлем, и он правильный. Я вырос на ленинградско-петербургской культуре, несмотря на то что много ездил в Москву и видел спектакли и Эфроса, и Любимова, и Гончарова, и Захарова. Все равно у меня другая почва: Товстоногов, Воробьев, Агамирзян. Эта жилка сидит во мне серьезно, я ее чувствую. При этом я вижу в себе много проявлений, связанных с культурой столицы. Поэтому я не считаю Москву чужим городом, но при этом он не мой.
Мои любимые и нелюбимые московские районы…
У меня нет в Москве мест, где меня трясет от радости или от негодования. Я все-таки воспринимаю Москву с огромным уважением. Хотя, наверное, нет любимых мест. Может, они искусственно появились благодаря роману «Мастер и Маргарита» и моей связи с Булгаковым, скажем, Патриаршие пруды, несмотря на всю загруженность бессмысленными кафе и магазинами, мне нравится это место. Оно для меня магическое. Мне вообще нравится в Москве все, что связано с водой — Чистые пруды: я с удовольствием там гуляю и сижу на скамейках, могу почитать книгу, хотя давно этого не было. Все, что касается канала, притоков Москвы-реки, мне это близко, потому что меня сформировал Ленинград. К Москве я отношусь с любовью, но спокойно.
Что бы я хотел поменять в Москве…
У меня нет такого. Думаю, каждый должен заниматься своим делом. Я принимаю город таким, какой он есть: я не ропщу, что меняется тротуарная плитка, никогда не участвовал в сборе подписей против того, что сажают деревья, которые гибнут — они не гибнут: тот же Ленинградский проспект, который мой маршрут, все деревья, которые там высадили, из-за чего ругались некоторые москвичи, прирослись, как и на других проспектах и улицах Москвы — везде все прижилось. Я отношусь к этому очень спокойно. Меня эти проблемы не волнуют, а больше интересует моя работа. Городом же тоже занимаются люди, которые должны этим заниматься, пусть и продолжают. Почему я должен обсуждать то, что мне не интересно и в чем я некомпетентен? Если меняется тротуарная плитка, то это происходит потому, что она шатается, устарела, брызжет и оттуда растет трава. Если меняется асфальт — значит, он раздавлен, и это лучшее решение для этого маршрута. Город — машина, он живет своей жизнью, есть огромное количество людей, которые отвечают за эту жизнь и мой комфорт — чтобы мне было удобно сесть в метро, чтобы в электричках не было загажено, как в 1970–1990-е. Город надо любить и лечить — и нормально его лечат, как могут.
Я снимаю детское кино — скоро выйдет моя новая картина, а другая пока в работе, но тоже скоро окажется на экранах…
Я всегда ищу детские темы. Мне очень жаль, что когда я получал премию президента, мне не удалось сказать, что я в принципе думаю о детском кино. А это очень важно: мы наших детей развлекаем своим кинематографом, что произошло за счет его американизации в 1990-е годы, когда все было разрешено и «Гарри Поттер» и «Хроники Нарнии» ворвались в нашу жизнь. Это неправильно. Я рос на фильмах «Тимур и его команда», «Судьба барабанщика», «Не болит голова у дятла» и «Пацаны». Казалось бы, взрослые картины, но абсолютно детское кино — такой диалог поколений. У нас с экрана исчез диалог ребенка и человека, который делает кино. Во главу угла стали деньги: картина должна окупиться, но она должна работать как обращение к поколению в первую очередь. Для меня эта мысль — национальная идея.
Я всегда ищу детскую тему, даже если она такая современная, как в моем фильме «Ужасная сестра-2», который выйдет на экраны 26 октября.
А сейчас я работаю над своей седьмой детской картиной — «Сыроежки». Такое сакральное число. В какой-то момент мне позвонила Ксения Драгунская со своим сценарием «Сыроежки/Кораблекрушение». Она сказала, что я единственный, кто это может снять. Так и получилось — мы взяли грант, а работа уже подходит к концу. Фабула сюжета проста: 11-летняя девочка после ссоры с мамой сбегает на чердак на окраине деревни, где она проводит время в одиночестве, прячется там и вдруг обнаруживает в доме Человека, у которого на протяжении всей картины нет имени. Она его никогда не видела — он только приехал восстановить свое родовое гнездо. Эта встреча становится судьбоносной — в жизни каждого подростка есть такая встреча, просто не все ее формулируют. Это мудрая история — почти притча, почти сказка.
Фото: личный архив Александра Галибина