О жизни в доме американского типа 1930-х в Лефортово, о модных показах в ГУМе и о том, как расстелила белую скатерть на смотровой площадке, чтобы отметить день рождения Андрея Миронова.
Город моего детства…
Лефортово — Волочаевская, 1/2. Этот восьмиэтажный дом стоял углом — родителям было очень удобно смотреть за детьми. Мне жаль, что когда строили Третье кольцо, наш дом взяли да сломали. Якобы он мешал, но это не так, иначе на его месте не построили бы новый ужасающий дом. Меняются поколения — им абсолютно все равно, что было 50 лет назад… 100… 200… Все, даже стиль жизни и обстановка, в этом дворе было другим. Знаете писательницу Галю Шергову? У нее есть хороший рассказ про московский двор.
«Каждую весну, как только подсыхали лужи, в наш двор выносили старый патефон и ставили его на стол. Кто-то усаживался на скамейки, а кто-то танцевал тут же во дворе. Чей был патефон — никто не помнил. Общий. На вращающийся диск пластинки осыпала лепестки старая черемуха, потом пыльца лип забивала бороздки, потом облака тополиного пуха вращались по орбитам патефонных песен. Чаще других заводили пластинки Клавдии Шульженко. И сейчас, когда я вспоминаю ту давнюю пору, мне кажется, что вся она рассказана ее удивительным голосом. Вертелся диск, голос пел про то, как падал с плеч синенький скромный платочек. Сидели под черемухой, прижавшись в отчаянии разлуки, две фигурки на скамейке. Мне казалось, что будущее мое взрослое счастье, волнующее и непостижимое, и есть этот московский дворик. И голос, дышащий на пластинке. Мне казалось, что когда-нибудь я буду самой красивой, как наша соседка Зинка. А Пашка Воронцов, волейбольная гордость нашего двора, так же будет держать меня за плечи… » — короче говоря, воспоминания лучшие: и у меня, и у нее они похожи. Мне почему-то кажется, что детство нашего поколения самое счастливое. Хотя в 1947 году был голод в Москве — очень трудно с едой. Мы ненадолго эвакуировались, возвращались. Но детские воспоминания самые прекрасные, несмотря ни на что. Родители нас защищали.
Как же я любила весну! Быстро таял снег — и ручейки текли вокруг дома. Мы гоняли по улицам белые кораблики из спичечных коробков. В Москве тогда были дренажи — все здорово стекало по улицам, где, наверное, была старая закладка.
Помню не только двор, но и необыкновенный подъезд нашего восьмиэтажного дома. Мы открывали очень большую дверь, поднимались по парадной лестнице, входили — огромная площадка, где стояло невероятно красивое зеркало, в котором можно было увидеть себя полностью. Слева от зеркала — большой лифт из красного дерева с бронзовой ручкой. Около стола, обитого зеленым сукном, как ни странно, сидел швейцар, всегда в тулупе. Он был Акимом, а его жену звали Полей. Иногда мама просила Полю присмотреть за мной.
За другой большой дверью был вход в парикмахерскую. Внизу дома был маленький, без окон, подвальчик, там раковина, туалет, душ и прачечная. Каждая квартира была прикреплена к своему душу. Построили дом где-то в 1930-е годы по типу американского.
Там я жила 25 лет. А потом кому-то ударило в голову, что надо всех расселить: многие переехали в Хорошево-Мневники, я — на Мичуринский проспект. Это уже был кооперативный дом. На Юго-Западе еще ничего не было: поля, которые сейчас застроили, стояли пустыми. Но сам дом хороший — академический: высокие потолки, раздельные ванная с туалетом, кирпичная кладка. В любом случае Лефортово место для меня самое лучшее, теплое и домашнее. Если говорят «Родина», то это — моя малая родина.
Именно на Волочаевской прошла очень милая, веселая детская жизнь: казаки-разбойники, крестики-нолики, через веревочку прыгали, лапта и «Зарница». Было симпатично.
Рядом же Лефортовский парк с его озерами и лодочными станциями: зимой катались на лыжах и санках, а летом мы с родителями обязательно брали лодочку. Там была очень высокая трава!.. Когда в шестом классе у нас были первые экзамены, мы бегали в Лефортовский парк готовиться к экзаменам. Хорошая была подготовка: прятались в зелени — не столько занимались, сколько играли.
Единственное, что мне не нравилось в этом парке — я с детства очень не любила танцевальные площадки: шуршали ногами и плохо, некрасиво плясали. Прошло много времени, и, когда по телевизору стали показывать разные танцы-шманцы, люди пошли учиться. В парке около нашего Театра армии есть танцевальная площадка. Боже мой, я туда в последнее время ходила из интереса посмотреть, как хорошо стали танцевать — и старички тоже! Не потому, что я изменилась, а потому, что раньше просто танцевали, без всего — сейчас сами танцоры симпатичные, они уже где-то обучались до своего выхода на парковую сцену.
Любимые районы…
Внутренности Москвы — это мое. Я все время удивляюсь: во Франции, даже если им надо построить здание в центре, то оно архитектурно согласовано, даже похоже на старую застройку — все вписывается, ничего не торчит. А у нас могут ни с того ни с сего в центре, где было так мило, поставить какую-то гадость.
Я очень любила после гастролей гулять по Москве утренней. Это была такая красотища! В центре — просто класс. Никольская улица, близкая к ГУМу. Приятно было ходить в сам ГУМ: там не было особенных нарядов, но было ателье, оно устраивало показы — я не пропускала ни одного. Причем гуляли не толпами — я была сама по себе.
Мне очень нравился район Немецкой слободы за Лефортово, там есть церковь Петра и Павла, где меня в детстве крестили. Введенское кладбище, которое тогда было целиком немецким, рядом. Я любила бродить по его аллейкам, читать надписи на памятниках. Там похоронена Мария Петровна Максакова, мой педагог по вокалу. Раньше к ней ходила, сейчас, к сожалению, из-за хромоты не навещаю ее. Время так летит, все так быстро.
Я часто ездила на Дорогомиловскую, там до сих пор живет моя подружка, они раньше всей семьей соседствовали с нами на Волочаевской, а потом переехали на Дорогомиловку. И мы ездили друг к другу в гости: то они к нам, то мы к ним. Сейчас я живу в Соснах — когда еду по Кутузовскому, то всегда звоню этой подруге: «Женя, подойди к окну — я мимо тебя проезжаю».
Такое приятное ощущение нежности. Именно к старой Москве. Она, конечно, потрясающая была. Зачем ее сейчас окружили? Можно было прежде, чем сделать, подумать: сейчас все не в ансамбле. Кому-то захотелось — швах и построил. Нет чтобы договориться… Хотя высотная «Москва-Сити» мне нравится: отрадно смотреть на нее, когда я за рулем мчусь по Кутузовскому, хорошо торчит. И с той стороны, по окружным-обводным, тоже красиво смотрится.
Я бы изменила в Москве…
Я?! Изменила?! Вы что, сдурели? Слава богу, и без меня нашлись люди, которые все поменяли. Что значит изменила? Что вы, это не разговор. Есть приятные места, куда с удовольствием поедешь, посидишь и походишь. А в плохие можно не ходить.
Кто такие москвичи…
Не знаю. Я не разделяю жителей разных городов. Есть люди, которые хотели страстно сюда приехать — повнедрились, и, по-моему, хорошо, с уважением относятся к самой Москве. А есть люди, которым все равно. Не зависит это ни от Москвы, ни от Парижа, ни от чего хотите. Есть хамское воспитание, а есть хорошее.
В девяностых годах был период, когда они, хамы, на балконах шашлыки жарили. Понимаете? Смешно. И грустно. И жалко человека: он не виноват — так уж изнутри устроен, получился такой. А воевать со всеми, бить себя в грудь — ради чего? Да и не осталось сейчас москвичей. Думаю, именно наше поколение и наши дети, сквозь которых можно рассмотреть нас, последние.
Конечно, невероятно жалко Москву с ее двориками и садами — так интересно раньше было походить по городу. Сейчас у меня болит нога, поэтому я особенно не разбегусь. Но раньше… Я сорок лет за рулем — могла вдруг сесть и поехать на Ленинские горы, когда поют соловьи. Поставить машину на обочину (тогда еще можно было), сесть на лавочку и слушать трели. Они там поют до сих пор. Кому не лень, можно съездить.
А недавно я знаете, как интересно учинила? И самой эта идея понравилась. Было это лет пять назад. Седьмого марта день рождения Андрюши (Андрей Миронов. — «Москвич Mag»), а девятого — мой. И меня Михаил Куницын, ведущий на «Эхе», пригласил на свою программу джазовой музыки. Я предложила и про Андрюшу поговорить, взяла из его коллекции пластиночки. Потом мне вдруг ударило в голову, я Куницыну сказала: «Знаешь, что сделаем? Давай купим шампанское!» Купила еще черной икры, взяла две белые скатерти, мы поднялись на смотровую площадку Ленинских гор. Загородка из гранита достаточно широкая, на нее я постелила скатерть, поставила шампанское и тарталеточки с икрой, и таким образом мы отпраздновали — увидели всю Москву как на ладони, провели программу и пригласили всех к нам приехать. Нам мало кто поверил. Но тот, кто решился, знает — было здорово. Правда, красиво? Всегда я, когда был жив Андрюша, придумывала что-нибудь на дни рождения, ну а сейчас уже…
За границу…
Первый раз я попала в 1963 году, на фестиваль кино в Италии, где мечтала оказаться. Приехала на премьеру фильма «Гусарская баллада». Потом Дания, Норвегия, Исландия. И 15 лет я ездила нон-стоп за границу на кинофестивали. Очень забавно было, когда меня спрашивали о моей зарплате. Я, кинозвезда, стою в лайковых перчатках, говорила: «69 рублей… в день!» А на вопрос, как живу, отвечала, что у меня прекрасный дом и две лошади. Всегда на улыбке. Мне очень нравилось такое общение. Им же морочили голову, что у нас в стране не знаю чего, и их это интересовало, а за державу было обидно.
Вначале я ездила везде — это был очень высокий уровень поездок: нас с фильмом «Освобождение» принимала Columbia Pictures. И в Бразилии я была, и в Англии. Когда-то моим любимым городом был Лондон, но с тех давних пор я там больше не оказывалась. И ощущение у меня, что сейчас в Лондоне, кроме нас, никого нет. Кстати, там я даже давала интервью газете Daily Mail. Со мной беседовал их корреспондент. Это было забавно. У меня даже есть вырезка из газеты: я лежу на траве в Гайд-парке, он сидит рядом и задает мне вопросы, которые мне бы даже в голову не пришли. А фамилию мою он написал «Golub-kina» — разделил, потому что я ему объяснила, что фамилия от слова «голубь». У меня до сих пор в шкафчике сохранилась эта газета — было много забавных статей.
Когда очень много ездила, то английский у меня был более или менее. А пела, как попугай, на итальянском. Мы тогда уже очень много кривлялись. Заучивали английские песни, но Андрюша всегда говорил: «Замолчи, не пой на английском», — почему-то это его раздражало, вытерпеть он не мог. Тогда я переходила на русские романсы.
Спектакль «Лариса Голубкина. Заплатки» не автобиографическая постановка…
Каждый раз новая история — я выстраиваю свою жизнь для этого спектакля по тем дорожкам, которые я прошла. Обратила внимание, что сейчас многие подобное делают. Но я года четыре назад была одной из первых. Сейчас также начали выходить одиночки — у них получаются встречи со зрителями, а мне хочется размышлений вслух, к которым внутренне подключатся пришедшие на спектакль и обратятся к себе, выбрав свою дорогу. Я стараюсь ничего не придумывать.
Мой родной театр — тогда Советской, а теперь Российской армии…
Этот театр такой огромный, что найти себе место там невозможно. Куда ни сядь, всегда на виду. Сам зал очень тяжелый. Мне повезло, что у меня поставленный голос — меня слышно и видно. Школа такая — я бабушка русской революции. Все. Закончен бал, погасли свечи.
Желаю москвичам…
Господи! Любить Москву и не отдавать ни одного ее кусочка никому. Может быть, удастся по крайней мере не ломать город. Нужно сделать границу, за которую нельзя переступать. Но спасибо, что и так.
Ближайший показ спектакля «Лариса Голубкина. Заплатки» 16 июня.
Фото: Илья Золкин