О причине, по которой переехала в Москву из любимого Ленинграда, о курьерах со стеклянными глазами, которые портят жизнь города, и о том, зачем помогать людям, которые умирают и им, кажется, уже ничего не надо.
Я родилась…
В Ленинграде. Выросла в районе Сосновая Поляна. Первое, что приходит в голову, когда о ней думаю — что-то грустное, как в фильме Соловьева «Нежный возраст» — Сосновая Поляна в 1990-х была местом серьезным.
Но если покопаться глубже, у меня там было счастливое детство. Я помню дачу в Разливе с кучей соседей: вечерами — общий стол, домино, бабушкин пирог из печки, которая называлась «Чудо», он фантастически пах — все было так хорошо и безопасно.
Я не то чтобы стеснялась в юности Сосновой Поляны как спального района, но у меня никогда не было ощущения, что он считается территорией Ленинграда, хотя моя семья живет в этом городе в немыслимом поколении. Почему-то так получилось: когда нужно было поехать в центр, мы говорили, что едем в город, что нас автоматически оставляло за чертой Ленинграда. Но у меня не было комплексов по этому поводу. Хотя Сосновая Поляна — спальный район — довольно цивилизованное место, при том что это новострой, а мой дом был вообще последним в городе. С него начинались капустные поля, куда мы, естественно, ходили воровать эту самую капусту по осени. При этом у нас был Екатерининский парк, напротив моего дома стоял дворец, построенный Антонио Ринальди, рукой было подать до Стрельны, тогда еще до разрушенного Константиновского дворца, на развалинах которого мы гуляли, 20 минут до Петергофа на автобусе. У меня не было ощущения, что я не ленинградка.
В юности у нас были разные компании: Ленинградский рок-клуб со своей аудиторией и тусовкой, были панки, хиппари, люди, которые фанатели от бит-квартета «Секрет» (они ходили в черных пальто и красных галстуках), в конце концов, был боевой еврейский отряд «Бейтар» — куча народу. Но я была вне культурной и вне музыкальной тусовки в это время, мои музыкальные предпочтения сложились сильно позже. Поэтому когда у всех была радиостанция «Балтика», у меня было пиво «Балтика-9». На юшке все-таки компания попроще (юшка — самый дальний район города на сленге. — «Москвич Mag»). А условный клуб «Гора-Нора» был скорее поводом свалить от мамы в 11 вечера и побывать там, где тебе нельзя. То есть я туда ходила вовсе не потому, что для меня там были невероятные культурные магниты.
Моей тусовкой были моряки дальнего плавания — они много путешествовали. Порт и парк. Но это не значит, что я с головы до ног была в заграничных шмотках — все были бедными студентами, максимум жвачку могли привезти из плавания, не было принято ждать чего-то большего. Все были юными, поэтому парни не подарки нам возили, а старались накопить на тачку, чтобы притащить ее из Японии. Рано или поздно они ее покупали — и вокруг этой тачилы вертелась жизнь: поехать купаться или просто покататься. Это была приятная, классная компания, в какой-то степени мы были маргиналами, но не совсем гопниками. Ребята много путешествовали, дофига видели — все это было страшно интересно. А эти звонки!.. Позвонить на корабль, чтобы поздравить с днем рождения или получить поздравления от парня, который завис в Индонезии. Это целое дело: другой сигнал телефона с иными интервалами между звонком. Тебе звонят из радиорубки пароходства: «Соединять с Сормовский 3003?» — «Да, конечно!» Или сама просила отправить телеграмму. Такая вот романтика. А когда приходит корабль в порт!.. Или отправляешь парней на рейс — они должны лететь на корабль, потому что уходят не из ленинградского порта. Сидишь в Пулково сутками — то рейс отложили, то им билеты не взяли: все Пулково изучено, все пиво выпито.
Переезд в Москву…
В 1998 году в Ленинграде не было работы — «Улицы разбитых фонарей» снимали, да и все. Вот и переехала — как все люди на свете, которые приезжают в Москву не из большой любви к ней, а чтобы работать здесь. Вся лимита за этим и тянется, я тоже.
Естественно, говоря о первых годах в Москве, я любила «Жан-Жак» — тот, первого разлива. «Маяк», причем всех периодов — и сухановский, и борисовский, и закрытый, и чуть более открытый. И, соответственно, я любила все улочки вокруг.
Мои московские адреса…
Я пожила на «Студенческой» с видом на отходящие с Киевского вокзала поезда — было клево: первая моя-моя квартира. Мне кажется, что хорошая история была.
Но вообще у меня все время были выдающиеся названия: на «Студенческой» — Резервный проезд, оттуда я переехала в Береговой проезд. Там реально тогда было дно — пойма Москвы-реки, Фили, было страшно, казалось, что жизнь закончилась и ты никогда оттуда не выберешься. Я постоянно была в командировках, на съемках, приезжала в эту квартиру только чемоданы поменять и старалась там особенно не появляться. А потом переехала в центр — сняла модную квартиру на Патриарших прудах, аж в Трехпрудном переулке, в которой я жила один день, мне кажется. А потом со Стычкиным стали жить совсем в центре.
Сейчас живу…
Больше за городом. С дачей у меня связаны разные периоды: то мне нравилось-нравилось, то ужасно не нравилось, но не было других вариантов, потом мне нравилось опять, потом, когда была пандемия, мы стали счастливыми обладателями возможности гулять тогда, когда хочется и где хочется, не спрашивая разрешения выйти из подъезда по QR-коду — у остальных людей такого не было, а мы царствовали, встречали доставку, растили сад, выгуливали собак. Сейчас мы там с младшими детьми. Нормально мне за городом. Просто нужно быть чуть более сосредоточенным и собранным, что мне не нравится и мало на меня похоже, но приходится — поехал в город, нужно взять все 54 варианта одежды, которые тебе теоретически пригодятся. И ты такая обезьянка из мультфильма с оттянутыми сумками руками. Наверное, есть другие высокоорганизованные загородные люди, у которых нет такой проблемы, но я пока не открыла для себя секрет.
Мои любимые заведения и магазины в Москве…
Все мои любимые магазины закрылись, и я сейчас не про H&M, закрылись они сильно раньше, хотя H&M тоже жалко. Был великий винтажный магазин Маши Хейворт — Oldich Dress & Drink, который совместили с баром. Там было клево: продавался винтаж, предметы из этой коллекции до сих пор со мной. Клевый бар с костюмными вечеринками, даже фокусников приглашали. Зато сейчас Маша сделала под тем же именем скульптурную мастерскую для простых смертных.
Мои нелюбимые московские районы…
Черт знает, особенно не обращаю на это внимания, хотя потом в голове всплывет какая-нибудь гадость. Наоборот же: клево отреставрировали Чистые пруды — мне нравится, прям классно сделали. Мосфильмовская начинает жить своей жизнью, классные Хамовники. Вообще сейчас скажу ужасно крамольную вещь: в Москве стало неплохо.
Но я бы изменила в Москве…
По-прежнему надо разбираться с химией под ногами. На днях выпал первый снег — и уже вся улица тонким скрипучим слоем этого ада засыпана, полный бред. Собак в город я не вожу давно, но детей жалко, да и себя — все время привкус кислого аммиака во рту. Неужели нет другой возможности с этим бороться?
Много парковок для каршеринга. И самого каршеринга дофига. Бесит. Я приезжаю домой и не могу припарковаться: на придомовой парковке семь машин каршеринга — с чего бы? Ставьте их в другое место.
Бесит, что нет никакого официального правила и штрафа для людей на самокатах и велосипедах. Их тоже жалко: они задавлены такими чудовищными условиями труда, что если они заказ не доставят секунда в секунду, то с них снимут деньги. Если для нас это вопрос условных двух пицц, то для них это огромная зарплата. Поэтому они как сумасшедшие, со стеклянными глазами, не спав сутками, несутся на этих самокатах, ничего вокруг себя не видят. Все из-за того, что таковы условия компании. Безумие какое-то происходит: мэрия должна обязать компании ввести правила для своих курьеров — пониженные сроки доставки. Да что угодно, лишь бы было безопасно для всех окружающих. Это бесит прямо люто.
Много чего надо менять, но давайте начнем с химикатов на улице.
Москвичи отличаются от жителей других городов…
Хоть я и переехала в Москву в 1998-м, москвичкой не стала. Отчасти из вредности и снобизма. Не стала и не стала — не хочу.
А москвичи отличаются тем, что не знают свой город: выходят из подъезда — и все, их невозможно ни о чем спросить, они соседнюю улицу не знают. Им и не надо. У них все налажено: известно, где ближайший магазин, аптека и «Госуслуги». А приезжие должны знать многое.
Если не Москва, то…
Жить мне хочется там, где я живу — мой дом и моя дача. Столько всего было сделано, чтобы там было хорошо, что не вижу смысла менять то, что нравится. Я люблю свой дом, своих собак и семью — программное заявление получилось.
Где хочется бывать…
Я вообще люблю путешествовать — много и свободно. Просто вечером садиться и понимать, что устала — поменяю-ка картинку. Я бы так хотела. Свободно.
Семнадцать лет исполняется фонду помощи хосписам «Вера»…
Мы уже так давно дружим, что я и не помню, сколько. Мы считали, сколько лет сотрудничаем, и не смогли понять. Главное, что все эти годы я остаюсь с одним этим фондом по принципиальным соображениям. Обычная и нормальная практика, когда медийная личность поддерживает несколько фондов. Но мне кажется неверным с разной силой убеждения говорить о нескольких фондах — это распыляет ответственность и все сказанное становится не очень важным.
Я для себя тогда выбрала этот фонд и, надеюсь, буду с ним еще сколько смогу. Тогда, 17 лет назад, было довольно тяжело говорить о паллиативной помощи — никто не хотел думать о смерти, да и сейчас не особо кто-то хочет. Первый вопрос у обывателя, который сталкивается с нашим фондом, совершенно нормальный: зачем нам помогать людям, которым, как многим кажется, уже ничего не надо? Это была наша задача предыдущие 17 лет и сейчас тоже, хотя уровень образования людей в этом вопросе повысился, в том числе благодаря фонду.
Нужно объяснять, зачем помогать нашим подопечным, объяснять, зачем помогать людям, которые нуждаются в паллиативной помощи. Ответ очень простой: мы все умрем. Это та часть нашей жизни, которой мы не избежим никогда. Наша задача сделать так, чтобы в тот момент, когда с нами это приключится, это было удобно и по-человечески. Для этого нужно воспитывать общество, создавать систему помощи на государственном уровне, принимать законы, которые настойчиво все эти годы пробивает Нюта Федермессер — теперь за гражданами России закреплено право на паллиатив.
Фото: Ольга Тупоногова-Волкова