О жизни во флигеле Пушкинского музея, о приезжих-донорах, которые сдают кровь Москве, и о проблеме гастарбайтеров, которая неразрывно связана с исторической экспансией государства.
Я родился и вырос…
В памяти осталось два района, в которых прошла большая часть моего детства и юношества.
Первый район там, где я родился — в здании Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Сейчас тот дом входит в состав музея, а тогда были просто коммунальные квартиры, которые находились сбоку от музея по Волхонке. Я тогда учился играть на скрипке и постоянно терзал уши наших соседей по коммуналке — возрастной еврейской семьи.
Это было очень интересное время — мимо наших окон постоянно ходили демонстрации: маршировали оркестры, люди носили транспаранты, деловитые прощелыги продавали самодельные сувениры — таких обезьянок на резиночках с пружинными лапками и шарики.
Потом, когда мне было 8 лет, нам дали квартиру в Медведково — тогда это был край географии, зато трехкомнатная квартира, хоть и хрущевка, но вместо одной комнаты в коммуналке — серьезный апгрейд. Там я ходил в несколько разных школ — они постоянно строились и возникали как грибы. Да и сам район динамично расстраивался. Было время уличных познаний — от Медведково это распространялось до ВДНХ, куда мы постоянно ездили с друзьями.
Совсем другой город, нежели тот, который мы видим сейчас: он был намного спокойнее и медленнее, автомобилей раз в сто как минимум меньше. В Медведково, где проходила часть моего тинейджерства, было очень много природы: овраги, речка — сейчас все благоустроено: парки с фонарями и набережными, а тогда была дикая природа. Мы сами строили лыжные трамплины, организовывали лыжные походы в лес, вставая на лыжи прямо у дома и уходя в лес вплоть до МКАД, которая была узкой — ее было легко перейти.
Я долго пытался заработать в школе хорошими оценками на велосипед — в конце концов даже преподаватель надо мной сжалился и написал родителям в дневнике: «Алексей трудился — он заслужил велосипед. Пожалуйста, купите ему». Мы любили ездить в сторону ВДНХ, там есть такое место — Северянинский мост, под ним меня остановил дяденька и сказал: «Мне нужно одолжить у тебя велосипед на пару минут — постой здесь, я быстро приеду». И я остался без велосипеда — дяденька не вернулся. Приплелся домой в слезах. Такое неприятное воспоминание о районе.
Лет с четырнадцати мы начали хипповать: делали огромные клеши, разукрашивали кеды всякими рисунками, иногда ходили босиком. ВДНХ была местом нашего постоянного паломничества. Когда мы были помоложе, то либо ходили кататься туда на каток, либо летом за яблоками — вся ВДНХ была усеяна яблонями: яблоки были довольно вкусные, а мы — вечно голодные. Позже мы ходили туда хипповать, на всякие музыкальные концерты. А по соседству, в Останкино, тоже была танцплощадка, куда мы также ходили хипповать. Позже была масса всяких клубов — на той же ВДНХ.
На Арбат мы ходили, но чаще все-таки на ВДНХ, где у нас была своя хипня. Не было централизовано — каждый хипповал как мог. Компания не очень большая — не больше десяти человек, но нам хватало, самодостаточные такие хипари, тем более мы играли музыку: нас привлекала эта эстетика именно в сочетании с музыкальной культурой. Пили портвейн — все напитки налицо: на что хватало денег в магазине, то периодически и употребляли. Хоть алкоголь и пробовали, но в нашей рано образовавшейся группе желание расти как музыканты преобладало над другими пагубными. Хотя чуть позже мы, конечно, попробовали в этой жизни все.
Потом моя семья переехала в район Нахимовского проспекта — постепенно там появилось и метро. К тому времени я уже стал профессиональным музыкантом и вдоль и поперек объездил всю страну. На Нахимовке я обитал до переезда в Соединенные Штаты.
Американская жизнь…
В общей сложности мы провели там около 12 лет — разные периоды. Мы были не туристами или эмигрантами, а группой, подписавшей контракт, к которой западный шоу-бизнес проявил интерес. Мы как-то сразу попали на самый верх, образно говоря. Поначалу, когда приехали из Советского Союза, где прилично придавливали и даже запрещали наш с Николаем Носковым коллектив — группу «Москва», была эйфория. Его вдохновителем был Давид Федорович Тухманов — была его музыка и полное участие, он также играл на нескольких инструментах, а все остальное были мы. Закончилось тем, что нас просто запретили. Как можно было запретить музыку Тухманова? Непонятно. Все потому, что молодежь прыгала на концертах. Серьезный черный список — никуда нельзя было сунуться. Потому когда началась оттепель, то, что называли перестройкой, мы уехали. Хотя я собирался уезжать в любом случае, потому что думал, что такой же идиотический подход безальтернативных коммунизма и ленинизма будет продолжаться еще лет сто. Приготовился уезжать насовсем, и в отличие от ребят, которые ехали в командировку, уезжал насовсем.
Первое время была эйфория — было созерцание изобилия, потом очень быстро к этому привыкли, через это проходят все музыканты на Западе: шоу-бизнес поставил нас на место. Нет артиста, которого бы там не обокрали — обокрали и нас. Потом нам говорили: «Как вас таких сладких, ничего не знающих и не понимающих, не обокрасть». Потом был момент противостояния: суды — рекорд-компания хотела это использовать в своих целях, но мы не стали поддаваться. Когда появился прекрасный менеджер — время познания: мы уже довольно хорошо понимали, что это за общество. Чем дольше мы продолжали там жить, тем больше оно раскрывалось с различных сторон.
С точки зрения работы и индустрии все прекрасно. Но с точки зрения общества как такового… Люди — они везде люди: и в Соединенных Штатах, и вообще в других странах — везде мы встречали прекраснейших людей. Но то, что по-английский называется society — это организм, который над людьми, он постоянно меняется. Собственно, это общество и его определенные стороны категорически мне не нравились, а часть группы так и живет там — они уже давно граждане США.
Был момент, когда я поймал себя на мысли: я бы не хотел, чтобы здесь рождались мои дети. Соединенные Штаты на сегодняшний день — это верховенство западного образа: они всему миру показывают и диктуют, как, кем и чем быть — для этого есть такой сильнейший инструментарий, как Голливуд, он заполнил все. Многое нам не нравилось в Советском Союзе, но есть одна очень важная вещь — нас никогда не учили ненавидеть, мы даже немцев, которые в нашей истории оставили неприятный след, не ненавидели, а ненавидели фашистов в кино. У нас не было антагонизма по отношению к ним. В Америке же постоянно-постоянно культивируются элементы ненависти по отношению к разным группам: сегодня это арабы, завтра немцы, послезавтра русские, потом сербы и какие-нибудь китайцы. Всегда находится антигерой, на котором концентрируется внимание — он становится звездой сезона, это очень серьезно. Даже внутри страны есть группы, которые ненавидят друг друга, их количество растет.
У нас были близкие друзья — один из них основатель группы Red Hot Chili Peppers, мы часто ходили с ним на собрания и домашние концерты, где бывали голливудские сценаристы. Когда мы начинали говорить о наследии, эти люди вытягивались в струнку и наклоняли головы, показывая преклонение: «О, Достоевский!.. » Выше быть не может.
Я потом много раз говорил, что меня Америка научила любить Россию. В 1994 году мы приехали в Россию на первые гастроли — ужас, страна растерзана в клочья. Как-то, сидя в Лос-Анджелесе, думал, что перевезу сюда родителей, здесь умру… Но все оказалось совсем по-другому. Я увидел и узнал другую Россию — глубинную, познаваемую, но до конца не познанную. Это, к сожалению, не каждый может увидеть.
Первые два года, с 1987-го по начало 1991-го, мы прожили в Нью-Йорке и его окрестностях. Нью-Йорк, как и Москва, мегаполис. Потом мы переехали в Лос-Анджелес — это тоже мегаполис, но они совершенно разные: Лос-Анджелес — мегаполис мягкой силы, он разбросан и больше похож на курортный город, несколько даунтаунов. Тем не менее при всей мягкости это мегаполис, который, как и сородичи, поедает людей.
Мне нужно было вдохновение — я много раз по ночам заезжал в районы, в которые обычно страшно зайти даже черным, например Скид-Роу, где ходили пушеры. Из-за Голивуда туда едет молодежь всего мира. Куда ни зайдешь, все приезжие — официанты в дейнерис, но если спросишь этого человека на улице, кем он работает, ответ будет один и тот же — актер или актриса. Я написал об этом песню «Калифорнийские обещания»: слетаются, как бабочки, жгут крылья, не чувствуют боли и сгорают — это их роль, их голливудская мечта, но в итоге они заваливаются на бок от наркоты, сидя на краю дороги.
Нью-Йорк — типичный мегаполис, жесткий снаружи. Такой, каким вы его видите: быстрый, дымящийся, спешащий — летом нельзя открыть окно машины, иначе просто задохнетесь. Москва тоже жесткий мегаполис, но несколько по-другому. Последний дом, в котором мы жили — дом, висящий над обрывом, если смотреть на слова «Голливуд», он ближе всех. Там мы прожили около шести лет. От нашего дома — лощина, она заканчивается утесиком, а на нем миниатюрный кремль — дом Мадонны, он когда-то принадлежал мафиози, построившему Лас-Вегас, там его и убили. Там мы бегали вокруг озера каждое утро, один раз в компании Мадонны, в очках и кепке, и ее телохранителя. С точки зрения комфорта там больше нравилось.
Если в Америке американская мечта, то в Москву каждый едет за московской. Москва — город возможностей, реально у кого-то получается. У меня есть знакомые, которые приехали сюда и тяжело пережитыми трудами стали большими людьми, а много людей ломается, хотя думает, что у них получится. Это жестокий город, он пьет кровь: одни сдают ее на пользу, а вторых кровопускание убивает.
Возвращения в Москву…
Пять лет мы вообще отсутствовали — с 1989-го по 1994-й. Приехали в тур — не только Москва, но и все СНГ, нас ужаснуло — территория, которую разорвали в клочья. Через год на небольшой срок мы приезжали писать здесь симфонический оркестр, а в 1996 году приехали подписывать договоры с фирмой «Союз». И я увидел потепление — что-то начало меняться: расплавленный свинец и туман куда-то ушли, начала появляться жизнь. У нас был контракт с «Трансаэро» и «Аэрофлотом» — мы могли летать куда угодно бизнес-классом, из Лос-Анджелеса самолет летал только в одно место — Москву. Иногда я удивлялся тому, что отсутствовал две-три недели и вижу изменения. Не понимал как, но в воздухе и атмосфере что-то менялось.
Наверное, окончательное решение вернуться пришло в конце 1998-го, до 2002-го я числился резидентом Соединенных Штатов, но потом понял, что мне это ненужно и неинтересно. В России мне пришлось восстанавливать гражданство. И вдруг я захотел, чтобы мои дети родились здесь — там, где рождаются Пушкины и Достоевские. Все, что связано с историей России, с этой землей, стало мне не просто близким, а очень родным. Это, конечно, духовная субстанция, которую никак невозможно измерить.
Когда я вернулся сюда, у меня появилась семья — супруга Ольга Кормухина и ребенок. Мы долго, почти 15 лет, жили в районе Динамо — я его полюбил. А потом мы, люди творческие, решили перебраться за город — за уединенностью и тишиной. Город в любом случае поменялся: в нем нет того движения воздуха, которое было, когда мы были юными — все стало более концентрированно: дома, транспорт. Когда-то мы на машине могли пересечь всю Москву за 15 минут на бешеной скорости — у милиционеров не было аппаратов, чтобы мерить скорость. Было анархичнее, но веселее.
Хоть и живем за городом, в любом случае время от времени появляемся в Москве и видим, как она преобразилась за последние лет пятнадцать. Но остались и разрастаются ужасные спальные районы: они мне напоминают японские гробы, куда местные жители приходят только пить саке и спать. Наверное, и такое нужно.
Сравнивая Москву с другими городами…
Мы очень много путешествовали до начала ковида — Москва стала намного красивее, чем была. Пусть это жесткий, быстрый и концентрированный, скомпрессированный город, но тем не менее она очень красивая. Мы и в Париже, и в Мадриде, и где только не были, но Москва выделяется!.. Это не только мои слова, а иностранцев. Она еще и большая — красивый не только центр. Сколько тянется по набережным и проспектам — везде интересно! Необыкновенный симбиоз старины и модерна. Если смотреть на «Москва-Сити», открывается интересный космический вид.
В Москве меня беспокоит…
Обилие гастарбайтеров — не в укор самим гастарбайтерам, а больше в сторону политики рынка труда. Мне всегда казалось, что у нас в стране достаточно людей, которые могут работать — просто это дешевый труд, который позволяет достигать большей прибыли, но тогда приходится жертвовать чем-то другим. Мы прекрасно знаем, что часто бывают неприятные стычки — это люди другой культуры. Я ко всем отношусь одинаково — для меня любой, даже узбек, не менее ценен, чем единокровный гражданин. Человек всегда остается человеком, но разница в культуре и воспитании сказывается. Как развивалось наше государство? Наше государство развивалось в виде экспансии, когда наш народ нес культуру в другие. Так, один знакомый таджик-писатель, который подрабатывает здесь, говорил моей родственнице: «А у нас до развала Советского Союза был университет! А теперь нет». Я не шовинист, но вы меня спросили, а я ответил. С другой стороны, на все воля Божья. Может быть, они чему-то здесь научатся. Главное, чтобы не росла преступность, а она растет — мне это не нравится.
«Новогодний Квартирник у Маргулиса. Гараж желаний», где я выступлю вместе с супругой Ольгой Кормухиной…
В «Новогоднем Квартирнике» Ольга будет исполнять свою песню, которая называется «Жозефина» — она будет одета в костюм Наполеона, ведь эта песня поется от его лица. На сцене кроме нее и группы будут участники нашей академии — около 20 человек очень талантливой молодежи, это культурный запас нашей страны, мы стараемся сделать все, что от нас зависит.
С новым счастьем — всем новой радости и поменьше горя и печали в новом году. Будем ждать, молиться, надеяться и верить, что все будет так.
Фото: Persona Stars