О трамвае на Арбатской площади, о том, как пекли и продавали пирожные прямо во дворах в Столешниковом переулке и о жизни на самоизоляции.

Я родился…

До 1939 года мои родители жили на Новослободской улице, как раз напротив метро «Новослободская». Потом рядом стали строить дом, и их дом снесли. В числе других переселенцев из центра родителям дали участок в районе, который назывался Перово Поле. Там в 1940 году я и родился. У нас был большой дом, сад, огород — жили как на даче. В честь моего рождения папа посадил пирамидальный тополь, который до сих пор жив. Вижу его сейчас, когда проезжаем мимо. Однажды даже вышел и подержался за ствол, хотя, конечно, в мистику не верю.

Учился…

В 1945 году мы вернулись из эвакуации, и я пошел в школу при Московской консерватории (ЦМШ). Мне было четыре с половиной года, поэтому определили сначала в подготовительный класс. Ежедневный маршрут выглядел так: на 34-м или 2-м трамвае до метро «Сталинская» (сейчас «Семеновская») либо до метро «Измайловский парк», потом до Арбата и Собиновского (сейчас Малый Кисловский) переулка и до Консерватории.

На углу теперешнего Арбата были одноэтажные строения, где собирались родители детей, обучающихся в ЦМШ. Помню, как мама на большую перемену приносила бутерброд с «Любительской» колбасой и французской булкой. Мы ели его напополам с моим товарищем и запивали лимонадом.

После окончания школы было училище, потом Консерватория, которую я окончил в 1965 году.

Москва моей юности…

Помню, как по Арбатской площади ходил трамвай, как сносили дома. Так что арбатские переулки строились на моих глазах.

Вообще на Арбате было много наших закутков: какой-то садик, скамейки. Сравнивая с Парижем, где до сих пор есть скамейка Бальзака, на которой он любил сидеть, могу сказать, что грибоедовских, пушкинских, нащокинских скамеек у нас нет. Но есть таблички, которые обидно читать, например: «На этом месте стоял дом, куда приходил в гости к Нащокину Пушкин» или «На этом месте стоял дом Шаляпина».

Родные места остались, но часть из них уже стала чужой.

Любимые места в Москве…

Плотников переулок, где жил мой товарищ. Пушкинская площадь в том месте, где стоял раньше памятник Пушкину, то есть со стороны Бронных.

Мне всегда нравилась улица Горького (сейчас Тверская). В 14–15 лет мы с друзьями очень любили гулять в тех местах. Заходили в кафе-мороженое, в котором нужно было отстоять длиннющую очередь, прежде чем выбрать мороженое. Но каким оно было изумительным!

А в Столешниковом переулке мы с мамой или сестрой покупали пирожные, которые пекли там же, во дворе. За ними тоже была длинная очередь, но вкуснее этих пирожных я в жизни никогда ничего не пробовал! Ни в Бельгии, ни во Франции, ни где бы то ни было еще!

Замечательным было место на углу ресторана «Прага» с кулинарией и кафе. Брали там какао и вкуснейшие слоеные пирожки с мясом.

На «Пушкинской» по адресу улица Горького, 16, располагалось Всесоюзное театральное общество (ВТО). Когда мне исполнилось 18 лет, я уже работал в театре на Малой Бронной. Играл в оркестре. Семен Соколовский, потрясающий артист театра, проторил нам дорожку в ресторан ВТО со словами, обращенными к метрдотелю: «Так, вот это мои ребята, пропускайте их!» Почему так сложно? Туда не всех пускали! А какие там были люди!!! Все сплошь народные: Михаил Яншин, Алексей Грибов, Николай Плотников. У них даже был целый ритуал, связанный с рестораном ВТО и официантом по имени Семен. Сразу при входе раздавалось: «Семеооооон!» Официант на маленьком подносе выносил каждому по 110-граммовой рюмке водки, соленому огурцу и бутерброду с маслом и килькой, а затем по стаканчику боржоми. И только после уже можно было раздеться и пройти за столик.

Если гулять по Москве, то…

В Пушкинском скверике, конечно!

Люблю Таганку, много времени там провел. Правда, этот район очень сильно изменился. Раньше там можно было присесть на каждом углу, съесть мороженое, а сейчас как-то все не для людей сделано, больше для проезжей части.

Арбатские переулки и особенно Никитский бульвар, во дворах которого сейчас спрятан старый памятник Николаю Васильевичу Гоголю работы скульптора Андреева. Говорят, снесли памятник после того, как Сталин, проехав мимо, сказал: «А что у нас Гоголь такой грустный?» В 1951 году на это место поставили новый памятник. Но есть разговоры о том, что работа Андреева все-таки займет свое прежнее место. Это было бы логично, так как вся балюстрада, фонари сделаны под него.

Мне нравится проезжать по Краснопресненской набережной.

Мне не нравится в Москве…

Метро, потому что оно переполнено чужими, толкающими друг друга людьми с огромными сумками. Я любил трамваи, троллейбусы. И мне не нравится, что троллейбусы сейчас убрали. Начинаю перечислять и получается как будто «враги сожгли родную хату», так что лучше не будем об этом.

Сейчас живу…

На Кутузовском проспекте, в доме, где располагается театр «Мастерская Петра Фоменко».

Но если бы не работа, связанная с гастролями и поездками в центр на запись, жил бы себе в пригороде, подстригал бы шиповник вместо роз.

Москва изменилась…

Полностью. Начиная от контингента жителей и заканчивая архитектурой. Никогда не забуду, как мама подводила меня шестилетнего к трамваю и просила взрослых, чтобы присмотрели за мальчиком во время поездки, чтобы я сел в метро в нужном направлении. Так вот, двадцать человек держали меня за руки и провожали до вагона метро. А на «Арбатской» мне говорили: «Сынок, тебе надо выходить!» Сейчас попробуй выпустить ребенка одного!

Особенно чувствовалось какое-то всеобщее братство после войны. Все друг друга любили и уважали. Нагрубить человеку на улице было делом немыслимым! Пьяных днем с огнем не встретишь! А уж если случалось такое, то два-три человека этого несчастного поднимали, очищали от грязи, провожали до дома.

Изменения в принятом поведении людей начались в шестидесятые годы. В молодых людях появился прагматизм, которого раньше не было. Изменился язык. Но даже если сейчас заговорить так, как говорили тогда, тебя просто не поймут.

Помню, меня не было в Москве, жил в Америке. Через три года приезжаю, читаю «Московский комсомолец» и не могу расшифровать и половины употреблявшихся выражений. Как сказал в свое время Аркадий Арканов, «все меньше русских слов в русском языке». И эта тенденция продолжается. Например, сейчас читаешь и понимаешь, что те же глаголы можно свободно перевести на русский, но нет, почему-то пишут и говорят переделанными на английский манер словами. И какой русский язык мы получим через некоторое время? Его же просто не станет?

Классика в музыке всегда неизменна, но что происходит с классической литературой? Где наши писатели и поэты? Куда они делись? Вдруг почему-то оказывается, что Льва Толстого необязательно проходить в школе. Какая гадость! Кто это придумал? И дело тут даже не в содержании его романов, дело в языке и в том, как он выражал свои мысли. А если прочитать первые три страницы «Идиота» Достоевского, то сразу появится ощущение, что вы живете во второй половине ХIХ века. Это же гениально!

А еще раньше в каждом уважающем себя доме совершенно изумительно умели печь. Было невозможно оторваться. Сейчас дома пекут редко, больше покупают. Это как с харчо. Если ты пробовал настоящий харчо, то тебя уже не обмануть в ресторане — «откуда ослу знать вкус хурмы?»

Различия между москвичами и жителями других городов…

Если говорить о тех, кто родился и живет в Москве, то таких осталось мало. Раньше считалось шиком жить в Москве. Сейчас не так. Люди ценят не место жилья, а место работы. Вот, например, моя старшая дочь. Жила себе в Нью-Йорке, вдруг ей по работе потребовалось поехать в Чикаго. Она, ни секунды не сомневаясь, сняла в Чикаго квартиру, переехала и работает сейчас там.

Я, как коренной москвич, очень люблю этот город. И у меня есть гражданский патриотизм. Смотрю из окна, вижу набережную Шевченко и мне не стыдно. Мне нравится, что я родился и живу в Москве.

Но, к сожалению, далеко не все приезжие ценят красоту города. Они держатся за свое рабочее место, им сейчас не до сантиментов. Когда езжу в далекие спальные районы, например Южное Бутово, удивляюсь, как продумана там инфраструктура. Есть детские сады и школы, пиццерии, в магазинах — все необходимое. И жители таких районов в центре города могут и не бывать, потому что живут своей жизнью, им не до центра.

Вообще все меняется. Боюсь, скоро потеряем эту хрупкую греко-римскую цивилизацию, которой мы пользуемся. Куда делась интеллигенция? Она же всегда была в Москве! Носители языка, культуры! Мамина подруга, тетя Нелли, помню, восклицала: «Левочка, как ты держишь вилку!» Или: «Запивать еду водой не принято, Левочка!» Когда ходили в театр, не наряжались в бриллианты, но всегда одевались достойно. Зато после спектакля московская интеллигенция всегда давала оценку этому самому спектаклю. Такие люди могли заходить за кулисы, они несли знания, с их мнением считались. Среди московской интеллигенции была такая Берта Давыдовна, за кулисами она могла сказать Андрею Миронову: «Андрюшечка, а Вы не должны были в этом месте кричать. У Достоевского этот человек спокоен». Сейчас таких людей очень мало, к сожалению. Учителя в школе, выросшие не в интеллигентных условиях, преподают свой предмет, знают его, но зачастую просто не обладают необходимыми сопутствующими знаниями. Некоторое время назад после концерта у меня было обсуждение с одной такой учительницей. Зашел разговор о репертуаре, я упомянул Марка Бернеса. А мне в ответ: «Бернес — это кто?» И мне стыдно. Американцы, которых у нас почему-то считают дураками, знают все старые песни, знают, кто их пел. Начинаешь играть и петь — поют вместе с тобой. Если скажешь «Джеффри Чосер», то американцы сразу тебе продекламируют на староанглийском начало «Кентерберийских рассказов». Они это проходили в школе.

К сожалению, сейчас не учат так, как учили раньше, поэтому это наше знание умрет вместе с нами. Мои дочки стараются вложить в своих детей и русскую литературу, и русский язык. Алиса, моя внучка, ходит в русский драмкружок. Пригодится или нет — не знаю. Но это точно бальзам для души, потому что превращаться в роботов не хотелось бы. Когда нам было лет по тринадцать, мы с ребятами собирались и играли в буриме, так что теперь на любой день рождения я могу сочинить памфлет или шутливые восемь строчек, мне это не трудно. Я не поэт, но мышца шутливого рифмовщика у меня есть. А ведь раньше это умел делать каждый. Помню, как мои тетушки приходили и читали поздравления в стихах, которые сами сочинили.

Сейчас…

Сижу на самоизоляции. Но так как артист я пока еще действующий, занимаюсь на рояле, чтобы руки не были вялыми. Читаю с листа клавиры. Все время слушаю музыку. Хороших исполнителей, конечно. Потому что тратить время на плохих — портить свои уши и вкус. Из пианистов слушаю Григория Соколова, Марту Аргерич, Святослава Рихтера, Эмиля Гилельса, Татьяну Николаеву, Марию Гринберг.

Когда хочешь показать ученику, как надо играть сонату Бетховена, обязательно дашь послушать и посмотреть, как играли Гилельс и Гринберг. Шаг влево, шаг вправо допустим, но, главное, не отступать от основной линии. Надо понимать, что в исполнении Бетховена есть традиция, которая 200 лет формировалась разными людьми. Те, кто ее ломает, должны объясниться. А иначе люди встают и уходят, потому что у Бетховена все прописано, он был настоящим «подробником». И если все соблюдать, особенно в редакции Александра Гольденвейзера, то получится именно то, что хотел вложить в произведение сам Бетховен. Вот Шопена можно играть по-разному. Была такая пианистка Галина Черны-Стефаньска, которая играла вальсы Шопена почти без педали, сухо. И выяснилось, что это правильное исполнение вальсов. Не надо придавать романтике то, что уже само по себе является романтикой. Иначе получится масло масляное.

Если не Москва, то…

Где родился, там и пригодился. Мне, например, очень нравится Мехико. Там я чувствую свою стихию. Город дружелюбный, огромный. Ему уже пять веков, но там ничего над тобой не нависает, наоборот, сплошная дружелюбность. Студенты со значками могут подойти на улице и по-испански или по-английски с тобой заговорить, спросить, чем могут помочь. Это приятно. Но жить там я бы не хотел.

Мне нравится Нью-Йорк, Торонто. Но летаю за океан только потому, что у меня там дети.

Раньше мне нравилось бывать в Париже, но когда на каждом шагу стал встречать арабскую агрессию, Париж мне разонравился.

Я люблю Питер, Киев, Харьков, люблю потрясающий Львов и изумительную Одессу. Но Москву ни на что не променяю, потому что здесь у меня часть души. Здесь моя биосфера. Так что у меня без вариантов: жить и умереть в Москве.

Фото: Сергей Кузнецов/МИА «Россия сегодня»