Сегодня состоится прощание с Владимиром Левкиным. Музыканта похоронят на Троекуровском кладбище. «Москвич Mag» вспоминает интервью, которое Владимир дал нам два года назад, где рассказал о своей московской пионерской жизни и о том, почему его называют московским шовинистом.
Мои корни и московская история…
Мой прадед был раскулачен, и дедушка вместе с бабулей бежали из Рязанской волости в Москву, работали на ватной фабрике. Дед ушел в 1941-м на фронт, в 1943-м под Сталинградом его не стало. Большая семья, у мамы — семь сестер (их называли «Хор Кирюшёвых», по фамилии бабули) и один брат, который уехал в Питер в мореходку. Сначала мы жили в общежитии, а потом нам выделили две комнаты в коммуналке на Таганке. А Таганка, она — хулиганка, особенно туда, к началу Рязанского проспекта — Нижегородская улица. Район был очень дружный. Забегали в кинотеатр «Рубин»: кто-то один заходил по билету и открывал заднюю дверь, откуда все набивались. Так, раз 15 я посмотрел культовый японский мультик «Корабль-призрак».
Но поскольку папа был военным, вся жизнь была завязана на этом — и мы уехали в Германию. Когда вернулись, отцу давали звезды и планировали отправить на Дальний Восток, мама сказала — только Москва. И в третьем классе я вернулся в Москву. Все ходили в школу в одинаковой форме, а я месяц фрондировал в клетчатом костюмчике, которому завидовали одноклассники. Но для нас на самом деле это была проблема: отцу еще не начислили довольствие в рублях, чтобы купить форму. Потом сразу меня одного из первых приняли в пионеры — и вперед: пионерская юность.
Дом на Таганке расселили — вся семья разъехалась: бабуля с тетей Томой — в Марьино, мы (мама, папа, сестра Ира и я) в район Ясенево. Он относился к Черемушкам, какое-то время звался Брежневским районом. И я постоянно зависал в Черемушкинском районном пионерском штабе «Данко» — в конце концов я стал его председателем. А во Всесоюзном пионерском штабе на VIII слете пионеров я тоже был избран председателем, IX-го не было, поэтому я до сих пор главный действующий пионер страны (IX и X Всесоюзные пионерские слеты все же проводились — в 1987 и 1990 году соответственно. — «Москвич Mag»).
Одновременно с этим, поскольку все вокруг играли на гитарах, а я учился на баяне, я пошел в музыкальную школу по классу гитары. Параллельно с пионерией мы с пацанами собирались и играли разные песни, чаще не пионерские. Одна из первых моих групп называлась «Ртутное озеро». Когда мы выиграли первое место в конкурсе политической песни, нас пытались двигать, но это было очень сложно.
Юность не обошлась без кафе «Север», там собирался прямо бомонд-бомонд. А в 14 лет, будучи пионером-активистом, я пошел в ресторан как гитарист на замену — у него названия даже не было, кафешка, которая решила стать рестораном с музыкантами. Это было очень сложно: мне дали талмуд и сказали играть — аккорды к каждой песне были написаны. Когда я не нашел какой-то песни и в ужасе спросил, что же делать, мне махнули рукой: «Возьми ля — проканает!» Тогда я впервые получил гонорар за свое выступление — аж 30 руб., бешеные деньги за один вечер. Пока на флот не ушел, мы собирались, поигрывали, сочиняли — у меня есть идея песни того времени собрать в альбом.
Когда я вернулся из Мурманска, все мои друзья и знакомые попросили меня какое-то время молчать: я разговаривал с акцентом — у нас служили ребята из Таджикистана, Узбекистана, Украины, Белоруссии, да и у северян свой говор. Поэтому в голове был конгломерат наречий: «Помолчи и послушай — возвращайся». Какое-то время я очень внимательно прислушивался, как говорят москвичи, и заново открывал Москву.
Мы пытались устроиться в рок-клуб, но чуть-чуть не хватило — я прошел набор в одну популярную группу из четырех букв, где отработал 10 лет. Мои пацаны тогда сказали: «Ты иди — мы посмотрим, что ты играешь. Будет клево, перетащишь». После первого выступления они решили: «Не, мы будем играть рок-н-ролл». Но хоть аранжировки и разные, их люди придумывают, музыка одна.
Тогда я жил в Теплом Стане и не был к нему очень привязан (когда переехали, архитектура одинаковости, построенная к Олимпиаде, чтобы расселить центр, пришибла меня)— был больше связан с Черемушками: окончил 121-ю школу, район у метро «Новые Черемушки», кинотеатр «Черемушки» — там проходила моя жизнь. И из школы я возвращался всегда поздно, потому что хотел еще тусануться с ребятами. Черемушки очень знаковое для меня место. Там открыли первую в Москве пиццерию — очередь в «Макдоналдс» отдыхала!
Какое-то время я жил на самой Таганке: рядом со «Звездочкой» и с Таганским парком. Какое-то время на ВДНХ, у Останкинской башни — было очень удобно ездить, а то и ходить на съемки. Там тоже хорошо: парк, Останкинский пруд. Добрые воспоминания у меня от всего, где я жил в Москве. Исключительно добрые.
Потом я жил…
В Пресненском районе — и обожаю его. Пресненский парк — старина, которую сохраняют и, естественно, приукрашивают. Как жить без нововведений и современного лоска? Очень сложно.
Так случилось, что я не выбирал это место вдумчиво. Когда мы расписались с супругой Марусей, нужно было где-то совместно кинуть пожитки. И вот уже 12 лет радостно живем здесь.
Мне нравится, что Москва меняется, но иногда проложенные велосипедные дорожки там, где сплошные офисы, а значит — никаких велосипедов, меня убивают. Может, перенести их туда, где люди спят? Всегда есть вопросы, которые бы я по возможности задал нашим городским управителям.
Что именно? Здесь я фаталист и музыкант — я это умею. Хотя в пионерской юности мы сталкивались с общественными проблемами и прорывными идеями, но сегодняшние мои хотелки по поводу города — они мои. Кто его знает. Когда ты живешь в условном доме, на земле — одна ситуация, а рулить городом — другая: может и людей не хватить, и быть все красиво в проекте, а исполнение довольно-таки спорное.
Но, если честно, поскольку целое лето во дворе шла стройка и сейчас вроде какие-то контуры обозначились, все еще не совсем понятно, что это будет. Хочется, конечно, быстрее — и машину припарковать, пока разворочено, очень сложно. В любом случае не бывает — раз и все. Люди работают — посмотрим, что получится. Я иду, иногда наблюдаю, что происходит, а иногда сам кому-то помогаю — не стою на месте.
Москвичи…
На улице я москвича точно отличу: походка, взгляд, определенная целеустремленность. Однажды меня назвали московским шовинистом, потому что я постоянно рассказываю о Москве. Я правда люблю этот город и не хотел бы отсюда никуда уезжать — обожаю ездить по стране с гастролями, но в Москву всегда возвращаюсь с очень большим рвением и хотением.
Москвич моего детства от москвича сегодняшнего, поверьте, очень отличается. Дружба всем двором — не просто звук, а реальность. У нас дружили родители, мы сами дружили. Сейчас все закрыто, редко кто знает соседей. Если такие люди есть, это здорово — я их поддерживаю. Сам не всех, но соседей знаю.
Я москвич прежней консервации. Москвича по стране в любом другом городе очень просто увидеть. Питер, Екатеринбург — за мной не могут угнаться администраторы: «Куда ты бежишь?» Время! Люди по стране живут немного более размеренно, а нам нужно везде успеть. Когда пять-шесть встреч в день, кидаешь машину и бросаешься в метро, где на тебя смотрят удивленными глазами, пытаясь сфотографироваться или взять автограф. Они не понимают, почему я в метро, но у нас такая жизнь — на ногах. А отдыхаем мы за городом.
Исчезнувший город…
Вспоминаю об ушедшей натуре: у нас был дворик — пятиэтажное общежитие, рядом дом постройки 1918 года, чуть дальше — школа. Целый архитектурный ансамбль: сверху спускалась дорожка к одному дому, огибала другой, выходила к школе. Сейчас этого нет: я недавно специально заглянул в этот район — все совершенно по-другому, другие дома стоят. Но каждый понимает, что в доме 1918 года очень сложно жить: деревянные перекрытия — он потихонечку разваливался.
Московская архитектура, по моему ощущению, к сожалению, практически потеряна: осталась где-то в центре, но ее очень-очень мало. Тема развивающаяся: в конце концов на местах наших домов тоже будут стоять совершенно другие. Это нормально — новые технологии. Посмотреть Поленова — одна Москва, потом была третья, пятая, десятая. Сейчас Москва такая: я благодарен нашим активистам из «Архнадзора», что каким-то образом они пытаются отстаивать некоторые дома. Стоит памятник архитектуры, вокруг него бетонные дома — они его защищают: молодцы, уважуха! Общественники — великая вещь, у меня это понятие осталось еще со времен районного пионерского штаба: кто, если не ты? Это порода общественников, которая задает себе этот вопрос — многим же нет дела: жизнь и так сложна — нужно зарабатывать и кормить семью. Убежденных и вовлеченных мало: у меня был товарищ, который работал дворником и выходил на пикеты защищать дома — такой москвич, то ли в пятом, то ли в седьмом колене.
Заграница…
Когда ты в 5 лет попадаешь в Германию, то совершенно по-другому начинаешь смотреть на мир: школа у нас была — чуть ли не католический храм.
В следующих зарубежных поездках, не буду оригинален, мне очень понравилась Голландия — совершенно размеренная страна и размеренные люди со своей жизнью в параллельном мире. Германию, понятно, я помню из детства. Америка, честно говоря, захватила меня лишь на два дня. Поскольку мы базировались в Бруклине — в центр ехать далеко, да и не очень хотелось, а когда работали концерты, нас возили. Америка — не небоскребы, а одноэтажная. Город Олбани — три небоскреба в центре, а все остальные дома два-три этажа, а это вообще-то столица штата Нью-Йорк.
Очень понравилась Шри-Ланка: немножко из другой серии, как и Таиланд. Всегда мечтал слетать в Индию и Австралию, но так и не случилось. Но, поверьте, такое же яркое впечатление, как любой из нас в путешествии, иностранец испытывает от России — российской природы, городов. Им же каждый день твердят, что у нас медведи ходят, а тут приезжаешь — и есть все. Все что хочешь!
Для меня, как для человека, который пишет стихи, важно все новое, чтобы набраться новыми впечатлениями. Но все равно хочется домой. Хотя году в 1992 была идея остаться в Америке — мы тогда работали с американским продюсером Полом Анкой, но она не прижилась у меня в голове: надо было полностью закрыть свою жизнь здесь и переехать туда — редко у кого получается жить на две страны. Мне хорошо здесь: я люблю этот климат, нашу страну, наших жителей, зрителей, да и говорим мы на одном языке — это очень важно. На иностранном языке нужно научиться думать, а это сложно — полностью перестроить себя, сказать, что я здесь закончил и начинаю жить там.
Фото: из личного архива Владимира Левкина