О любви к Преображенскому рынку, о плачущих на концертах мужчинах, о том, что каждому москвичу нужны веселые розовые резиновые сапоги, и о своем грядущем концерте в «Live Арене».
Я родилась…
В маленьком городе Мукачево на Западной Украине, но в год в качестве ручной клади родители перевезли меня во Львов. Это город-музей с большой-большой культурой, как австрийской, так и польской. Я считаю, что во многом он даже красивее Кракова. Я люблю там каждую улочку, каждый музей. Львов — это большая Красная книга.
С этим городом у меня связан самый счастливый детский период: прекрасная школа, добрые одноклассники, с которыми я до сих пор общаюсь, хотя многие достаточно давно эмигрировали. Там была площадь Ленина, которая сейчас переименована, напротив нее находился сквер, куда мы ходили гулять с дедом. Мы собирали каштаны, делали из них грибы, каких-то ежиков. Пока я собирала листву для гербариев, дедушка присаживался на скамейку поиграть в шахматы с тамошними завсегдатаями. Я не понимала тот азарт, что там творился. Уж не знаю, играли они на интерес или на деньги, но на это было интересно смотреть со стороны. Кстати, эта традиция сохранилась в том сквере до сих пор. Потом мы шли к уникальному зданию Оперного театра, рядом с которым стоял памятник Ленину. Я когда-то разрисовала его мелками, изобразив на вожде пионеров, цветы и птичек, за что бабушку оштрафовали.
Еще одно место детства — двор в Киеве, куда мы потом переехали. Там жило большое количество людей, вернувшихся в город после эвакуации, и уже они стали нам бабушками и дедушками. Во дворе стоял сарай, где хранились вещи, оставленные до войны. Сами они разобрать его не решались, но мы им помогли. Множество всякого добра там было, даже хрустальные люстры, которые были нами, детьми, разобраны на сережки.
Переезд в Москву…
Я о нем никогда не думала. Это решение принадлежало не мне, а Александру Цекало, с которым мы тогда вместе работали в Одесской филармонии. Меня всецело устраивал Киев. Я была молода мозгами и не сразу поняла то, что понял Цекало: Останкинская башня вещания, которая помогает в моей профессии сделать карьеру, находится в Москве. И я просто поехала за ним.
Мы даже не понимали, какие трудности будут у нас, у людей без денег и квартир. Это был тяжелый период, когда мы собирали бутылки и бычки у лифта, потому что не хватило денег на сигареты, тогда я еще курила. Меня учили обжигать фильтр от сигарет на свечке, в результате я заработала стоматит. Но поскольку медицина была бесплатна и доступна, мне его быстро вылечили безо всякого блата.
Еще помню ночевки в подвалах у бардов, которых знал Цекало. Он вообще был знаком со множеством интересных и талантливых людей, которые еще и были москвичами. Меня впечатлила жизнь этих людей: такой взрослый пионерский лагерь с песнями у костра и вином.
У моего брата, который выступал за сборную страны по водному поло, была квартира в районе метро «Динамо». Он нам предоставил возможность там пожить. Но потом я поняла, что единственная возможность нормально жить — приобрести хоть какую-то коммуналку. Так и поступила. Она была самая дешевая в Москве, без удобств, дом 1902 года, в месяц там ловилось мышеловкой около девяти десятков грызунов. Денег на залатывание дыр не было, горячей воды тоже, поэтому три года мы мылись в баке. Потом заработали на газовую колонку и купили поддон. В общем, все, что можно было прожить с лишениями, мы прожили. Но это было для нас не важно: главное, чтобы был угол, где тебя не застанет снег и дождь. Благодаря этому мы вкалывали еще больше. Помню удовольствие от телевизора, который был взят напрокат.
Никогда не забуду приезд американского продюсера, с которым нас кто-то познакомил. Ему рассказали, что есть такие начинающие артисты, и он пришел к нам в гости. Когда он попал в нашу коммуналку, у него потекли слезы. А увидев черно-белый телевизор с трубой, вдруг просветлел, улыбнулся и сказал: «Я понял! Вы просто так любите!» Но наша нищета нас абсолютно не смущала.
С Москвой воевать бесполезно: ты сам доказываешь, нужен ты ей или нет. Я думаю, что у меня получилось это, потому что в определенный момент все таксисты знали: когда просят в Лялин, то надо к Лолите.
Сейчас живу…
На Таганке. Я психологически, да и физически не могу жить далеко от Лялиного переулка. Все остальное мне не нравится — я не приживаюсь. Не могу остаться ночевать, например, у друзей в другом районе — мне не нравится, меня тянет домой. Все мои друзья по-прежнему живут в Лялином, и я иногда для того, чтобы почувствовать себя за границей, переезжаю в Лялин ночевать. Но меня хватает на ночь: как правило, все начинается с уборки пыли. И потом уже и кровать не та, и по Таганке соскучилась.
А Таганка хоть и не самый фешенебельный и дорогой район столицы, но уж очень я здесь все хорошо знаю. Во-первых, внизу табачная лавка. Когда зимой в минус 20 ты в халате и тапочках просто протягиваешь руку в соседний подвал: «Можно пару пачечек для электронных?» — это очень хорошо. Аптека в доме, а с возрастом это немаловажно. Все основные удобства у меня находятся в шаговой доступности. Еще у меня здесь охраняемый подъезд, и это немаловажно: можно не опасаться встречи со всякими маргиналами и идиотами. Хотя в Лялином я познакомилась с участковой…
Любимые заведения…
Сейчас я стою на кухне и ем сало, которое мне передала пара, работающая у меня на даче, где я бываю только раз в год, потому что у меня нет времени; там живут и мои бездомные коты, которым 8 и 9 лет, а пара просто живет там в свое удовольствие. И за то, что я не приезжаю, они передают мне то, что они делают своими замечательными талантливыми руками. Какой кабак может сравниться с домашними закрутками, с тем же салом или пельменями! Когда я передаю котам корм раз в три месяца, они мне обязательно выдают пакет.
Но если говорить о ресторанах в стране в целом, то нигде нет вкуснее ресторанов, чем в Краснодаре, в гостинице, в которой я жила во время концерта.
По Москве у меня нет времени ходить в рестораны. И, как правило, когда я очень хочу есть, у меня все заканчивается, естественно, доставкой. А туда может входить мороженое и много другой запрещенки в виде шоколадных конфет. Недавно перепутала корейскую еду с китайской — понажимала не то: мне принесли — есть это было невозможно, потому что везде для нормального человека там были поставлены перцы. Поскольку я решила, что это китайская еда, я положила все это в корзину. Это, вероятно, было очень вкусно, но моя поджелудочная сказала: «Еще одна вилка!..»
Что поменялось в Москве…
Мы уже привыкли к изобилию. Сто лет не нужна эта колбаса, но так красиво это смотрелось на прилавках — живописно: просто была галерея из продуктов. Подружка позвонила мне: «Ты представляешь, у нас в магазине всего один вид масла, одна пачка!» Я и масло-то не ем, но у меня в морозилке четыре пачки замороженного. И мне не нравится, что лежит эта «одна пачка». Но, если говорить серьезно, с голоду, конечно, мы не умрем.
И больше всего я люблю Преображенский рынок. Когда друзья меня спрашивают, где я беру продукты, я говорю: «Ребят, там с одной стороны очень удобно вход на кладбище, а с другой стороны — за продуктами. В принципе, не ошибетесь: и там и там прекрасно — везде все наши люди». Иногда сталкиваешься с тем, что привозят покойного, а ты идешь, к счастью, налево, где замечательные тетки творогом торгуют — и все какие-то добрейшие!.. Когда прихожу, мне обязательно что-то сверху положат.
А еще, когда со мной случились знаменитые неприятности, первыми, кто меня поддержал, были люди с этого рынка, причем те, кто торгует халяльными продуктами и всегда очень честно говорит: «Вот это сегодня не очень». Так вот, я открываю дверь, а у меня два больших мешка с продуктами, даже не пакета, а мешка: «Мы вам специально не сказали — знали, что вы будете нам деньги отдавать, а мы хотели вас поддержать». Вот такой мой любимый Преображенский рынок — сочетание жизни и смерти с улыбкой.
Москвичи поменялись…
В целом бросается одно в глаза — москвичи стали хуже одеваться. Думаю, это из-за экономической ситуации — людям не до этого. Раньше я обращала внимание на то, что москвич, особенно молодой, отличается яркой одеждой. А еще я думаю, что москвич меньше стал ходить по улицам, больше стало приезжих. Пару лет назад было видно, как москвичи куда-то собираются: заходят в магазин за подарками и цветами — вокруг радостная атмосфера, которой ты и сам радуешься… А сейчас как-то очень бедненько все стали одеты — исчезла яркость. Я сейчас не про гламур ни в коем случае, а про места общего хождения людей по улицам: сама люблю иногда погулять по Таганке, если у меня есть свободное время — сходить в химчистку, а от нее сделать огромный круг. Я вижу, какие люди ходят сейчас, и помню, какие они ходили. Они становятся унылыми. И, думаю, тут не только осень тому виной. А в целом экономика — не до яркости, не до выбрасывания денег на что-то, что, может быть, хотелось, но не главное в гардеробе. Серая практичность становится общим состоянием. Я вот стараюсь с собой бороться, потому что это же тоже давит — недавно купила себе малиновые резиновые сапоги! Эти сапоги обращают на себя внимание и дарят проходящим улыбку. Поэтому я очень хочу, чтобы в одежде каждого человека, ходящего по улицам Москвы, была какая-нибудь идиотская фуксия, ярко-небесный или кричаще зеленый цвет — что-нибудь жизнеутверждающее.
Концерт 15 ноября в «Live Арене»…
Я счастлива, что хоть и частично, но имею возможность работать. Во-первых, это важно для моего коллектива, потому что семь месяцев они просидели без работы благодаря поведению одной пожилой дамы — это я о себе. Теперь наверстываем упущенное, большие концерты вернулись в мою жизнь.
Зритель становится другим — я сейчас говорю вообще не о Москве, а в целом по стране. Стало очень много плачущих мужчин в зале из-за того, что они пережили… Я вижу эти слезы, текущие по лицу, в зоне досягаемости прожектора. Ради этого мне хочется выходить на сцену — это нужная работа. Тяжелая, но нужная, а после концерта она становится невероятно легкой, потому что это большая отдача.
И я еще раз говорю, что я перфекционист в работе, особенно в режиссуре. Поэтому я каждый концерт оттачиваю мастерство — это ни для кого не новость. Поменялось несколько членов коллектива — я перестала вызывать на работу слабых, провела кастинг и заменила на более сильных. Я поменяла состав несколько, потому что сначала я ошибочно решила, что вся молодежь прекрасна. Действительно, я ее люблю — мне кажется, что у нее всегда есть чему поучиться в профессии, что они хотят большего, хотят знаний. Но нет — не все. Я взяла тех, кто понимает профессиональный язык, кто действительно хочет развиваться, кто отпускает себя в свободное творческое плавание без всяких моих указаний. Надеюсь, что придет время, когда я у них начну чему-то учиться.
Сейчас у нас идет очень важная человеческая притирка, потому что в среднем со мной работают по 20 лет одни и те же люди — они знают меня по повороту головы. Мы уже одно целое. Новеньким тяжеловато, они пока на меня смотрят со стороны. Иногда называют Марковной. Мои уже не позволяют себе таких вольностей. Для них я просто Лола, Лолка, «наша» — как угодно.
Фото: из личного архива Лолиты Милявской