Об истории своего переезда в Москву, о казусах времен перестройки, писательских домах на «Аэропорте» и о премьере фильма «Цой».

Я родился…

В Ленинграде. Детство — это прекрасная пора, но оно всегда зависит от твоих родителей. Мой папа был довольно известным оператором и режиссером документального кино, они с мамой прожили все 900 дней блокады. Папа был одним из немногих, кто продолжал делать картины и снимал это страшное время. В общем, у него были две основные темы в работе: Ленинград и Россия, в том понимании, что он снимал фильмы о людях и приобщил к этому меня. Он любил своих героев, мне это тоже передалось. Я не могу снимать кино, хоть игровое, хоть документальное, если я в хорошем смысле не заражен любовью к своему персонажу. А мама всегда была нашим главным судьей, она работала редактором в издательстве «Искусство» и много занималась книгами о театре, поэтому мы часто посещали разные спектакли. Когда я был в среднеюношеском возрасте, мы даже побывали на спектакле «Гамлет» в исполнении Смоктуновского в БДТ. Я до сих пор помню это, особенно финал, когда Смоктуновский выходил на аплодисменты, у него был такой взгляд, он как-то так всех осматривал глазами…  То, что там творилось в зале, непередаваемо. Я не помню, чтобы что-то подобное мне повстречалось где-то еще. С тех пор у меня осталась какая-то сумасшедшая любовь к театрам, будь они музыкальными, балетными или драматическими — это моя страсть. Но теперь я хожу туда не только с целью посмотреть на действо и драматургию, но и чтобы увидеть на сцене любимых мною или просто известных актеров. Московская театральная жизнь на сегодняшний день намного сильнее, чем петербургская, к сожалению.

Возвращусь к детству, проведенному в Петербурге: до моего девятого класса мы жили на Староневском проспекте, дом 168, он расположен не на самом Невском, а во дворе. Родители рассказывали, что этот дом построили пленные немцы. Мы жили на пятом этаже, лифта не было, двухкомнатная квартира. А потом нам дали квартиру в новом доме на набережной прямо с видом на Смольный и на Неву, хотя это район Охты — он не самый центральный, но если через речку, то это очень красиво. Мы переехали, это было приятно, но года через два-три прямо перед нами построили такой же дом и весь вид закрыли. А так там было потрясающе ночами, особенно белыми, все эти кораблики и разведенные мосты прямо перед тобой, стоящим на балконе пятого этажа в доме уже с лифтом, кстати.

Ленинград, Санкт-Петербург — это до сих пор моя боль и радость. Город, который до сих пор дает мне и жизнь, и эмоции, хотя я довольно много лет живу в Москве.

История переезда в Москву…

Естественно, в юношестве я ходил на съемки к отцу и во Дворец пионеров, в котором занимался сначала в киностудии, а потом перешел в фотостудию, где я провел все время до поступления. Там у меня был мой на то время мастер, Борис Ефимович Ритов, он дал мне многое. Но тем не менее я еще и довольно много занимался всякими видами спорта, включая даже бокс, правда недолго — мне разбили ухо, и мама меня забрала оттуда. Я тайно хотел стать футбольным тренером. Правда, я до сих пор считаю, что тренер — это очень близкая к режиссуре профессия, да и вообще футбол и кино очень похожи. Футбольный тренер — это режиссер со своими актерами, мизансценами и прочим. И я тайно пошел в институт Лесгафта, мне там отказали, потому что у меня не было звания кандидата спорта по футболу. Вопрос сам собой отпал, а я все же поступил во ВГИК.

Мы тогда жили с женой, совсем маленьким сыном Ильей и моей мамой вместе, папы тогда уже, к сожалению, не было. Я в то время заканчивал свою первую игровую картину «Мания Жизели». Мама довольно неожиданно ушла из жизни после двух инфарктов подряд. И мы попали в ситуацию, когда нам не с кем было оставить ребенка. В то время, хотя это было не так давно, мы еще даже не думали про нянь. И эта сложная бытовая ситуация натолкнула мою жену Киру на то, чтобы предложить мне переехать к ее родителям в Москву, ближе к ВГИКу. Мы сделали это довольно оперативно. Сначала жили все вместе: и ее родители, и мы — на Юго-Западе, в самом конце проспекта Вернадского. Потом разъехались. Надо сказать, что этот переезд был историческим с моей точки зрения. Я бы не снял те картины, которые на сегодня имею в своем багаже, да и жизнь сложилась бы совсем по-другому, если бы я не оказался тогда в Москве. Не знаю, хорошо это или плохо. Но для меня Москва теперь, при всей моей любви к Петербургу, важный и родной город. Я такой двоякий: очень люблю Москву и очень люблю Петербург. Естественно, я, наверное, если бы расставлял места, то дал бы обоим городам по золотой медали. Но Москва все же сделала меня другим. Она со своей конкуренцией даже в нашей среде дает мощный стимул, а я по природе своей люблю побеждать. И вот этой заведенности в Петербурге нет. Я люблю монтировать там, это дает другую подпитку. А здесь ты воспитываешь в себе при острейшей в хорошем смысле слова конкуренции гены победителя. Это дает тебе массу дополнительных сил и энергии, стремление находить в себе что-то другое. Я думаю, в Петербурге это невозможно.

Сейчас живу…

На два города. У меня уже довольно много лет есть квартира рядом с Вознесенским проспектом, практически рядышком с Исаакиевской площадью. В Москве живу на улице Викторенко, у метро «Аэропорт». Очень комфортный район. Удобно и для наших детей — школа, детский сад. И для меня — в доме есть подземный гараж, что меня особенно прельщает, потому что я ненавижу выходить на улицу очищать от снега машину.

Москвичи отличаются от жителей других городов…

Например, в Петербурге есть некий миф про доброжелательность, но, к сожалению, с годами он исчезает. Хотя это качество встречается и в Москве. Все меняется. Я сторонник того, что везде есть люди плохие и хорошие, а где каких больше — сложно сказать.

Разница в основном была видна в перестройку. В Петербурге перед самым нашим отъездом в Москву произошла жуткая история. Мы уже в то время жили на 4-й Красноармейской, станция метро «Технологический институт» — это центр, но не исторический. Я вышел в начале первого ночи из метро и шел по Московскому проспекту. Вдруг из подворотни вышли трое или четверо подростков по 15–16 лет, и они так буднично сказали мне: «Пошли с нами». Я понял, что дело плохо — у них был такой взгляд, будто они под наркотиками. Машины, машины — и никакого народа. И я с удивительной для себя скоростью, вырвавшись из своих мыслей, дал ногой одному и второму и побежал наперерез проспекта через машины, но на другой стороне меня уже ждали их друзья. Они все за мной погнались, я упал, они потянули меня за собой. И, к моему счастью, вдруг вышла какая-то компания из двух женщин и двух мужчин — я к ним с призывом о помощи. Женщины закричали мужчинам, что нет, ни в коем случае. То есть, напоминаю, это про питерскую ситуацию, как люди реагируют. Мужики, видно, поняли по моему виду и виду этих ребят, что что-то не то, взяли меня и отвезли до дома на такси, хотя было всего метров двести идти. Я потом позвонил в милицию, а они сказали, что я уже пятый — эти ребята заводят в подворотню, бьют по голове и забирают самое ценное. Еще сказали, что мне повезло. Вот это Петербург, он бывает не только такой интеллигентный, как говорят. В Москве я с подобным не сталкивался. Лишь один раз на Вернадского меня остановила милиция и попросила паспорт, у меня тогда еще была ленинградская прописка, и они начали ко мне придираться, но я им довольно жестко ответил, что не дурите, и если вы хотите денег, то я с вами буду уже по-другому разговаривать. Но это скорее такой яркий казус времен перестройки.

В Москве беспокоит…

Сейчас и в Москве, и в Петербурге беспокоит одно — это то, что происходит с этой проклятой болезнью. Если отвлечься от этого, то стандартно беспокоят пробки. Но я думаю, что сейчас все в более или менее одинаковом положении, потому что вместе должны сражаться с главной бедой, а решать вопросы комфорта можно и потом. Хотя Москва в этом плане значительно опережает Петербург — по тому, что делается для жителей: то же метро, транспорт, новая кольцевая железнодорожная дорога. В Петербурге это, конечно, делается, но не в таком масштабе. Думаю, что и по чистоте, даже в зимний период, в Москве получше. Я очень много бываю в Петербурге, поэтому могу сделать такое сравнение.

Любимые районы…

Как ни парадоксально, я уже двадцать лет в Москве, но не сказать, что прямо знаю какие-то районы: ну Ленинский, Вернадского, «Аэропорт», «Динамо», «Сокол»…  То есть то, где провожу больше времени. Вот сейчас сижу в нашем офисе на Таганке, в Новоспасском переулке. Замечательное место. Такое двухэтажное здание, что удивительно в этом районе, и мы как бы обособлены. Напротив — старый действующий монастырь. Люблю здесь бывать. Какое-то такое свое и очень теплое место. Раньше у нас был офис на Малой Ордынке, тоже очень хорошее место, но там не было такой изолированности — выходишь и сразу машины, улицы. Если сравнивать, то на Таганке лучше.

Люблю район «Аэропорта». Там еще с советских времен много писательских домов. Я бывал в двух, там даже сейчас живут литераторы, в частности сценарист, с которым мы делали две картины, Александр Миндадзе. Не знаю, можно ли продавать такие тайны, но живет он на улице Усиевича. В прекрасном, хотя и не новом. Я даже позавидовал писателям и сценаристам, что там есть просто квартиры, а есть подъезд, где каждому выделена небольшая однушка как рабочее место. Туда можно приходить и работать. Это очень правильно. Такое совершенно изолированное место, где ты можешь отделиться, подумать о творческом. А еще в этом районе замечательная литературная поликлиника.

Пятницкую, хоть это и шумная улица, я тоже очень люблю. Я там довольно много прожил — место замечательное, но в бытовом плане чуть сложнее: без подземного гаража, хотя и был двор со шлагбаумом. Трехэтажный отреставрированный по современным понятиям дом. Четыре квартиры в подъезде, там у нас были замечательные соседи — Леша Гуськов и его прекрасная жена Лида Вележева. Хотя они оба курят, а мы нет, тем не менее на площадке у нас случались совместные посиделки.

Я играю в большой теннис, и у меня есть две любимые площадки: одна около «Аэропорта» — комплекс ЦСКА, где есть несколько закрытых и открытых кортов, и «Мультиспорт» в «Лужниках» — раньше там проходило много любительских турниров, сейчас как-то поменьше. Например, знаменитый турнир «Большая шляпа», где участвовали и деятели искусства, и журналисты, и политики — мы все играли парами. Веселое такое действо. Я почерпнул очень много дружеских и приятельских знакомств благодаря теннису — и по делу, и не по делу. Сейчас чувствуется какая-то разобщенность, хотя мы все равно иногда встречаемся на корте и играем.

У меня нет нелюбимых районов, потому что…

Я не смотрю на Москву с архитектурной точки зрения. Понимаю, что иногда встречаются абсолютно чудовищные вещи: смешение того и сего. Но все равно — есть та же Пятницкая, она сумела сохраниться. Или Патриаршие пруды — я их тоже люблю и хожу иногда, хотя ковид — не ковид, там чудовищное количество людей.

Все места, связанные с театрами, мне очень нравятся. Там, где находится Театр Наций, хороший переулочек. Недавно я был на премьере, поскольку художественный руководитель театра — мой любимый Женя Миронов, мы с ним работали на нескольких картинах, и вообще я его считаю лучшим актером на нынешний день в России. Постановка «Горбачев», где главного героя играет как раз Миронов, а его жену — Чулпан Хаматова, такой спектакль на двоих, режиссер — Алвис Херманис. И я был поражен «Горбачевым». Хотя зал наполнили наполовину, как сейчас принято, но эмоционально спектакль сделан профессионально, просто потрясающе.

Бываю на Большой Дмитровке. Не могу сказать, что мне там все нравится, но пройтись бывает приятно. Безумно любил старое здание «Мастерской Фоменко», у меня вообще с этим театром связано многое, особенно с Галей Тюниной, которая снималась в одной из моих картин в главной роли, люблю ее по-человечески, общаемся до сих пор. Когда был жив Петр Наумыч, то и с ним, но нечасто. Я все просился к нему на репетиции, для меня это было важно как уроки, ведь я во ВГИКе все-таки оканчивал операторский факультет, делал все интуитивно и путем литературы. Когда я готовил картину «Баттерфляй» о Виктюке, мы много общались, я видел его работу, репетиции — сумасшедшие были вещи. И так же я хотел попасть к Фоменко, а он меня не пускал, потому что знал: актеры будут слушать не его, а пытаться понравиться мне, чтобы сняться в кино. Может быть, вы слышали этот факт: когда мы снимали «Дневник его жены» в Крыму, Фоменко не хотел отпускать Тюнину, потому что шли репетиции. И я ему позвонил, моля, ведь все срывалось, мы кое-как договорились, он был очень недоволен и в сердцах сказал мне: «Тогда уж возьмите всю труппу!» И мы потом сделали картину «Прогулка», где снимались все актеры театра Фоменко за исключением одного.

В Москве изменилось…

Мне нравится, что здесь, несмотря на то что это огромный мегаполис, руководство города начало думать о том, как все-таки наладить бытовую жизнь. Мне кажется, что нигде в мире такого нет. Не могу сказать, что я часто пользуюсь метро, но такого количества новых станций я не видел нигде. И меня очень порадовало то, что произошло с расширением Ленинградского проспекта. Это не может не удивлять — все эти виадуки, развязка по дороге к аэропорту Шереметьево. Это колоссально. Кстати, говоря об аэропортах, то же Шереметьево, в котором переделывают терминалы — поразительно, как все стало удобно и умно. Я безумно любил только терминал D, который сейчас меньше работает для внутренних линий, и всегда, когда летал в Санкт-Петербург, выбирал его. А сейчас привык и к переделанному B с его километровыми расстояниями. В Петербурге только Пулково — выбора нет. Это хороший аэропорт, но более компактный.

Премьера фильма «Цой» 12 ноября…

Выход фильма откладывался прежде всего по причине коронавируса. Мы думали, что в начале сентября — плохое время. Но теперь, по прошествии нескольких месяцев, понимаем, что сентябрь был бы удачным для проката. Мы приняли решение выйти 12 ноября — оттягивать дальше, в еще более неизвестное время, нет смысла. Хотя, конечно, и в Петербурге, и в Москве происходит беда: кинотеатры гибнут — большой отток людей. Но этой жуткой осенью мы все же успешно выпустили два фильма: «Стрельцова», который уже пять недель лидирует в прокате, и дебютную картину моего ученика Филиппа Юрьева «Китобой», она триумфально выиграла и в Венеции, получила приз на «Кинотавре» и даже была отмечена главным призом на фестивале Марка Мюллера в Китае, хотя это дебют. Надеюсь, «Цой» так же удачно заявит о себе.

Я не могу сравнить ту ситуацию, что предшествует выходу «Цоя», с историей «Матильды». Все-таки тогда это была игра одного известного депутата, она будоражила все это. А слухи о том, что чуть ли не полстраны требовало запретить фильм, преувеличены. Мне давали данные — за все это время собралось не более полутора тысяч практически одинаковых писем. Шум был, но фильм вышел и прошел очень широко, хотя до сих пор, что для меня удивительно, не показан по телевизору. Что касается «Цоя», то это другая ситуация. Я же был на самом деле знаком с Виктором Цоем и снимал его, поэтому это важная и личная картина. Я давно задумал ее, и уже десять лет назад был написан сценарий, который мы слегка переделали перед съемками. Это притчевая история, обрамленная реальными кадрами. Одним из моих принципов было не брать актера, не делать флэшбэков с актерским исполнением, а ввести в фильм настоящие документальные кадры. Внутри — придуманная история, там нет реальных персонажей. Во время работы я действовал открыто: и сыну, и отцу Виктора Цоя давался сценарий, мы встречались. Сын, Александр, озвучивал вещи, которые ему казались неправильными, просил изменить какие-то имена — это его право. И мы прислушивались. Но запрещать невозможно, мы ведь не нарушили никаких законов. И нелицеприятного создания образа Цоя не то что нет, а даже не могло быть, ведь я искренне восхищаюсь им как личностью и очень горжусь, что мы были знакомы. Но подчеркну: то, что происходит в игровой истории — это право и результат творческого труда кинематографистов. А слать письма президенту страны с просьбой запретить…  Я думаю, Цою бы и в страшном сне не могло такое присниться. Рок-движение и в текстовом, и в музыкальном смысле — это свобода, разность мнений, которые невозможно запретить. И самого Цоя в свое время за это гоняли. Добиваться запрета такого фильма с помощью высшей власти — какой-то парадокс.

Сейчас картина все-таки выходит. Поймите, нам не нужно никакого согласия, мы пытались снять «Цоя» независимо: то, что мы цитируем — кадры из моих фильмов, они принадлежат нам, а имя и образ Виктора Цоя — это не собственность родственников. Феномен Цоя заключается в том, что он до сих пор жив. И это не метафора, а реальность. Мне кажется, Цой действует на нас до сих пор очень сильно. Фильм в первую очередь об этом. Кстати, и Кирилл Серебренников снял прекрасный фильм, и после нас, я уверен, продолжат делать картины о Цое. Но подчеркну, что я не старался сделать байопик, близким людям же свойственно смотреть на фильм как на документ. Но это не сухая биография, а взгляд автора фильма на жизнь героя. Это отношение может быть одним, а может быть другим. Они просят запретить, потому что что-то не так — такого не может быть, ведь это субъективность. Мне кажется, даже на государственной основе надо разделить эти две вещи. Хотя, допустим, в «Стрельцове» у нас все совпало: смотрели и сын, и внук, и ветераны футбола – всем понравилось. Да, Саша Петров не похож на Стрельцова, но внутренне он очень близок, а это важнее. И близкие поняли, что какие-то несоответствия не повод запрещать.

Думаю, что о «Цое» будут очень разные мнения зрителей (кстати, известные кинокритики уже смотрели и дали фильму очень высокую оценку), потому что у каждого свой Цой. 11 ноября в знаковом как для москвичей, так и для кинематографистов кинотеатре «Октябрь» пройдет премьерный показ, в конце которого мы вместе будем обсуждать фильм. Это новая для нас форма, уже опробованная на «Китобое» — здорово было. Но, мне кажется, в этот раз состоится бурный разговор не столько об искусстве, сколько о самой личности Цоя. Я этого очень жду. Самое главное в кино — это зацепить. Думаю, нам удастся это сделать.

Фото: Алексей Даничев/МИА «Россия сегодня»