О профессии, которая отбивает всяческую любовь к городу, о том, что Москва ему не нужна — достаточно иметь набор образов в голове, и о чувстве гражданина мира, взращенном здесь.
Я родился…
На Новой Басманной улице — в доме Промакадемии им. Сталина, где дедушка был завкафедрой авиастроения, он не дожил до моего рождения 11 лет, правда, в этой квартире осталась жить моя мама. Мое первое воспоминание — я в саду Баумана зимой отламываю теплый белый хлеб, который только что купили в булочной.
Потом мы переехали в Кунцево — у папы были хорошие ассоциации с этим новым на тот момент районом Москвы. Изначально этот большой город Кунцево на западе от Москвы начинался от Рублево, а заканчивался на Мосфильмовской улице, но к тому моменту, как мы переехали, он уже десять лет был в черте Москвы. Хотя местные бабушки и дедушки, которые меня окружали и жили в Кунцево, еще долго говорили «поеду в город» — городом они называли Москву.
Юность…
Связана со школой рабочей молодежи — девятый-десятый класс. Между «Пушкинской» и «Маяковской» находилась моя школа — эти два года прошли в самом центре Москвы, в самом центре, можно сказать, андерграундной жизни: всякие субкультуры процветали в районе Пушкинской площади и всяким ветром доносились до моей школы. Хиппи тогда уже были олдовыми ребятами, актуальными были панки, пацифисты и нацисты. Соответственно, периодически они перемешивались между собой и мало имели отношения к исходным движениям, но символика присутствовала. Я не был вовлечен ни в какие субкультуры — всегда все движения, включая комсомольскую организацию, ничего, кроме недоумения, у меня не вызывали. Зачем нужно во что-то вовлекаться? Человек только в индивидуальном плане может реализоваться. Я твердо и раз и навсегда не примыкал ни к каким обществам и сообществам: решил для себя это еще когда меня не хотели принимать сначала в октябрята, а потом в пионеры — за слишком яркую резвость. Как-то так повелось, что я не примыкал к стабильным тусовкам: плавно через них всех проезжал.
Например, у родителей некоторых моих товарищей из художественных семей были мастерские. Конечно, в этих мастерских происходила некая культурная жизнь. Почему я говорю именно о мастерских художников? Жили тогда исключительно бедно и тесно. Не знаю, как обстояли дела в других городах, думаю, ненамного лучше, но в Москве тогда было исключительно скудно. Свободного пространства для тусовок не было: в подъезде, на улице, в парке — пожалуйста. А закрытых отдельных помещений было очень мало. Первую свою квартиру я снял в 1985 году, когда получил какой-то небольшой гонорар — это было исключительно происшествием фактически московского масштаба: еще было не принято снимать квартиры. Так, в конце первого курса у меня была маленькая однушечка на Ростовской набережной с видом на Киевский вокзал, я снял ее на несколько месяцев, и там были тусовки лично у меня.
Еще мастерская была у художника Николая Серебрякова (мультипликатор: «Я жду птенца», «Хочу быть отважным», «Великие холода». — «Москвич Mag») — большие пьянки, прямо рядом с Театральной площадью. Надо было долго-долго идти по лестнице — и ты оказывался на шестом этаже над малым залом театра Оперетты, как сейчас помню. Поэтому периодически «Оперетта» мешала нам, а периодически — мы «Оперетте».
У Аркаши Высоцкого на Скаковой аллее была квартира: мама с отчимом строили где-то в Монголии электростанцию, а он жил сам. А у Аркаши бывал Витя Цой. Живой. Я был с ним знаком поскольку-постольку, но он мне запомнился как персонаж движения, которое существовало у Аркаши. Потом оказалось, что у Виктора прорисовалась такая яркая и трагическая судьба: трагическая в смысле его ранней смерти, а яркая в смысле того, что он до этого момента успел сделать несколько важных произведений. А тогда, в общем-то, он ничем не выделялся из общего коллектива.
И, конечно, было общежитие ВГИКа, огромное, шестнадцатиэтажное — всегда можно было найти досуг на все случаи жизни.
Мои адреса…
Москва в моем случае существует больше в голове: я жил на Новой Басманной, когда был еще совсем маленьким, а много позже проезжал это место с некими сентиментальными чувствами. После жил в отдаленном районе Кунцево, который в какой-то момент перестал быть отдаленным, и тоже испытывал по отношению к нему определенные чувства, уже когда не жил там и проезжал мимо. Потом жил на Ходынке и ныне, когда я покинул Москву, уже испытываю к этому месту сантименты. Жил на Ростовской набережной, на площади Коммуны — рядом с театром Советской армии, на улице Строителей — такое бодрое название прямо из кино «С легким паром». Много-много раз и вынужденно, и добровольно снимал квартиры.
Терпеть не могу гулять…
Когда у меня была собака — гулял. Естественно, вокруг дома. А так я вообще не люблю ходить, тем более специально ездить по городу. И все потому, что я очень много и рано начал работать режиссером-постановщиком: все обходил и облазил в силу производственной необходимости — непрерывно возникающего отбора натуры — это непрерывные прогулки туда-сюда. Городские прогулки у меня уже давно вызывают, как я считаю, абсолютно здоровое отвращение.
У меня нет единого образа Москвы, связанного с одним районом, плюс я там очень много снимал — и квартир, и кино. Едешь по городу — и видишь объекты из сцен фильмов. Когда Мышкин с Рогожиным в «Даун Хаусе» идут через мост — это Яуза, там несколько горбатых мостиков. Японская история, где Настасья Филипповна с Тоцким предается йоге и другой фигне — японский дворик на ВДНХ, там же я снимал японскую сцену в фильме «Неваляшка». Больше чем дофига мест — честно скажу. Все обснято мной как кинематографистом, плюс где-то в районах пятнадцати я снимал квартиры. Поэтому для того, чтобы вызвать сентиментальные воспоминания, мне совершенно не обязательно туда ходить, более того, когда я просто передвигался по городу на такси из точки «А» в точку «Б», я несколько таких мест обязательно проезжал — они мелькали за окном. В результате я добрал достаточное количество образов и картинок об этом городе, он, в общем-то, мне не нужен — мне в нем находиться необязательно: он существует в виде набора этого всего в моей голове. Сейчас, когда я расстался с этим городом неизвестно насколько, я не испытываю по нему никакой тоски, даже наоборот — хорошо от него отдыхаю. В общем-то, от расставания не испытываю никаких дополнительных рефлексий.
Московская суть…
Москва — один из мировых городов, мировых центров. Когда ты живешь в Москве, чувствуешь себя не просто москвичом или россиянином, а человеком мира. Это, пожалуй, практически основное преимущество, которое дает Москва по отношению к другим городам. Это один из крупнейших центров мира, таких же, как и Нью-Йорк, Париж, Пекин, — ты становишься гражданином мира. Конечно, я говорю про себя и значительное число своих знакомых, про чувства всех людей, живущих в Москве, я сказать не могу. С моей точки зрения, это и есть чувство москвича. Поэтому когда уезжаешь из Москвы, ты делаешь это без сожаления. Когда приезжаешь обратно, на асфальт не падаешь и землю не целуешь, потому что знаешь, что это одна из остановок в твоем земном путешествии, в жизни на Земле.
Я живу в Латвии абсолютно так же, как я жил бы в Москве, в Питере или в Нью-Йорке, если бы оказался там, там или там. Никакой белой эмиграции нет — другое дело, что когда я уезжал из Москвы, там атмосфера сильно изменилась: искреннее веселье пропало с улиц, всякий оптимизм стал очень натянутым, появилась тревога. Москва и не такое переживала.
Зимой в этом городе меня удушающе страшно угнетали холод и темнота. Из главных для меня мировых городов, которые я перечислил, Москва — самый северный. Конечно, это гигантский минус — отсутствие тепла и солнца шесть месяцев в году.
Впервые за границей…
В Советском Союзе была целая система заложников для выезжающих за границу: с трудом, даже если ты уезжал в соцстрану, после долгого оформления переговоров можно было получить приглашение от друзей, но выпускали только часть семьи — один из родителей оставался гарантом. В какой-то момент, заручившись папой, мне с мамой удалось выехать в ГДР — это был 1977 год. То, что я помню — двухэтажные поезда и очень вкусные сардельки, которые продавались там просто в ларьках. И, конечно, огромная разница, которая была между Советским Союзом и даже социалистической Германией — свобода, с которой там люди относились друг к другу и собственности, ее наличие — все было большим впечатлением для десятилетнего ребенка, которого не принимали в пионеры. Не то что я сильно переживал, но факт такой был.
Конечно и безусловно, сегодня мое любимое место — Нью-Йорк: город, в котором можно утром выйти в гостиничных тапочках и только к вечеру это понять, город, абсолютно наполненный добром, счастьем, красивыми умными людьми и при этом абсолютно движовый — понятно, что туда едут люди со всего мира и наполняют его своей силой, энергией и оптимизмом.
Мой новый фильм про девяностые «Марш утренней зари»…
Моветоном про девяностые снимать не стало. Да и снимал я не про девяностые, а про конкретно свое впечатление от времени и событий, которые происходили 25 лет назад — так уж сложилось, что четверть века назад были девяностые. Другое дело, что начинают говорить про девяностые, когда фильм описывают: «Девяностые, девяностые… »
Конечно, это было время свободы — страна 70 лет (я имею в виду до 1991 года) была большой тюрьмой, где свобода не входила в список вещей, которые в Советском Союзе предоставлялись людям для пользования. И вдруг началась свобода: свобода самовыражения, передвижения, творчества — все грани. Случилось гигантское чудо — эта огромная страна, которая была еще севернее, чем Корея, и еще более тупая конструкция была в ней, вдруг оказалась открыта всем возможным проявлениям этого свойства — свободы. Я вообще, честно говоря, очень плохо монтировался со всеми социалистическими советскими перверсиями, которые к концу восьмидесятых не имели никакого смысла и выглядели замшелыми ритуалами. Я понимал, что, повзрослев хоть немножко, срочно надо будет это все оставлять и обращать лицом к свободному здоровому миру и человечеству. Вдруг оказалось, что этот свободный мир и человечество пришли к нам. Волшебство времени, что огромный мир неожиданно принял в себя страну-изгоя, которым являлся СССР. И принял с очень большим добром, предоставил его жителям сообщество всей Земли и огромные возможности. Чувство единения с огромным миром переполняло энергией и предоставившимися возможностями. Вот это вот свобода девяностых.
Существование в закрытой стране превышает всякие возможные и невозможные нормы упадка и разложения. Свобода двигает цивилизацию, она является основой всех глобальных процессов, конечно, она не может развратить, как и свобода воли — то, что Всевышний дал человеку. Он ему дал свободу воли — все остальное исходит из этого. И эта свобода воли двигает прогресс, позволяет человеку приближаться к образу Творца. Свобода не может развращать.
Отчасти в философских категориях мы сказали, о чем кино — о чувстве свободы и воли, которое пришло неожиданно, за которым не нужно было ехать за границу, перелезая под выстрелами пограничников через забор, оно неожиданно пришло к нам домой.
Сюжет фильма крутится вокруг музыкального конкурса, который проводит главный герой. Все события происходят за один день. Естественно, есть интрига, кто выиграет, а кто проиграет. А конкурс отчасти фейковый и свободно созданный, куда молодые (молодые в том далеком 1997 году) представители абсолютно самых разных жанров и течений попадают совершенно рандомным способом. Соответственно, идет некое состязание.
Что касается актеров — да, я выбрал еще совсем молодых, потому что не хотел, чтобы они ассоциировались с какими-то сериалами или другой мерзостью, которую производят некоторые мои коллеги в кавычках. Поэтому у меня очень много дебютов. А взрослых ребят я во многом выбирал отчасти из-за того, что они не только актеры-артисты, но и некие персонажи: Артемий Троицкий, Жанна Агузарова, Найк Борзов — это взросленькие исполнители ролей. У них есть свой развернутый эпизод. Гарик Сукачев исполнил роль товарища, который притворяется бандитом: в то время было очень модно казаться блатным, сейчас недолгое время назад была мода притворяться кагэбэшником, а тогда все носили на шее толстые цепи. Эти мои актеры — люди, которые занимались роком и которые хотели тогда работать на большой мир.
Премьера фильма «Марш утренней зари» 8 августа в Риге.
Фото: Иванов Сергей/East News