О районе, который называли Хламом из-за его жителей, о колокольне Петра I на Ленинградке и о том, что Москва готова многих обогреть и обласкать.
Я родился…
На Таганке, родильный дом имени Клары Цеткин, улица Большая Андроньевская.
В этом районе много купеческих и мещанских домов: мы жили в коммунальной квартире в двухэтажном доме, примыкавшем к фабрике, выпускавшей никелированные кровати.
По улице еще ходил трамвай — я засыпал под трамвайные звонки. Множество проходных дворов. Хотите представить этот район визуально — пересмотрите «Место встречи изменить нельзя»: все реально показано. В интернете есть очень хорошее иллюстративно богатое сообщество «Мы — таганские» — можно заглянуть туда и тоже найти то время.
Хулиганистым районом можно было считать тогдашнюю Таганку, где еще хранились следы знаменитой Таганской тюрьмы, которую снесли относительно недавно. Сейчас на этом месте Таганская площадь.
Таганка была частью моего запутанного детства: дедушка по отцу был военным, да еще и родители то сходились, то расходились — мы много где скитались. Они очень рано произвели меня на свет: отцу было 19, а матери вообще 18 — познакомились они в эвакуации. Уже со мной на руках продолжали учиться: отец заканчивал Литинститут, а мать училась в Полиграфическом на художника. Потом отец переехал в Брянск, потому что не смог найти работу в Москве.
Но смерть Сталина я все же застал в коммунальной квартире на Таганке. После этого часть детства прошла в Брянске. Потом опять было возвращение в Москву: мать ушла от отца — уехала в отпуск и не вернулась. Год я жил с отцом, потом с отцом и мачехой, а потом меня вернули к матери, у которой был новый муж. Они, молодожены, снимали квартиру на Яузских Воротах — это один из первых кооперативных домов в Москве. Он примыкает к Петропавловскому переулку с его знаменитой церковью Петра и Павла. В общем-то, это продолжение Таганки: если подняться вверх по Швивой горке, то окажешься в сопредельном районе моего детства.
Дальше мама с отчимом построили кооперативную квартиру в районе Аэропорт: Усиевича, 15. Дом художников. Уже мое отрочество начиная с 14 лет проходило там — на Аэропорте. Район этот называли «Хлам»: художники, литераторы, артисты, музыканты. Там проходила моя юность.
Юность…
В мое время гремела слава кафе «Синяя птица» и кафе «Молодежное» на Тверской. Естественно, нас всех тянуло в центр.
Не сказать, что я хипповал — это было для избранных: мы все мечтали о расклешенных джинсах, особой ковбойской походке и остроносых ботинках. Самое большее, чего я мог достигнуть — ботинки на микропоре, которые отдаленно напоминали остроносые. Родители старались, из кожи вон лезли, чтобы меня одеть. В моду входили «битловки» — куртки без воротника, мне ее всеми правдами и неправдами сшили. Что-то покупали, что-то я донашивал за своим отчимом — пыжиковую шапку, пальто с габардиновым шалевым воротником. Но были мальчики гораздо моднее меня.
Когда мне исполнилось 14 лет, я заявил своей семье, что хочу идти работать и буду продолжать учиться в вечерней школе. Несмотря на протесты, семья под моим напором была вынуждена согласиться. Я пошел работать на свой первый завод — электромеханический на Академической улице, что другой конец Москвы по сравнению с тем местом, где мы жили. Первую получку мы отмечали в шашлычке в парке культуры и отдыха имени Горького — я угощал бригаду, где работал.
Парк культуры и отдыха вообще отдельная, очень московская тема, у меня с ним потом было очень много связано: в зрелом возрасте мне приходилось писать сценарии для всяких народных представлений и праздников — День шахтера, День космонавта, День мелиоратора… На первый автомобиль я заработал, создавая сценарии уличных праздников.
Любимые районы…
Динамо, Аэропорт, Беговая, обязательно Серебряный бор — третий пляж Татарова, знаковые для меня места. Водный стадион, где у меня еще в школе началась любовь с девушкой чуть постарше меня: я работал на заводе, а она была медсестрой и мастером спорта по гребле. Я тоже короткое время занимался греблей в обществе «Водник». А потом так получилось, что судьба меня вела таким образом, что, начав работать в многотиражках, я оказался в редакции газеты «Советский водник» — органе речного пароходства, а редакция располагалась на Речном вокзале. Все переплелось: любовь, работа, журналистика, моя рабочая юность… Школа вечерней молодежи, когда мы сбегали с уроков и шли в кафе «Сокол», понятно где находящееся.
Сегодня изменились дома в центре. Я бы не сказал, что что-то мне активно не нравится: очень много московских районов всегда с чем-то связано, с любовью, с дружбой. Могу немного кривить губы в отношении Ленинского проспекта — и тут же, спохватившись, вспоминаю, что и там много хорошего происходило.
В моей биографии очень много московских адресов: это и Ленинский проспект, и Ломоносовский проспект, и улица Кирова (ныне — Мясницкая), не говорю про Арбат. Особо меня трогает, конечно, Замоскворечье: когда я там оказываюсь, как-то теплеет на душе. Нет в Москве мест, которые меня отталкивают. Есть районы, где я оказываюсь случайно, путаюсь и блуждаю — слава богу, есть навигатор. Да и Москву сейчас я все больше вижу из окна автомобиля, чем на пешеходных прогулках.
Сейчас мы живем за городом, в одном строго административном километре от Москвы — город подступает. Москва не сама по себе: Москва и Московская область — это в принципе единое пространство. Очарование Москвы переходит в очарование Москвой области — они дополняют друг друга. Не могу жаловаться.
Но квартира у нас на Селезневке — район Самотеки. Кстати говоря, я очень люблю этот район. Если спускаться, то окажешься на Цветном бульваре — там я работал в «Литературной России».
Нелюбимые районы…
Если не считать самых новых районов, то в Москве, куда пальцем ни ткни, обязательно происходило что-то милое и дорогое.
Сегодня изменились дома в центре. Я бы не сказал, что что-то мне активно не нравится: очень много московских районов всегда с чем-то связаны, с любовью, с дружбой. Могу немного кривить губы в отношении Ленинского проспекта: тут же спохватываюсь и вспоминаю, что и там много хорошего происходило.
Что мне не нравится в сегодняшней Москве…
Я смиренно отношусь к тому времени, в котором мне пришлось оказаться. Жена у меня критикует: ей многое не нравится — что тротуары расширяют и плитку перекладывают. Она считает меня конформистом, но я не хочу быть недовольным. Если возникают какие-то объекты, то мы с этим что-то приобретаем.
Хотя была одна замечательная постройка, которую я вспоминаю с теплом: считалось, что это голубятня Петра I — причудливое здание, его снесли, на этом месте сейчас подземный тоннель, пересекающий Ленинградский проспект, через который попадаешь на Беговую улицу. Можно об этом сожалеть, но что делать — мы должны считаться с переменами и принимать их неизбежность. Бесполезно и бесплодно досадовать.
В то же время отдаю должное гражданским движениям типа «Архнадзора», которые поднимают протесты против сноса исторических памятников. Мне пришлось поработать в конторе, которая занималась охраной и реставрацией памятников — было такое производственное бюро по охране памятников в Московской области, но располагалось оно в Серебряническом переулке, тоже очень дорогой мне старинный московский район — соединение Яузы и Москвы-реки. И я знаю, какая это дорогая вещь — охрана памятников, особенно в условиях Москвы, в которой не было мрамора, как в Риме и Италии, а в основном были деревянные или с деревянными перекрытиями постройки, которые очень сложно сохранять в таком климате. Но все же предоставляю судить об этом специалистам и прислушиваться к ним. А не кликушествовать по каждому поводу. Мне, конечно, жаль дом моего детства, в котором я родился и которого теперь нет. Но у меня достаточно мест, благодаря которым я способен воспроизвести свое детство. Иначе зачем человеку вообще память и воображение?
Город уже принадлежит молодежи, другим людям. Они правят бал. Мы же должны покориться их воле. Что мне нравится в сегодняшней Москве, что очень много точек, где можно вкусно поесть, выпить, посидеть — мое время отличалось тем, что всюду в кафе и рестораны были очереди, всегда нужно было давать взятку швейцару, чтобы куда-то попасть. А теперь куда душа велит, это позитивное изменение.
В фильме «Девять дней одного года» действие происходит в Новосибирске и в Москве. В финале Баталов оказывается в больнице, а Смоктуновский пишет ему записку: «Достань одежды — и махнем в “Арагви”». «Арагви» было очень вожделенным местом, куда очень хотелось попасть. Всегда были очереди. А сейчас хоть «Арагви», хоть «Узбекистан», но это места моей юности, а сейчас полно других мест, куда люди стремятся.
О москвичах…
Есть стандарт, который ввел, по-моему, Юрий Михайлович Лужков — что москвичом может считаться рожденный в третьем поколении в столице. Я этим похвастаться не могу, потому что я москвич всего лишь во втором поколении. Все мои бабушки и дедушки приезжие. Отец родился в Москве, мы ходили в одну и ту же школу — №465. И по пристрастиям, и по привычкам, и по духу я москвич. Но есть люди, которые приехали в Москву из других городов нашей великой родины, они вполне москвичи по складу своего характера. Есть те, кто живет тут в десятом поколении, но москвичами могут называться с натяжкой.
У Марины Цветаевой есть знаменитые строки:
— Москва! — Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси — бездомный.
Мы все к тебе придем.
Это город, который в самой меньшей степени страдает ксенофобией — он готов принять и обогреть в принципе каждого, хотя, конечно, он одновременно славится и суровым нравом.
Характер Москвы запечатлен в пословицах «Москва бьет с носка, а Питер бока повытер» или «Москва слезам не верит». Но в реальности она и слезам верит, и готова обласкать и обогреть — я знаю массу таких случаев. Места, где я работал: то же самое телевидение — кого только не было рядом со мной в наших творческих группах — со всего Советского Союза. Ни к кому не относились отрицательно по признаку того, что он приезжий.
Москва гораздо более столица, чем некоторые города мира. Она по праву, по характеру, по ритму, по темпу, по своим возможностям безусловно такова: я могу это утверждать с полным правом — где я только не был!.. Нью-Йорк, Париж, Лондон, Амстердам, Мадрид. Большую и значительную часть нашего мира я объездил: где-то пожил, где-то был туристом. Москва ни в чем не уступает, несмотря на все минусы, она весьма привлекательна даже в новом своем облике. Мне под 80 лет, и я могу об этом говорить, ведь Москва была разной в разные периоды моей жизни — она многоликая.
Сейчас работаю над…
Сколько раз мне приходилось задавать этот вопрос, будучи молодым корреспондентом литературной ежедневки — была рубрика «Над чем вы работаете». И я надоедал звонками писателям, задавая этот сакраментальный вопрос. Помню, как позвонил Троепольскому в Воронеж — автору «Белого Бима Черного уха». Он жутко разозлился: «Молодой человек, я вообще не знаю, напишу ли сегодня что-то. А вы мне задаете такие глупые вопросы».
Люди творческих профессий любят рассказывать, как тяжело они работают: балетные — как их изнуряют репетиции, киношники — как трудно им давался тот или иной фильм, через какие страшные испытания они прошли. Я не могу сказать, что я когда-то изнурял себя работой — для меня всегда это было развлечением, веселым, интересным приключением. Даже не могу назвать на полном серьезе работой. В основном валяю дурака. Не знаю, заслужил ли я это право, но такая возможность на старости мне дана — встать, когда хочу, делать, что хочу. Хочу — пишу, хочу — не пишу. Все амбиции, которые были, я удовлетворил. Особо не рвусь удивлять человечество. Мне это уже не обязательно.
Фото: Максим Шеметов/ТАСС