Издательству Ad Marginem исполнился 31 год. В начале 2000-х именно оно открывало нам знаковых авторов новой западной и российской прозы. Вокруг книг разворачивались дискуссии и даже скандалы, но издатели четко держали курс в этих безумных волнах. Новаторское во всем, начиная с дизайна обложек и выбора текстов до организации мультикультурных проектов, издательство и сегодня предлагает свой взгляд на развитие книжной индустрии в России.
О месте независимого издательства в новых обстоятельствах «Москвич Mag» поговорил с издателем и директором Ad Marginem Press Михаилом Котоминым.
Давайте неожиданно начнем наш разговор? Я принесла эту книгу из дома — «Санькя» Захара Прилепина в мягкой красной обложке, издана Ad Marginem в 2008 году. Четвертое издание романа, как сказано, «молодого нижегородского писателя». И одна из газетных цитат на обороте: «Новый Горький явился». Подпишите мне ее!
В принципе я не очень люблю подписывать книги, ведь автор не я. Как издатель я всего лишь помог книге состояться и найти читателя, выйти в мир. Тут получается некий перенос…
Согласна, немного странно. Но вы от издателя, ведь эта книга почти двадцать лет на моей полке.
Хорошо (берет книгу, подписывает): «Цените историю, ловите моменты».
Прекрасный совет, спасибо! Настоящая машина времени, из начала 2000-х в конец 2025 года. Невозможно представить, чтобы Ad Marginem издавал сегодня Прилепина или Александра Проханова, например. А ведь его «Господин Гексоген» прогремел в вашем издательстве.
Мы тогда вообще плотно занимались актуальной литературой. Мы работали с Лимоновым, Мамлеевым, Сорокиным, Елизаровым и так далее. Этот этап истории издательства для меня ценен, с каждым автором есть общие воспоминания, которые ничто не может отменить. Издательство ведь не существует в безвоздушном пространстве, оно всегда связано с обществом и в конечном счете работает для него. Могут быть периоды совпадения с настроением и духом времени или периоды взаимного отторжения, порой такого даже демонстративного, но тем не менее эта связь всегда присутствует.
В начале нулевых мы пережили всплеск оригинальной русскоязычной словесности. Отечественная литература была очень разной и, как культурная институция, влиятельной, слово было активным медиумом. Сейчас сложно себе такое представить, но писатель мог появляться на обложке модных журналов типа «Афиши» или на телевидении в прайм-тайм, ну а пишущие люди с удовольствием вступали в эти новые писательско-издательские отношения, такие жовиальные и насыщенные. Впервые в новейшей истории авторы получили легкую возможность издаться и очень хотели увидеть свою книгу напечатанной. Ведь еще совсем недавно литература была кодифицированным и маркированным занятием, с контролируемыми и непростыми путями инициации: чтобы стать писателем, надо было напечататься в толстом журнале, вступить в Союз писателей, получить литпремию и так далее. И вдруг пошла эта волна, которая состояла, с одной стороны, из андерграундных позднесоветских писателей, таких как Сорокин и Мамлеев, а с другой стороны, куча людей приходила просто с улицы. Среди них, например, Михаил Елизаров — один из талантливейших писателей, открытых нами — он буквально явился из ниоткуда, появился в издательстве с изданной за свой счет книгой в рекламном харьковском агентстве. Кстати, сначала он зашел в офис издательства «Захаров», и там ему посоветовали дойти до нас.
Сейчас сложно себе такое представить, но писатель мог появляться на обложке модных журналов типа «Афиши» или на телевидении в прайм-тайм.
Текстов тогда было очень много, самых разных, а если ты занимаешься современной русской литературой, появляется сериальная обязанность — минимум 12 новых романов в год, пресса и читатели ждут… Но постепенно энергия стала затухать, интересных текстов появлялось все меньше. Что-то, что мы издавали в конце десятых, выходило уже по инерции, той самой сериальной необходимости. А потом волна ушла безвозвратно. Литература как практика перестала интересоваться современностью, музеефицировалась, авторов в основном стала интересовать не возможность обратиться к аудитории, а премиальный цикл.
Но тем не менее почему я написал «цените историю»? Мне кажется, тот этап был интересным и интенсивным опытом максимального резонанса с тем самым пресловутым духом времени.
Тогда за вами закрепился образ новаторов, бесстрашных открывателей сложных текстов. Они изменились, а вы? Остались прежними?
Нет, мы тоже изменились, нас всегда интересовала современность, мы издательство с социальным темпераментом. Не сидим в башне из слоновой кости. Что бы мы ни издавали, это всегда гипотеза, поиск ответа на вопрос, что такое современность и как она устроена.
Наши книги, даже если это архивный текст XIX века, это всегда разговор с реальностью за окном. Вслед за всплеском современной русскоязычной литературы и параллельно с ней у нас издавались тогда и молодые европейцы, которых мы рассматривали как часть международной новой волны: немецкий писатель Кристиан Крахт, итальянец Альдо Нове, британец Уилл Селф и так далее. Наверное, это был краткий период, когда слово перед тем, как окончательно сдать позиции, имело особый вес. Постепенно интернета становилось все больше, вместе с ним пришла эпоха визуальности, появилась цифровая фотография. Мы медленно отдрейфовали в рефлексию о визуальности, которая закономерно привела нас в мир современного искусства.
Это было довольно неожиданно, но привлекательно. Помню, как я удивилась, обнаружив в магазине одежды Uniqlo книги Ad Marginem в специально оборудованном уголке для чтения с ковриком и креслами. А вокруг куртки, шапки, белье. И ведь органично смотрелось!
Мы тогда радикально изменили дизайн, наши книги стали иначе выглядеть и работали как такие маленькие машины модернизации.
Этому повороту предшествовал обвал. Со временем наша авангардная литературная линейка обросла респектабельностью и стала восприниматься как своего рода мейнстрим, некоторые авторы неожиданно попали на большой рынок и на всенародное обозрение. Миша Елизаров получил премию «Русский Букер», после чего нас стал распространять гигантский конгломерат АСТ, благополучно перекупивший наших авторов и в ближайший же кризис кинувший нас, оставив без денег и книг. Так что драйвером разворота, в том числе и дизайнерского, была вполне понятная обида на весь этот мир отечественного массового и абсолютно дикого книгоиздания.
Что бы мы ни издавали, это всегда гипотеза, поиск ответа на вопрос, что такое современность и как она устроена.
То, как оперируют нашим книжным рынком сильные мира всего, например издательская группа «Эксмо-АСТ», это же настоящий Черкизон! Бизнес, который вообще не думает об устойчивости и завтрашнем дне. Люди за более чем тридцать лет не вложили ни копейки в книжную инфраструктуру. Сначала были захвачены, арендованы или куплены еще советские книжные магазины, потом сняты залы в торговых центрах. Но ни одного нового магазина не было построено. Единственную новую постсоветскую типографию построил Александр Мамут.
Нам хотелось, чтобы наши книги визуально отличались от того, что издается концернами и массово продается в «Читай-городе». И тогда мы пошли на радикальный ход. Мы стали делать книги в типографике, то есть без картинок на обложке. Идея была в том, что наша книга — современный объект, который легко носить с собой, который благородно постареет, соответствует тому, как одеваются люди, соответствует Uniqlo в каком-то смысле.
В России тогда произошел расцвет новейшей визуальности: музеи, центры современного искусства привозили сюда невиданное нами мировое искусство второй половины XX века, они стали посольствами такой романтической глобализации. Какой важной вехой была «Манифеста», которая прошла в 2014 году в Петербурге — городе-цитадели консервативного вкуса. К нам приходили лучшие выставки, лучшие кураторские практики, лучшие издательские проекты. Не было границ.
Казалось, еще чуть-чуть, и все мы будем жить в большом открытом мире, а впереди только полеты в космос на ракетах Илона Маска.
Эйфория точно была, если уж в вашем издательстве, где развит философский взгляд на жизнь, не предчувствовали, что это не навсегда…
Да тогда, мне кажется, никто ничего не чувствовал.
А сейчас вся эта сеть, международные связи рухнули?
Я продолжаю следить за издателями нашего формата, с которыми познакомился во Франкфурте. Это независимое братство, невидимая сеть продолжает работать. Но стрелка компаса сбита, Негоро уже подложил под него свой топор, и странно делать вид, что мир остался прежним: пробираться на перекладных на западные книжные ярмарки, ловить такой уходящий, реактивный след глобального мира — не вижу особого смысла. По-прежнему уже не будет. Сегодня мне интереснее ездить по России.
В чем этот интерес? Здесь и сейчас в литературе рождается что-то значительное?
Нельзя сказать, что есть какая-то интересная творческая волна, которая зародилась в связи с закрытыми границами. К сожалению, те тексты, которые попадаются мне на глаза, выглядят пока как обратный перевод с английского. Оригинальных тем или способов работы с отечественным материалом очень мало.
Тексты, которые появляются на русском языке? То есть новейшая русская литература?
Да, отечественный автофикшн, из жизни пострадавших, нудные будни изживающих травму или кураторские тексты вокруг современного искусства, написанные на том особом волапюке, который русифицирует International Art English. Ощущение, что такие тексты можно бесшовно переводить практически на любой язык.
Хотелось бы верить, что что-то рождается, но пока ничего конкретного не могу рассказать. Нового Гоголя или Белинского найти не удалось.
Откуда тогда впечатление абсолютного книжного бума? Одна премия сменяет другую, изобилие новых авторов. Издательских новинок столько, что не успеваешь все отследить.
Мы переживаем момент социальной бифуркации. Мир стремительно меняется. Сегодня вы можете перелететь из Москвы во Владивосток быстрее, легче и дешевле, чем в какую-нибудь Венецию. По всей стране маркетплейсы доставляют товары, от кроссовок до книг. Продажи книг растут, у многих людей впервые появился доступ к литературе именно благодаря онлайн-продажам.
Хотелось бы верить, что что-то рождается, но пока ничего конкретного не могу рассказать. Нового Гоголя или Белинского найти не удалось.
Сегодня есть все условия для появления русского Miramax, если брать аналогом киномир — независимого продюсерского центра, который дотянется до самого дальнего уголка гигантской страны. Отсюда возможности для рождения нового писателя, который сможет обратиться к публике от Иркутска до Калининграда.
Поэтому я нахожусь в умеренном оптимизме, думаю, что общество отреагирует на эти обстоятельства и новые голоса прозвучат.
Получается, вакуум, в который нас поместили, эта изоляция скорее даже хорошо?
Вообще-то консервативная идея самозамыкания, закрытия границ началась с эпидемии ковида, тогда и пришел конец романтической глобализации. В старой логике казалось, что если есть единое человечество, то вакцины должны спускаться на парашютах, перелетать на дронах и прививаться одновременно по всему миру. А вместо этого началась война вакцин. Эти признаем, эти не признаем, эти делают одни, эти — другие. Началась знаменитая контейнерная война с Китаем. А ведь до этого Китай был мировой типографией — там печаталась львиная доля книг с иллюстрациями. Словом, изоляционные процессы стремительно развиваются уже лет пять, а то и больше, а мы все как-то к ним постепенно приспосабливаемся.
Проблема, мне кажется, не столько во внешнем воздействии, сколько в том состоянии, в котором мы вошли в эту эпоху. У государства давно нет никакой культурной политики. Крупный бизнес полагает, что книги — это что-то существующее по умолчанию, что-то, что было и будет всегда, и использует эту форму культурной индустрии несистемно, как ритуальный подарок на день рождения — сделаем книгу ко Дню нефтяника. А тем временем книжная инфраструктура в России продолжает руинироваться. Только в прошлом году закрылось 25% существующих книжных магазинов, которых и так уже не больше полутора тысяч на всю страну. Книга давно экзотизировалась, перестала быть естественной частью городской культуры.
Последняя книга, которую активно обсуждали, это как раз роман Проханова «Лемнер», который неожиданно пришелся не ко двору и был изгнан, снят со всех продаж.
Чиновники, которые занимаются идеологическим контролем книжных инициатив, часто действуют в логике, что книга — сильное оружие, кладезь мыслей, способ воздействовать на умы. Да, книга — это оружие, но, к сожалению, оно полностью заржавело. Книжных магазинов ничтожно мало, книжных медиа нет, типографий не хватает. То есть вся эта инфраструктура находится сейчас в России на уровне Мексики. Мы даже чуть меньше в деньгах, чем мексиканский книжный рынок (2500 книжных магазинов, 1,2 млрд USD).
Но тем не менее до сих пор считается, что можно что-то искусственно поднять, что-то притушить, что-то подрезать, не дать доступа к аудитории.
А ведь тут вероятен обратный эффект: запретили, значит, «хорошие сапоги, надо брать». Цензура стимулирует читательский интерес?
Ну вот вы инфицированы книжной культурой, и на вас это может так действовать. А есть толпы новых поколений, которые выросли в городах, где нет ни одного книжного магазина. Они не знают автора, вокруг которого скандал и о котором заговорили в столицах. У них нет привычки зайти в магазин, порыться в книгах. Ведь когда одна книга соседствует на полке с другой, возникает эффект неожиданной встречи.
Все же книга остается наиболее эффективным способом сконцентрировать внимание. А сейчас привычка к саморазвитию окончательно перешла в онлайн, где работают другие механизмы.
Нам нужна массовая книжная реновация, чтобы перезапустить падающую индустрию, которая, на минуточку, является первой и самой древней технической революцией, придуманной человеком: фабрики печати появились раньше ткацких, породивших в итоге капитализм. Нам нужны новые библиотеки, типографии, книжные магазины.
Вы сами оценили положительную роль маркетплейсов в деле распространения книг. Но, выходит, книжные магазины при этом тоже нужны?
Маркетплейс всего лишь технология. Товары легко оплачиваются и быстро доставляются. Но как понять, что ты ищешь, как сформировать свой запрос? В случайном перелистывании страниц разложенных на прилавке изданий может всплыть та самая, нужная вам книга, о существовании которой вы и не догадывались. Именно книжные магазины формируют культуру открытий, неожиданных столкновений, в конечном счете и создающих атмосферу города. Их надо встраивать в новые кварталы, проектировать места для локальных читальных залов, книжных и выставочных пространств. Ведь без них город станет одним большим коворкингом — местом, где люди только работают и потребляют.
Какая у вас сейчас издательская стратегия?
Следуя духу названия Ad Marginem, собираем по краям то, что выросло, обходим поля и ищем ростки нового. Уже второе лето мы ездим со своим монофестивалем по России. В режиме реального времени изучаем, как устроена жизнь в стране. Читателей много, гораздо больше, чем тех, кого обслуживают остатки разрушенной инфраструктуры. Важно до них дотянуться в заданных условиях. Мне кажется, что доступ к материальным ресурсам чуть-чуть по стране выравнялся, и появился запрос к более сложно организованной жизни. Есть потребность расширить символически пространство своего ежедневного существования.
Есть толпы новых поколений, которые выросли в городах, где нет ни одного книжного магазина.
Возникает локальный патриотизм, люди рады, что к ним приезжают с новыми смыслами. Во многих городах есть якорные джентрификационные проекты: перестроенная набережная или квартал, центр современной культуры или кафе. Но новых культурных событий все меньше, а спрос продолжает расти. На наши мероприятия приходят активные городские потребители, которым не хватает многообразия жизни, неожиданных встреч.
Какой город удивил в этом смысле?
Меня поразила Махачкала. Бурно растущий город, миллионник, до Тегерана лететь три часа. Наcтоящий melting pot (англ. «плавильный котел». — «Москвич Mag»): шесть официальных языков, 26 национальностей. Восточный, довольно экзотический город и потому завораживает, что наши книги пользуются там спросом. Фестиваль в Махачкале прошел с большим успехом.
Вернемся к вопросу появления культурных точек притяжения, но уже в Москве. Этот разговор проходит в арт-кластере «Фабрика», где вы открыли Ad Marginem Warehouse. Как сказано в описании, это «новая культурная институция, объединяющая в себе книжный магазин, архив и лекторий, с лекциями, показами, презентациями и фестивалями по выходным». И тут мы узнаем, что «Фабрика» попала под реновацию, ее закроют и, скорее всего, снесут. Сроки, правда, неизвестны. И что дальше?
Это ужасная перспектива. Процессу пальпирования московской ткани жизни был посвящен наш главный проект этого года — Московская книжная неделя, когда мы в течение девяти дней провели более 300 событий на 40 площадках. Книжная Москва, конечно, не соответствует тем темпам, которые набрали другие отрасли городской жизни. Появилась волшебная транспортная система, весь город застраивается. Но в этом строительстве выпадает важная вещь: небольшие кофейни, книжные лавки, читальни — этот маленький частный бизнес находится под угрозой. Поэтому, если нас снесут, найти и создать новое такое пространство будет очень сложно.
Но такова реальность, мы от нее не прячемся. Мир сейчас проживает эпоху большой пересборки, и когда родится что-то новое, никто не знает. Надо быть к этому готовым. Держать форточки открытыми, чтобы в них мог залететь ветер перемен.
Фото: Сергей Мисенко