Наталья Николаевна Грамолина (урожденная Поникарова), вдова Федора Дмитриевича Поленова, внука замечательного художника Василия Поленова, на протяжении 20 лет возглавляла усадьбу Поленово. Именно благодаря непримиримой позиции третьего директора музея, ныне его главного хранителя, был сохранен в первозданном виде заповедник на берегах Оки и остался незастроенным знаменитый поленовский пейзаж. Наталья Грамолина вспоминает о своем послевоенном детстве на Таганке и о том, как вошла в семью Поленовых.

Наталья Грамолина

Я родилась в Москве, в роддоме в Шелапутинском переулке, между Андроньевской площадью и Садовым кольцом. Первые 17 лет моей жизни прошли по адресу Ульяновская (теперь Николоямская) улица, 26, квартира 17, на втором этаже дома, который стоял во дворе. Сейчас я часто проезжаю мимо и вижу, что в тот двор не войдешь ни со стороны Садового кольца, ни со стороны Николоямской. Плотные ворота. А раньше там кипела бурная жизнь.

По матери я сибирячка. В конце 1920-х мой дед, Василий Матвеевич Горинов, с бабкой и четырьмя детьми, в числе которых была и моя мать, Тамара Васильевна, бежали из Томской губернии от раскулачивания.

По отцу я москвичка в пятом поколении, из семьи старообрядцев Рогожской заставы. Многие похоронены на Калитниковском кладбище. Там лежат дед мой Павел Васильевич Поникаров, отец Николай Павлович Поникаров, бабка Клавдия Леонтьевна (урожденная Козлова). Она была красоты немереной, прожила 92 года, родила четверых детей. В 28 лет поседела. В старообрядческий храм на Рогожскую заставу, будучи обремененной хозяйством и заботой о внуках, ездила редко. Но рядом с нами, в Лыщиковом переулке, стояла церковь, которая, как я понимаю, никогда не закрывалась. Бабка ходила туда, там же вопреки всему окрестила меня. Это было воистину «таинство в тайне». Мой отец, главный архитектор Военпроекта — человек партийный, и факт крещения дочери ни в коем случае нельзя было обнародовать.

От бабки пришло понимание красоты русского языка, особенно свободное, без ханжества и цинизма, употребление тех слов, сейчас уже не считающихся ненормативной лексикой, их можно даже и печатать. Острота на язык была в основе Клавдии Леонтьевны. Я отношу это свойство к особенностям староверов, людей кремневой закваски. Маленькой я не понимала этого. Осознание пришло, когда я поступила на филфак Московского университета, изучила «Житие протопопа Аввакума» и сопоставила крестный путь моей бабки с путем протопопа и его супруги, Настасьи Марковны.

Клавдия Леонтьевна Поникарова

Был у бабки брат, Михаил Леонтьевич. Каждый божий день он приходил, звонил в дверь, из года в год произнося одну и ту же фразу: «Клавдея! Шел, шел и зашел. Дай, думаю, зайду к Клавдее чайку попить!» Что такого могло за день измениться? Тем не менее они садились, пили чай и разговаривали. Брат рассказывал бабке о той жизни, которая велась в Рогоже.

От бабки мне досталось слово «сгоношить», что означало попридержать какие-то денежки и в нужный момент использовать. Так, сгоношенные денежки Клавдия Леонтьевна тратила на покупку билетов в театр. У нее было единственное кобедничное платье, синее со складочками по лифу, с карманчиком, где был беленький платочек (он у меня сохранился), беленький воротничок. Она покупала билет в театр, Малый или МХАТ, и пропадала на целый вечер. Главное, у нее еще оставались средства, чтобы в антракте в обязательном порядке сходить в буфет, съесть бутербродик с ветчиной или рыбкой.

В жизни бабке было безумно трудно. Она рано потеряла мужа, Павла Васильевича Поникарова. Сильно пил.

Кем работал ваш дед?

Во время войны и после дед руководил артелью по производству детских игрушек. Шили они из подсобного материала, называя его почему-то американским мехом. Моя первая игрушка, мишка, до сих пор у меня. Помню еще слона, сшитого из того, из чего делали дирижабли. Такой серебристый был слон. Куда-то делся. Еще был тряпочный Дед Мороз с раскрашенной физиономией, мешком и в красном бумазейном кафтане с белой ватой, обмазанной чем-то сахарным, чтобы все держалось.

Вот на этой фотографии вся ваша семья. Кто на ней изображен и какой это год?

Это прямо перед войной, май 1941 года: бабка, мать с отцом и тетка Вера, сестра отца, и я годовалая.

Вера Павловна Поникарова, Николай Павлович Поникаров, Тамара Васильевна Поникарова  (урожденная Горинова), Клавдия Леонтьевна Поникарова ( урожденная Козлова), Наташа Поникарова. Москва, 1941

В эвакуацию, куда-то под Рязань, мы уехали со всеми женами и детьми сотрудников Военпроекта, где папа работал. Эвакуацию помню плохо, разве что печку и какую-то беззубую старуху, певшую мне колыбельную.

Как я теперь понимаю, это была картина абсолютного достатка:

Жил-был дворец.
А в ём молодец.
Бабушка да дедушка.
Паренек да девушка.
Еще бык полосат.
По колено обдристат.

Такая вот колыбельная песенка для маленькой девочки, которая потом пошла в университет на филфак и очень полюбила Север и провинцию. Для меня этот текст — образец абсолютного подлинника. Такое не выдумать.

Потом мы вернулись в Москву. Помню огромные буквы «Бомбоубежище» на цоколе дома на Ульяновской.

Расскажите о детстве на послевоенной Таганке.

Жить было трудно, да, но жить было очень дружно. Существовало единство дома и двора, абсолютная взаимопомощь, понимание друг друга.

Мы знали, что внизу живут Щербачевы, наверху — Орловы, рядом через стенку — Александр Исаакович Розенблюм. Большой, под два метра, он всегда ходил в кожаном пальто, с палкой. «Знаете, где я работаю? Я в органах! Я в органах!» — горланил Александр Исаакович. Первая его жена была работницей аптеки Феррейна на Никольской. Но потом она вдруг куда-то исчезла. Появилась вторая жена, Роза Геннадьевна, под стать ему, под два метра, и тоже почему-то прихрамывающая на одну ногу. Александр Исаакович часто одергивал ее: «Замолчи, старая хромая жидовка!»

Мы не знали, как реагировать, тем более что напротив жила Циля Наумовна Грозглик с внуком Мариком. Циля Наумовна знала все: в какой магазин, когда и что именно привезли. Поэтому об этом сразу знал весь двор и тут же реагировал. Перед Пасхой Циля Наумовна всех оповестила, что на Солянку «привезли уже яички».

В одни руки давали пять яичек и сырок, совершенно фантастическую творожную массу с изюмом, в таких лыковых коробочках.

Бабка меня подхватила: что нам тут до Солянки, и мы побежали. И вот мы с ней уже в молочном. Бабка быстро сообразила: «Снимай шапку, вставай в кассу и жалобно так скажи: сы-ы-ырок и пя-я-ять яичек!» И я действительно встала в очередь в кассу, и вот у нас уже пятнадцать яичек и три сырочка, и у нас была Пасха.

Кулич делала бабка. Гоняла всех, чтоб никто не шевелился: куличи любят тишину. Пекла в банках из-под тушенки, чисто вымытых.

Ульяновская (Николоямская) улица, 1966

Внизу в нашем же доме, но с окнами на улицу, жила семья тети Раи Хайруллиной, дворничихи, у которой было четырнадцать детей, двое из них уже сидели. Наверно, я была чем-то мила ее сыну Вакилю, потому что он очень надо мной издевался. Зимой тетя Рая со всей своей татарской командой чистила двор. Снег не вывозился, а сгребался к торцу дома, чтобы у детей была горка. На ее вершине Вакилька выкапывал ямку и закрывал ее картонкой. Я каждый раз ловилась на эту удочку. Он поднимал меня, ставил на вершине: «Сейчас ты съедешь, но сперва вот попрыгай тут!» Я прыгала и проваливалась. Все ржали.

Тетя Рая единственная имела доступ к каналу, где можно было доставать пекарские дрожжи. И опять Циля Наумовна вопила: «Уже у Раи есть дрожжи!»

Весь наш «гармидер» собирался внизу, ставился стол, расстилалась бумажка. У тети Раи была такая специальная струна на деревянных ручках. Все становились в очередь с десятью копейками в руках, а она резала дрожжи по кусочку. Дрожжи были безумно вкусными.

Помню, как я встречала отца вечером с работы. С друзьями он заходил в рюмочную, которая была чуть ниже театра на Таганке. Дом стоит до сих пор, а той рюмочной давно уже нет. Там были круглые мраморные столы и чуть ниже еще одна маленькая мраморная окружность, до которой доходил мой подбородок. Все брали по рюмочке, бутерброду с килечкой. Иногда вниз опускалась чья-то рука и протягивала мне сушечку или кусочек сахара.

Мы все рано становились взрослыми, и меня не боялись отпускать одну через дорогу в булочную и на Тетеринский рынок, которого уже нет. Хорошо помню землянику в стаканах за 10 копеек и самое главное — варенец с пенкой, тоже в стакане, его можно было съесть прямо на месте.

Тогда можно было купить 50 или 100 граммов колбасы: «Чесночной», «Отдельной» или даже «Любительской». Когда ты нес эту колбасу, порезанную тоненькими ломтиками, об этом знал весь дом, потому что запах распространялся соответствующий. Помню свой первый удар в человека на почве неприятия воровства. Это был удар в морду Марика, внука Цили Наумовны, который по запаху учуял колбасу и сожрал ее. «Отдельную» колбасу, рубль семьдесят за килограмм!

И наверняка вы хорошо помните и свою школьную жизнь в Москве?

Да, лет до четырнадцати очень хорошо помню. Школа №423 была рядом. Моей закадычной подругой была Ленка Белугина. Мне 13 лет, 1953 год, смерть Сталина: плач, жуткие рыдания. Учительница, удивительный человек, преподававшая Конституцию СССР, говорит нам: «Не надо плакать. Не надо. Вы все потом узнаете». Помню ее фамилию — Короткова, а имя то ли Ираида, то ли еще что-то такое.

Но мы с Ленкой решили, что страна в опасности и надо идти хоронить Сталина, отца нашего родного. Маршрут у нас был такой: по Ульяновской до высотки на Котельнической набережной, поворот на Солянку, потом по бульварам до Кировской. Народищу было! Шел людской поток. По Кировской (теперь Мясницкой) — другой поток. Все перегорожено грузовиками. Прет ревущая толпа. Какой-то мужик тащит за собой дочку, теряет ее из руки и орет: «Света! Разойдись!» Какой там разойдись? И — нету Светы.

Нас с Ленкой толпа прижимает к грузовикам. Мальчишка, рожа круглая, как мяч, видит два тощих существа с выпученными глазами: «Девки! К стене и по стеночке обратно! Задавят — умрете!»

Мы прыгнули под колеса и, как клопы, по стене проползли метров сто в жутком противотоке и бегом домой.

Наталья Грамолина с матерью — Тамарой Васильевной Поникаровой

В нашей школе было много детдомовцев. Девочки (тогда еще учились раздельно) ходили в сатиновых платьях с фартучками в отличие от наших кашемировых платьев. Детдом находился на той же Николоямской. Говорили, что ему покровительствует жена Молотова, Жемчужина. Однажды нас пригласили туда на какой-то праздник и дали по куску арбуза. Это было очень вкусно.

Помню, как началось «дело врачей». В классе у нас училась Светка Вовси. Она подходила ко всем в классе и говорила: «Я не та Вовси! Я не та Вовси… » (Медик Мирон Семенович Вовси в 1953-м был арестован и осужден по «делу врачей». — Прим. автора.)

Расскажите об отце, Николае Павловиче Поникарове, главном архитекторе Военпроекта, который улыбается с той фотографии 1941 года.  

Талантливый архитектор, он был очень хорош собой и пользовался успехом у дам. За несколько дней до начала войны Николай Павлович вместе со своим другом, Глебом Шебалиным, принимал спроектированный им аэродром под Брестом. Получили зарплату. Но тут началась война, и они стали прорываться к Москве. Пришлось даже переплывать реку. Выйдя на берег, поняли, что деньги промокли. Положили сушить купюры под камешками на берегу: несмотря ни на что, надо было что-то принести в семью. Войну отец прошел, строя и восстанавливая дороги, аэродромы и коммуникации. После землетрясения в Ташкенте отец составил генеральный план восстановления города. У меня сохранились эти чертежи. Николай Поникаров дружил с космонавтами и был архитектором обелиска на месте гибели Юрия Гагарина.

Кстати, бабка и моего отца крестила в том же самом храме в Лыщиковом переулке, что и меня. Крестил его не кто иной, как будущий митрополит Николай Крутицкий и Коломенский и правая рука патриарха Алексия I (в миру Сергея Симанского). Помню 1947 год, 800-летие Москвы. Мы с отцом на Пушкинской площади. Мне купили шарик и эклер. Я сижу на какой-то тумбе. И вдруг отец встрепенулся: «Сиди, не вставай». Подъезжает огромная черная машина, откуда выходит человек в церковном облачении. Отец бросается к нему: «Благословите! Ведь вы меня крестили».

Николай Павлович Поникаров умер в 1967 году, дождавшись того времени, когда я окончила университет и вышла замуж за своего первого мужа, Виктора Грамолина.

Где вы работали после университета и как, филолог по образованию, стали музейщиком?

Еще во время учебы я на лето уезжала работать в музеи. Денег не хватало. Так попала в Мураново, в музей Тютчева и Баратынского в Подмосковье.

Сестра моего отца, Вера Павловна, концертмейстер в Доме пионеров Киевского района, работала вместе с руководителем хора, Ольгой Архиповной Храмцовой, правнучкой поэта Боратынского. Та говорит: «Пусть твоя едет в Мураново». И я поехала. В Мураново сложилась моя судьба как музейщика. Главным учителем, всеми моими университетами, стал Кирилл Васильевич Пигарев, правнук Федора Ивановича Тютчева, директор музея-усадьбы «Мураново». Дорогого стоят это общение и беседы с Кириллом Васильевичем, с его знанием эпохи, поэзии, истории, литературы и усадебного бытия.

Однажды Кирилл Васильевич и его жена, Надежда Васильевна, взяли меня как молодого и многообещающего сотрудника на семинар директоров музеев в Пушкинские Горы. Это был то ли 1964, то ли 1965 год. Жив был еще директор музея в Михайловском, Семен Степанович Гейченко. Съехалась вся тогда еще молодая поросль музейщиков: Борис Богданов (музей «Спасское-Лутовиново»), Юрий Бычков (музей «Мелихово»), Федор Поленов (усадьба Поленово), уже немолодой, заслуженный Николай Павлович Пахомов (музей «Абрамцево»). Все мы передружились. А с Федором Дмитриевичем Поленовым по окончании семинара поехали в Изборск на перекладных грузовиках, осмотрели все там и вернулись. Потом с мужем мы пригласили Федора Дмитриевича к себе в Москву, приезжали к нему в Поленово.

Куда вскоре вы и переехали…

Так судьба определила. После десяти лет совместной жизни с Виктором Грамолиным, потеряв сына, мы решили расстаться, оставшись друзьями. У Федора Дмитриевича тоже все шло как-то неладно, он оставался один. Так в 1969 году встретились два одиночества, а 24 ноября 1970 года я приехала в Поленово на постоянное житие и живу здесь уже полвека. 

Судьба Федора Дмитриевича Поленова, внука русского художника Василия Поленова, как я понимаю, сложилась непросто.

Федор Дмитриевич родился в Москве. Его родителей, первого директора музея-усадьбы «Поленово», Дмитрия Васильевича Поленова, и мать, Анну Павловну Султанову (по первому мужу — княгиню Вачнадзе), 23 октября 1937 года арестовали по доносу местного стукача как «английских шпионов». В ту ночь восьмилетний Федор остался в усадьбе с бабушкой по материнской линии, Александрой Николаевной.

Наступили тяжелые времена изгоев. Каждый день все могло закончиться — и усадьба, и семья.

Федор Дмитриевич Поленов учился в московской школе №110 в Мерзляковском переулке, директор которой брал на себя смелость учить детей «врагов народа». Класс был уникальным. Я познакомилась с одноклассниками Федора Дмитриевича в 1972 году: Серго Микояном, Юрой Ханютиным, Алексеем Баталовым, хирургом Юлием Крейндлиным, знаменитым физиком Володей Фридкиным, Натаном Эйдельманом, Борей Харитоном. Каждая фамилия на слуху. Из класса сейчас осталось всего пять человек.

Все приезжали в Поленово и вместе, и порознь. По традиции класс встречался каждую последнюю субботу ноября. И до сих пор встречается. Но приходят уже дети учеников, внуки и правнуки.

Во время войны и после усадьба Поленово переживала, как известно, не самые легкие времена…

Когда началась война, родители Федора Дмитриевича отбывали сроки в лагерях, раздельно, в Краслаге и Котласлаге. Музей-усадьба на заокских берегах тем временем заполнилась дачниками и Домом отдыха. Тетушки Федора Дмитриевича, сестры Василия Поленова, сражались за этот дом как могли. Архивы передали в Третьяковскую галерею. Жаль, они не разобраны до сих пор. Коллекции и библиотеку передали государству, и музей был взят на баланс Тульским облисполкомом.

По окончании школы Федор Дмитриевич хотел поступать в университет и стать журналистом. Но такой путь для сына репрессированных был отрезан. Дядя по питерской поленовской линии, Лев Андреевич Поленов, преподавал тогда во Фрунзенском высшем военном командном училище в Ленинграде. Федя поступил туда и стал моряком. По окончании был распределен на Тихоокеанский флот, потом принял отряд малых противолодочных кораблей на Волге, в Зеленодольске, перегнал их на Балтику.

Родителей досрочно отпустили на волю в 1945 году, в 1956 году реабилитировали. В 1960 году Дмитрий Васильевич почувствовал себя плохо. Он понимал, что отдать поленовский дом в чужие руки не может. Еще его отец, Василий Дмитриевич Поленов, умирая, ему говорил: «Прошу, только не отдавай дом в чужие руки».

Усадьба «Поленово»

Семья обращается с письмом к Хрущеву: тот как раз задумывал сократить армию. Поленовы просят сократить армию еще на одно лицо. Федора Дмитриевича демобилизовали. Вернувшись домой, он встал у руля другого корабля, название которому «Поленово». Десять лет молодой директор здесь сражался достаточно стойко. В 1970 году сюда пришла я, имея уже определенный опыт музейной работы, и мы начали сражаться бок о бок. Было сложно.

В каком состоянии вы нашли усадьбу, когда переехали в Тульскую область?

Дом был почти заброшен. В одной из построек — склад белья, в Адмиралтействе живут официантки и обслуга. В баньке, где в свое время Сергей Прокофьев писал «Ромео и Джульетту», обитают, сменяя друг друга, директора Дома отдыха. В 1976–1977 году сюда приходят бравые ребята и предупреждают, что вырубят лес, сделают гранитные спуски к Оке, построят пять восьмиэтажных домов. Когда я поняла, что все это появится там, где Поленов писал свою «Золотую осень», решила: буду изображать из себя бультерьера, вцеплюсь в глотку, подожму ноги, и пусть вырываются.

Усадьбу удалось отстоять. Каждый год отвоевывали по одной постройке, постепенно освобождая территорию. В 1983 году Дом отдыха прекратил свое существование. Музей стал обретать то лицо, которое имеет сейчас, наконец появилась возможность заниматься научно-исследовательской работой.

Однако тем временем ваша семья увеличилась. Родилась ваша дочь, Наталья Федоровна Поленова, которая с 2012 года возглавляет музей-заповедник В. Д. Поленова. 

Наташка родилась в 1975 году. Родилась тоже в Москве, в роддоме при 1-й Градской. Уже через месяц мы привезли дочь в Поленово, где она жила до тех пор, пока ее не поставили в шеренгу группы первого класса спецшколы №12, французской школы имени В. Д. Поленова в Спасопесковском переулке, где, как считается, художник писал свой знаменитый «Московский дворик».

С семи лет Наташа уже проводила экскурсии в музее.

Федор Поленов, дочь Наташа и Наталья Грамолина, 1982

В 1989 году было решено выдвинуть Федора Дмитриевича Поленова в депутаты Верховного Совета. Он прошел по всем трем округам: Заокскому, Алексинскому и Ясногорскому, и уехал в Москву. В 2000-м Федора Дмитриевича не стало, а директором музея-усадьбы «Поленово» стала я.

Фото: из семейного архива семьи Поленовых, Виктор Корнюшин, pastvu.com