Многие выпускники отделения истории искусств исторического факультета МГУ учились у кандидата искусствоведения Марии Александровны Реформатской, но не все догадываются, сколько в ее роду было знаменитых ученых, юристов, врачей, химиков и филологов.

Мария Александровна, откуда происходит ваш род?

Мой отец, Александр Александрович Реформатский, родился в Москве, но «по роду-племени», по материнской линии причислял себя к волжанам, к древнему роду Головачевых, мелкопоместным дворянам, жившим в Корчевском уезде Тверской губернии.

У нас в доме сохранился живописный портрет Алексея Ивановича Головачева, старшего представителя этой ветви, служившего во флоте. Холст находился в родовом имении Покровское под Кимрами и переходил из поколения в поколение.

В 1764 году Алексей Иванович числился в Адмиралтейской коллегии в чине капитана первого ранга. К середине 1770-х он достигает чина бригадира, в 1777-м выходит в отставку, а через пять лет избирается уездным предводителем корчевского дворянства. Эту должность, возможно, по местной традиции, унаследовали потомки Головачева, сын и внук.

Как звали сына Алексея Ивановича Головачева?

Адриан Алексеевич. Служение во флоте, видно, тоже наследовалось. В 1801-м он вернулся со службы на флоте из Англии и привез в имение Покровское английские часы. В футляре этих часов Головачевы держали спирт, разводили и им подогревались. Но пронюхала кухарка. Она подтаскивала спирт и, почти не разводя, употребляла. Пришлось кухарку просвещать, чтобы та не спалила себе желудок. Звали ее, кажется, Татьяна. Эти часы сейчас у меня: циферблат, механизм, маятник и в разных местах лежащие гири. Футляр, к сожалению, пропал.

Кем вам приходится внук «портрета» и чем он прославился?

Самый известный из обитателей Покровского, внук Алексея Ивановича Головачева, Алексей Адрианович (1819–1903) — мой прапрадед, последний из головачевского рода, предводитель дворянства Корчевского уезда. Юрист, окончил Московский университет, обличал помещиков, жестоко обращавшихся со своими крестьянами, ловил на взятках уездное общество Тверской губернии. Совместно с общественным деятелем Алексеем Михайловичем Унковским входил в Тверской комитет по освобождению крестьян. Ими был составлен проект учреждения банка для выкупа крестьянских наделов. Императору Александру II он показался слишком радикальным, и Головачев с должности предводителя дворянства был снят.

Мой отец Александр Александрович в письме Корнею Чуковскому писал: «Прадед мой Алексей Адрианович был человек весьма незаурядный: крупный экономист (его и Маркс цитировал), приятель Некрасова, Салтыкова, Унковского, с которым они действовали в Тверском комитете и подверглись репрессиям в 60-е годы…  А потом он был знаменитый охотник (что не менее важно), стрелял бекасов дуплетом через плечо!»

Приятель Некрасова?

Да, на журнальном оттиске главы «Кому на Руси жить хорошо», изъятой цензурой, Николай Некрасов оставил надпись: «Доброму товарищу по литературе и охоте А. А. Головачеву на память. 26 ноября 1876 года».

К сотрудничеству в журнале «Эпоха» прапрадеда привлек Достоевский, где тот сделал три публикации. Достоевский упрекнул Головачева в закоренелом западничестве, на что тот возразил: «Напротив, я всегда считаю учреждения Запада довольно гнилыми; для меня на Западе существует только одна наука, которая, добывая общечеловеческие истины, не может быть ни западною, ни восточною».

Наряду с идейными разногласиями в переписке с Достоевским есть и любопытное признание Головачева: «Письмо ваше и деньги 112 рублей получил и очень вам благодарен, а то приходилось очень плохо». Семья его состояла из жены, пяти дочерей и сына.

В старости Алексей Адрианович осел в Покровском, где предпринимал разные преобразования: строил мельницы, кирпичный завод. Все это прогорало.

Прапрадед был добряк, но человек кипятящийся. «Где моя трубка?» — кричал он. «Она у вас во рту!» — отвечали ему. — «Ничего подобного!» Трубка действительно торчала изо рта.

От прапрадеда переходим к прадеду.

Адриан Алексеевич Головачев (1845–1917) учился на естественном факультете Московского университета, потом в Петербурге, в Военно-медицинской академии. Имена в семье традиционно чередовались.

И, как видно, уважалась семейная традиция носить длинные бороды.

Да. Адриан Алексеевич стал врачом — педиатром и хирургом, участвовал в трех военных кампаниях — Русско-турецкой войне, Русско-японской и Первой мировой.

На турецкой войне Адриан Алексеевич входил в «клистирную команду», как ее называл генерал Скобелев. Однажды Михаил Дмитриевич пришел к костру, Головачев снял с себя шинель с меховым воротником и накинул на плечи генерала. И очень гордился, что шинель коснулась шеи Скобелева. Потом этот воротник был неоднократно пришит к детским шубкам внуков Адриана Алексеевича. Шубки назывались скобелевками. Даже моей дочери Кате достался мех c того воротника.

В Москве Адриан Алексеевич работал хирургом в детской Софийской больнице (ныне Филатовской) на Садовой-Кудринской улице. Выйдя в отставку, решил доделать то, что не смог его отец: перестроить хозяйство в имении Покровское в доходную молочную ферму.

Земля там была с замечательными пойменными лугами. Адриан Алексеевич устроил все по науке, добыл сельскохозяйственный  инвентарь, наладил сбыт молока и масла в лавку в Кимрах. Также регулярно отправлял молочные продукты в Москву, в приемный пункт в Марьиной роще. Адриан Алексеевич много возился со своими внуками и соседской детворой: помогал строить вигвам, ходить под парусом на озере, учил запрягать лошадей. Попутно напевал что-нибудь из «Руслана и Людмилы» или «Садко».

Дочь Адриана Алексеевича, моя бабушка Екатерина Адриановна Головачева (1871–1942), окончила Высшие женские курсы в мае 1917 года, преподавала русский язык и литературу в гимназии Е. А. Репман в Мерзляковском переулке, рядом с двором, ведущим к музею Гоголя. После революции гимназия стала советской трудовой школой.

Интересно происхождение фамилии Реформатский.

Предки происходят из духовенства, представителям которого давали благозвучные, так называемые семинаристские фамилии. Все фамилии — Благовещенские, Покровские, Успенские, даже цветочные — Туберозовы, Гиацинтовы — были  уже разобраны. Осталась, очевидно, только Реформатские.

Прадед, Николай Александрович Реформатский, служил священником в селе Борисоглебское Юрьевецкого уезда. Его повысили в ранге, перевели в Кинешму настоятелем главного собора. Говорят, он был замечательным проповедником. Все его дети получили духовное образование. По окончании Кинешмского духовного училища и Костромской духовной семинарии сыновья плюхались в ноги батюшке с просьбой продолжить образование в Казанском университете, в то время имевшем репутацию ничуть не хуже Московского и Петербургского.

Сколько сыновей было у Николая Александровича?

Четыре: Николай, Сергей, Александр и Леонид. Все они служили науке и заняли в ней видные места. Люди из духовенства были старательными, учились на совесть, к тому же имели хороший языковой запас: латынь, иногда и греческий. Прием в Казанский университет отличался строгостью.

Какие специальности выбрали братья Реформатские?

Старший брат, Николай Николаевич Реформатский (1855–1930), окончил медицинский факультет, стал видным психиатром, доктором медицинских наук. По окончании университета работал земским врачом в городе Юрьевце.

Николая Реформатского отметил Владимир Михайлович Бехтерев, создавший психофизиологическую кафедру в Казанском университете. Профессор направил выпускника на изучение душевного расстройства при отравлении спорыньей, ядовитым грибком, произрастающим на колосьях ржи и пшеницы и вызывающим галлюцинации и колики. Трудноизлечимая болезнь, в народе называемая злой корчей, охватила целый район под Вяткой, где Николай Николаевич провел исследование и защитил диссертацию в Императорской Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. В 1902-м Реформатский занял пост главного врача Петербургской психиатрической больницы Святого Николая Чудотворца на Пряжке (ныне Вторая психиатрическая больница).

Постановку психиатрической помощи Реформатский изучал и за границей. На основе собранных материалов написал капитальный труд «Призрение душевнобольных в Берлине, Лондоне, Париже и Вене». Отдыхая в Ялте, Николай Николаевич, как врач врачу, подарил этот отчет Чехову. У себя в клинике Реформатский организовал филиал, где содержались больные, в социальном плане не опасные. Согласно нашей семейной легенде, Надежда Забела-Врубель помещала своего мужа, страдавшего душевной болезнью художника Михаила Врубеля, на лечение к Реформатскому.

Психиатрию выбрали и младшие братья?

Нет, Сергей Николаевич Реформатский (1860–1934) стал химиком. Окончив Казанский университет со степенью кандидата естественных наук, остался там преподавателем. Докторскую диссертацию он защитил в 1890 году в Варшавском университете. Его научный труд положил начало исследованиям по разработке метода синтеза бета-оксикислот, известного в науке как «реакция Реформатского».

В мемуарах искусствоведа Николая Прахова есть упоминание о том, что Врубель, получивший заказ на роспись Кирилловской церкви в Киеве, никак не мог закрепить краску на металлических досках, и будто ему помог «профессор Реформатский», к которому он обратился за советом.

У Прахова сбились факты — Реформатский еще не был профессором в 1884 году, когда Врубель расписывал храм. Профессором Киевского университета он был избран в 1891-м.

Ровно через сто лет я привезла своих студентов в Киев на практику. Мы зашли в Кирилловскую церковь посмотреть на фрески. Я записалась в книге посетителей. Позже ко мне подошел служитель и спросил: «Реформатская? Эта фамилия нам известна».

Все братья Реформатские были отменными певунами. Пели на два, на три голоса. Когда ехали в Кинешму навещать батюшку с матушкой, садились на пароход и на борту продолжали пение. Сергей Николаевич имел тонкий тенор. Молодым человеком, идя среди ночи по Киеву, он стал напевать арию князя из оперы «Русалка» Даргомыжского: «Невольно к этим грустным берегам / Меня влечет неведомая сила».

Вдруг из темноты перед ним вырастает фигура:

— А что это вы замолкли, молодой человек? Вы так хорошо поете!
— Спасибо, а вы кто?
— Собинов.

Дядя Сережа, как называл его мой папа, был автором учебника «Начальный курс органической химии», пережившего 17 изданий, участвовал в разработке первого пятилетнего плана, стал член-корреспондентом Академии наук СССР, единственным в семье.

Александр Николаевич Реформатский, насколько я понимаю, ваш дед?

Дед, и как Сергей, его брат, избрал карьеру химика. В Казанский университет Александр Николаевич Реформатский (1864–1937) шел уже по проторенной дорожке. Окончил его в 1888 году со степенью кандидата и золотой медалью за сочинение «Исследование льняной кислоты». Также он исследовал состав розового масла, изучал ароматические альдегиды.

В Москву деда переманил химик Владимир Васильевич Морковников и устроил в лабораторию органической и аналитической химии Московского университета. Александр Николаевич был красив, эффектен, имел бас-баритон, тоже любил попеть.

Как-то на вечере в дружественной профессорской компании он познакомился с Екатериной Адриановной Головачевой, дочерью хирурга из Софийской больницы, тогда заканчивавшей гимназию. Мой дед пришел на Рождество в яркой красной рубахе. Он пел, бабушка аккомпанировала: так сложился дуэт.

После женитьбы молодожены поселились на Садовой-Кудринской, в доме Татариновых, где тогда жила семья врача Адриана Алексеевича Головачева. На этом месте, против зоопарка, сейчас стоит высотка.

С 1889 года дед в качестве приват-доцента Московского университета начал читать курсы «Периодическая система химических элементов», «История химии» и «Органическая химия, ароматический ряд». Говорят, это было очень эффектно: полотенце, перекинутое через плечо, черный сюртук, гладко расчесанная бородка, изумительно поставленный голос. Аудитория заполнялась до отказа. Студентов завораживали срежиссированные опыты блестящего лектора, сходившего с кафедры под бурные аплодисменты. Даже Андрей Белый в воспоминаниях описал, как слушал лекции Реформатского.

Открытие Московских коллективных курсов (преобразованных в 1900 году в Высшие женские курсы) было грандиозным событием. В женском образовании дедушка принял горячее участие, что впоследствии сказалось и на моих отметках в школе: по химии и физике меньше пятерки мне никогда не ставили. Способностей к этим предметам у меня не было, химию я ненавидела. Но как только старушки-учительницы, надев пенсне, видели длинную фамилию Реформатская, закрывали глаза, и все было замечательно. Когда же я попадала к врачам, а в детстве болела много и часто, то опять все млели.

Александр Николаевич сменил университет на женские курсы?

В 1911 году в Московском университете произошли очень важные события. Когда училась я, нам о них ни один историк не рассказывал. Циркуляр министра народного просвещения Льва Аристидовича Кассо «О временном недопущении собраний в публичных и частных студенческих заведениях» вменял в обязанность ректоров препятствовать проникновению в университет посторонних лиц и сообщать в полицию о предполагаемых сходках. Была уволена большая группа либерально настроенных университетских профессоров, и многие преподаватели ушли в знак протеста.

Реформатский был в их числе?

Да, и уволенная профессура начала преподавать на Московских высших женских курсах и в Московском городском народном университете им. А. Л. Шанявского, организацией которого занимался и мой дед. Он был членом правления этого негосударственного высшего учебного заведения, состоял в его попечительском совете.

Александр Николаевич отвечал за химический факультет. Сначала лекции проходили в съемных помещениях, но в 1912 году университет Шанявского обосновался в здании, построенном на Миусской площади. Сегодня в нем находится РГГУ.

Семья Реформатских к тому времени еще продолжала жить на Садовой-Кудринской?

Нет, в семье уже было двое детей, мой папа и его сестра Наташа. Дед уже снял квартиру в доме 13/5 в Дурновском переулке, теперь это улица Композиторская, 25/5, где в 1938 году родилась и я.

Это был не совсем доходный дом, какие стояли рядом и были типичными для Москвы 1910-х годов. Это был четырехэтажный особняк с эффектным парадным, интересной отделкой, пилястрами, вазонами. В 1904 году его построил акушер-гинеколог Сергей Иванович Благоволин. Одну из квартир на втором этаже, в бельэтаже, он сдавал деду, а сам занимал третий и четвертый этажи. На третьем был кабинет. Помню, как в столовой вокруг огромного стола мы с внуком Благоволина катались на велосипеде. В подвальном этаже, где в свое время жила благоволинская челядь — кухарки, дворники и домработницы, потом была коммунальная квартира на три семьи, очень добротная. Во время войны мы спускались туда вместо бомбоубежища.

Благоволин был приятелем Владимира Михайловича Бехтерева. Знаменитый психиатр, нейрофизиолог с мировым именем останавливался в квартире Благоволина, когда приезжал в Москву. Остановился и в тот раз, когда обследовал Сталина, а потом кому-то сказал, что «смотрел одного сухорукого параноика». Возможно, эти слова передали Сталину. 24 декабря 1927 года Бехтерев был отравлен в квартире в Дурновском переулке. В нашем доме были переполох и недоумение: «Только омлетика поел».

Как жил химик Реформатский после 1917 года?

При советской власти его не трогали, хотя ни к какой партии он не примыкал. Дед участвовал в создании Института тонких химических технологий, возглавлял кафедру до конца жизни, был прекрасным общественником, великолепным организатором, методистом, составителем учебных программ во многих вузах, всегда был на виду.

Сплошной материалист, Александр Николаевич говорил: «Существа — те же вещества». И, как всегда, очаровывал многих, вплоть до Анны Андреевны Ахматовой. С ней, горюющей и бедствующей, дед пересекся в Кисловодске в 1927 году. Оттуда он писал бабушке, большой поклоннице поэтессы, что, дескать, видел Ахматову, но к ней не так легко подступиться. Он оказывал Ахматовой какие-то знаки внимания, и та, вероятно, решила, что общение будет продолжено. Вернувшись в Москву, она пришла в Дурновский переулок, чтобы повидаться с Александром Николаевичем. Никого дома не застала. Передала домработнице карточку, сделанную фотографом Павлом Лукницким — полное декольте. Прийти к почти незнакомому профессору — тогда это был лихой шаг.

Дед умер в декабре 1937 года от саркомы. Говорят, он носил в кармане брюк радиоизмеритель. Позже Ахматова вновь побывала у нас в Дурновском.

Когда это было?

В 1949 году, когда в третий раз был арестован ее сын Лев Гумилев и Ахматова буквально «бросалась в ноги палачу». Соглашаться ли на предложение А. А. Суркова опубликовать в «Огоньке» стихи к семидесятилетию Сталина, Ахматова обсуждала с близкими друзьями, Ириной Томашевской и Николаем Харджиевым. Встречались они в нашем доме. После ужина родители меня позвали, чтобы я представилась. Я предстала перед Анной Андреевной в школьном платьице, на котором была нашивка звеньевой. Ахматова, тогда в свинцовом состоянии, ей было трудно даже поднимать голову, спросила:

— Что это у тебя?
— Я — звеньевая! — бодро отвечала я.
— Звеньевая, звеньевая…  — пропела Ахматова в забытьи. А папа подхватил: «Свиньевая».

Вы обещали еще что-то рассказать о судьбе бабушки, Екатерины Адриановны.

Бабушка была большая поклонница Герцена. Обладала хорошим слогом и написала книгу о деятельности русской интеллигенции в России 1840-х годов «Люди, мысли и правды. Очерки из прошлого русского общества», где все очень толково изложила. Книгу выпустило издательство «Товарищество И. Д. Сытина» в 1909 году.

Екатерина Адриановна преподавала в бывшей гимназии Е. А. Репман, где среди ее учеников был будущий писатель Даниил Андреев. Также она вела детские группы, когда постарела, вышла на пенсию.

Здесь стоит упомянуть и мою тетю Наташу, младшую дочь бабушки, очень одаренную в гуманитарном плане.

Наталью Александровну Реформатскую?

Тетя Натуля училась в Алферовской гимназии, была одной из любимых учениц Алексея Федоровича Лосева. В гимназии логику преподавал философ Густав Густавович Шпет, историю искусств — композитор Александр Борисович Гольденвейзер.

Перед последним классом имелся обычай вывозить учеников на воздух, на летнюю дачу. Летом 1919 года гимназия, уже преобразованная в школу №75, организовала трудовую колонию для отдыха и прокорма учеников в Липках под Болшево, бывшем имении фабриканта-водочника Смирнова. Моя тетя была там и видела, как приехали арестовывать директора Александра Даниловича Алферова и его жену Александру Самсоновну. Меньше чем через месяц их расстреляли по ложному обвинению в участии в подпольной организации «Национальный центр».

Тетя хорошо рисовала, поступила на искусствоведческое отделение историко-филологического факультета университета. Она училась со многими, которые потом работали со мной в Третьяковке. Они говорили, что я очень на нее похожа. Мне достался шкаф ее книг.

Перед войной у нас появился дачный участок в профессорском поселке НИЛ (Наука, Искусство, Литература) под Новым Иерусалимом. Папа недорого купил сруб.

Летом 1941 года, когда началась война, бабушка, которой было уже семьдесят, тетя Натуля с мужем, детьми и домработницей оказались в НИЛе. Они полагали, что собственный огород с картошкой лучше, чем обстреливаемая Москва. Это было западное направление — если придут немцы, самое опасное. Мой папа умолял их вернуться в Москву. В последние дни ноября пришли немцы и угнали их в плен. В результате перемещений часть нашей семьи оказалась в Полоцке. Там начался тиф, от которого умерли моя бабушка и домработница. Про бабушку в анкетах я долго писала: «Пропала без вести».

Что случилось с тетей Натулей?

О ее судьбе долго ничего не было известно. В 1961 году, когда я уже работала в Третьяковской галерее, мы получили письмо на рисовой бумажке, где мелким шрифтом было написано: «Это мы, мы живы и живем в Америке».

Оказывается, в результате скитаний тетя и ее семья оказались под Мюнхеном. Там они организовали русскую школу, преподавали русский язык и математику. А в 1956-м переехали в Америку и взяли фамилию Ильинских.

Мы стали очень тайно и осторожно с ними переписываться. Рот в те годы был на замок. Мой сын Петя (Петр Глебович Поспелов. — «Москвич Mag») дважды ездил в Америку, но тетю уже не застал.

Расскажите о вашем отце, докторе филологических наук, авторе классического учебника «Введение в языковедение». 

Папа был человеком эмоциональным, чрезвычайно привязанным к разным формам жизни, безумно шаловливым и озорным. В отличие от многих сверстников Александр Александрович Реформатский (1900–1978) долго определял свое место в науке.

Окончив Флеровскую гимназию, папа отправил документы на филологический факультет Московского университета, был зачислен и почти сразу стал помирать со скуки.

Темперамент тянул его в другие занимательные места. А при этом с утра была работа грузчиком на книжном складе у Бонч-Бруевича вместе с однокашником и другом Николаем Владимировичем Тимофеевым-Ресовским, будущим величайшим генетиком. Тогда занятия в университете проходили в вечерние часы, так как днем преподаватели и студенты вынуждены были подрабатывать. Биофак, где учился Тимофеев-Ресовский, находился в здании на Большой Никитской, там сейчас Зоологический музей. Реформатский учился в основном здании университета на Моховой.​

Книжный склад, расположенный на Сретенке, предоставлял грузчикам полуторку, которая после работы должна была встать в гараж. Гараж был в Манеже, с университетом поблизости. Нахально и заносчиво эти довольные юнцы как лихачи подъезжали к учебному заведению на глазах у профессоров с палочками.

Лекции казались отцу скучными, у него началась депрессия. Дед обратился к психиатру, тот порекомендовал молодому человеку работать на воздухе и питаться сельскими продуктами. Папа отправился на сельхозработы в бывшее имение Михалковых Назарьево, где в то время отдыхали учащиеся бывшей гимназии Флеровых. Выходя из депрессии, Александр Александрович пребывал в приподнятом физическом духе и влюбился в гимназистку Симочку Аверьянову из семьи управляющего сахарными заводами в Серпухове. Начался роман.

В начале 1920 года Реформатский отправился поступать в Театральную школу РСФСР №1 при театре Всеволода Мейерхольда.

Внезапный разворот…

В студии были замечательные преподаватели, искусствоведы, литературоведы и переводчики — Александр Габричевский, Виктор Шкловский, Осип Брик, жутко заинтересовавшие артиста. У него опять начались колебания: не вернуться ли на филфак? Вернулся на филфак, вскоре женился на Симочке, и в 1921 году у них родился сын Игорь. Надо было зарабатывать, но уже не грузчиком.

Реформатский устроился рентгенотехником в медицинское управление. Чтобы дополнительно кормить родившегося младенца, пополам с семейством Кисляковых была куплена коза. Папа выводил ее пастись на склон у Новинского монастыря, туда, где архитектор Моисей Гинзбург тогда еще не построил свой дом Наркомфина. После прогулки коза возвращалась в сарай в Трубниковский переулок.

Папа продолжил занятия в университете, посещал литературоведческий семинар Михаила Александровича Петровского, прослушал два спецкурса Густава Шпета, оказавшего на него сильное воздействие.

Тогда же увлекся ОПОЯЗом (Обществом изучения поэтического языка), с сокурсниками приходил в коммуналку Бриков в Водопьяновом переулке и однажды помогал Владимиру Маяковскому расставлять знаки препинания, запятые в рукописи, когда поэту надо было ее срочно сдавать.

Диплом в университете Александр Александрович защитил?

Руководителем диплома был профессор Дмитрий Николаевич Ушаков. Автор знаменитого «Толкового словаря русского языка» дал лингвистическую тему по одному и тому же тексту Курбского сразу трем студентам.

Третьей студенткой была моя мама, Надежда Васильевна Вахмистрова. Потом их вместе зачислили в аспирантуру РАНИОН, Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук. В конце 1923 года мама и папа поженились, и надо было помогать оставленной семье, которая продолжала жить с родителями Реформатского.

Папа много работал как редактор в разных издательствах, набрался колоссального опыта в полиграфическом деле и издательском процессе. У него тогда даже появилось прозвище Печатник.

В 1933 году он выпустил монографию «Техническая редакция книги», где высказал соображения по теории знака. Считается, что это было началом семиотики, и впоследствии А. А. Реформатского воспринимали как праотца семиотики, что было ему очень приятно.

Когда была написана книга «Введение в языковедение», принесшая Реформатскому славу лингвиста?

В 1947 году. И сразу же была подвергнута острейшей критике. Реформатский был записан в космополиты, в формалисты, в идеалисты. Три жупела.

Были сильные проработки, особенно в газетах, где подвязался некий тип по фамилии Сердюченко. Статьи «Смердюченко», как мы его называли дома, вырезались и отправлялись в сортир.

С 1950 года папа начал заведовать сектором структурной и прикладной лингвистики в Институте языкознания АН СССР. В 1954–1959 годах он работал на филологическом факультете МГУ, где создал лабораторию экспериментальной фонетики.

Во время войны вся наша семья не поехала в эвакуацию, хотя уже сидели на чемоданах. Хорошо помню большую прихожую, заставленную баулами. Была реальная угроза уехать и потерять жилплощадь. Александра Александровича тогда пригласили занять должность декана в Московском городском пединституте.

Расскажите о Надежде Васильевне Вахмистровой, вашей маме.

Мама, как я уже говорила, появилась на папином горизонте в университете. Она была очень красивая. В ее жилах текла немецкая кровь наполовину с купеческо-крестьянской.

Фамилию мамины предки получили не за причастность к армейским занятиям, а по необходимости отличать их от других односельчан, именовавшихся одинаково по названию деревни Григорово под Александровым.

В их избе на постой разместился вахмистр, отвечавший за караульную службу. По его чину стала называться и многодетная семья обитателей дома — Вахмистровы.

Екатерина Поспелова, дочь Марии Александровны, музыкант, режиссер:

У нас в семье, не особо верующей, почитающей прекрасных людей и их поступки, свой собственный день поминовения: 7 января, в Рождество, когда родилась моя любимая бабушка Надежда Васильевна Вахмистрова (1900–1985). Домашнее прозвище ее было Баб-Василь. В 1960-е годы она ездила на Байкал, и у нее был проводник-эвенк. Ему было трудно выговаривать ее имя и отчество, и он сократил «Надежда Васильевна» до почти тотемноемкого «Василь». Потом пошли внуки, которые подхватили это прозвище, приделав спереди «Баб». Так называл ее и мой отец, ее зять, а она поддерживала. Родилась бабушка в своем имении, в Арханке Владимирской области.

Мария Александровна Реформатская:  

Дед Надежды Васильевны, бывший пастух села Григорово, прибыл в Александров на ситцевую фабрику Барановых и поступил в красильный цех. Быстро смекнув, как смешивать краски, заменял мастера-колориста, когда тот впадал в запой. Его сын, Василий Петрович Вахмистров, тоже выучился красильному делу, стал инженером-технологом. Персонально отличился в 1900 году на Парижской выставке, получив медаль.

Встав на ноги, уже обеспеченным человеком Вахмистров приобрел собственный дом в имении Арханка Александровского уезда, где поселил свою семью, жену Наталию Александровну фон Рейсс и шестерых детей — сына и пять дочерей. В Арханку привезли годовалую маму.

Немецкая кровь, о которой вы упоминали, от Наталии Александровны фон Рейсс?

Бабушка происходила из дворянской семьи прусских немцев. Ее дядя, генерал Альфред Альфредович фон Вендрих, занимал пост сенатора, товарища министра путей сообщения. Рейссы состояли в родстве с семьей Зальца, по женской линии приходившейся родственниками Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой, знаменитой актрисе Московского Художественного театра.

Моя мама и Книппер-Чехова были четвероюродными сестрами. При содействии кузена бабушки Наталии Александровны, военного врача Александра Ивановича Зальца, состоялось тайное венчание Чехова и Книппер в мае 1901 года в Верхнем Вражском переулке. Антон Павлович питал к нему дружескую симпатию и себя называл «сверхштатным племянником» дяди Саши.

Александр Иванович Зальца был холостяком, часто приходил к бабушке, которая переехала из деревни в Москву. Однажды вечером в декабре 1905 года дядя Саша пришел к ним и сказал брату моей мамы Василию, который плохо учился в Шелапутинской гимназии: «Вася, садись, будем диктант писать». Вася сидел, глаза слипались, а дядя Саша диктовал: «Острою секирой ранена береза. / По коре сребристой покатились слезы; / Ты не плачь, береза, / Бедная, не сетуй! / Рана не смертельна, / Вылечишься к лету». Это стихи Алексея Толстого.

Под это чтение Вася заснул. А утром прибежал денщик и сказал, что дядя Саша застрелился на пороге своей квартиры. Перед этим он получил приказ идти со своим полком на усмирение восставших на Красной Пресне.

Чехов воспользовался фамилией Зальца в русифицированном звучании персонажа Соленого в «Трех сестрах».

Вы упомянули, что Надежда Васильевна училась в университете, но не сказали, где потом работала.

После Алферовской гимназии мама еще училась на медицинском факультете университета, как ее сестры. Но заболела тифом и почувствовала, что медицина — это не ее. Во второй половине 1930-х годов мама нашла работу в Государственном музее В. В. Маяковского. Работала там заместителем директора по науке.

Помню, как в 1942-м днем с работы прибегает взволнованная мама и начинает что-то срочно искать в книжном шкафу. В коридоре стоят незнакомые люди. Через некоторое время появляется мой папа. На нем нет лица. У подъезда он увидал «черный воронок» и решил, что у нас обыск, какие происходили на каждом шагу со знакомыми и родными. «Шура, не волнуйся, сейчас я все объясню», — быстро сказала мама. Оказалось, эти люди приехали в библиотеку музея Маяковского за книгой «Ключи счастья» Анастасии Вербицкой. Это сентиментальное, чувствительное сочинение 1909 года понадобилось дочери Сталина, Светлане, учившейся в одном классе с дочерью директора музея. В музее книги не оказалось. Тогда мама сказала, что эта книга есть у нее дома, и она готова с ней расстаться. Ее посадили в машину и повезли домой. Штаны мокрые были у папаши — это совершенно точно.

Екатерина Поспелова:

Баб-Василь была мужественной, сердечной, доброй, обладала чудесным чувством юмора. Во все ужасные времена высказывалась прямо и порой очень неосторожно. В свое время устроила Андрея Синявского на работу в свой музей. Потом подписывала письма против его травли.

Ваши родители, Мария Александровна, были филологами, а вы выбрали искусствознание.

Я собиралась в ГИТИС на театроведческий, ходила в кружок в Бахрушинский музей, но выяснилось, что в тот год в ГИТИС не было набора. Моя подруга детства Манана Андроникова, уже учившаяся в университете на искусствоведческом, сагитировала меня поступать туда же. Родители тоже считали, что это лучше, чем ГИТИС.

Уже учась на втором курсе, изучала на доске объявлений список спецкурсов. Мимо бежала Манана: «Что смотришь, морковка? — Она меня так называла, потому что у меня щеки были вечно красные. — Я прошла спецкурс по русскому портрету у молодого Глеба Поспелова (1930–2014, историк искусства, один из первых исследователей русского авангарда, автор книги “Бубновый валет”. — “Москвич Mag”), очень рекомендую».

Екатерина Поспелова:

Познакомились они в университете. Папа был молодым преподавателем, мама — студенткой. Разница у них была восемь лет. Папа был прелестный, с густой копной волос, густобровый и голубоглазый. Мамочка — просто красавица. На лекции по прикладному искусству XVIII века папа, давая характеристику фарфоровой пасторальной скульптуре, сказал: «Это наивный сельский петух». С тех пор остроязыкие девчонки так и называли Глеба Поспелова. Полкурса было влюблено в «сельского наивного петуха», и когда он впервые пригласил маму в Консерваторию, переполох был страшный.

Мария Александровна Реформатская:

Помню, решила писать курсовую работу по библейским эскизам Александра Иванова. Заведующий кафедрой Александр Александрович Федоров-Давыдов дрожал как банный лист. Его и так тюкали за вульгарную идеологию, а тут какая-то мелюзга будет подводить библейскими эскизами. Попросил Поспелова поговорить со мной. Я пришла в зеленой кофточке и стала доказывать, почему хочу взять эту тему. Глеб вспоминал потом, что никаких аргументов слышать не мог, а только умилялся на мои красные щеки. Это был 1957 год.

Так все и пошло. Потом начались наши совместные походы, а летом в 1958 году Глеб купил байдарку, сделанную на Куйбышевском авиационном заводе. Байдарка была трехместная. Его друзья, семейная пара, собрались с ним на Селигер. Тогда Глеб сказал, что тоже хочет позвать девочку из университета.

В байдарке мы сидели друг против друга с переплетенными ногами. Я гребла. Потом мы менялись местами. Так с переплетенными ногами и переплыли весь Селигер. Он смотрел на меня, смотрел, и в конце поездки все у нас разрешилось. Я отправила маме телеграмму, что хочу остаться еще на два дня. Мамина ответная телеграмма состояла из двух слов: «Можно Мама». Мама все поняла.

Екатерина Поспелова:

Потом папа сообщил своему учителю Федорову-Давыдову, лежавшему в больнице: «Я женюсь, только вы не падайте».

— Да куда ж я упаду, Глеб, я ж лежу.
— На Маше Реформатской!
— Да…  Все-таки я упал, Глебчик.

В 1959-м они поженились.

Фото: из личного архива, facebook.com/ekaterina.pospelova.50, Dmitry Rozhkov/wikipedia.org