Она родилась в 1902 году в захолустном еврейском местечке с никому ничего не говорящим названием Чернобыль. Вскоре семья перебирается в Киев, потому что в начале века слова «чернобыльская катастрофа» всякому напомнили бы лишь о прокатившихся по этим краям погромах.
Ее отец Александр Сац — присяжный поверенный, сводный брат Илья Сац — известный композитор, автор музыки к мхатовскому спектаклю «Синяя птица», сестра Евгения замужем за степным помещиком, меценатом, любителем театра. Респектабельное, образованное, богатое семейство. Все знают европейские языки, разбираются в музыке и литературе.
Иногда младшие дети вместе с няней ходят смотреть кино, и в своих мемуарах Наталья так опишет поход на «Кота в сапогах»:
«Когда кот в огромных ботфортах склонился в изящном поклоне перед маркизом де Карабасом, няня завопила:
— Ходите до дому, це ж нечистый! — она крестилась и отплевывалась.
— Няня, не бойся, это просто артист так оделся.
— Який там артист? У его же хвост!
И, расталкивая капельдинеров, она бросилась в фойе. С тех пор в течение многих лет, когда мы, уже подростки, уходили куда-нибудь вечером в театр или на концерт, няня ворчала:
— Ишь, дома не сидят! Опять идут того кота проклятого смотреть!
Она была свято убеждена, что в кино на любом сеансе показывают огромного кота в ботфортах и шляпе».
Всего несколько лет спустя Наталья сама дебютирует как киноактриса. Сначала на Владимирской горке торопливо снимают трагический финал, потом — начало, сюжет она так и не узнает, фильм целиком никогда не увидит и названия не вспомнит. Вокруг идет Гражданская война, Киев 19 раз переходит из рук в руки, его захватывают то белые, то красные, то петлюровцы, то немцы. Но жизнь продолжается, Наталья учится на юридическом факультете, посещает театральную студию, выходит замуж. И почти сразу же становится вдовой.
О первом ее муже известно очень мало. Его звали Лев Альфредович Розенель, он был сыном черниговского земского врача, погиб во время Гражданской войны, и, судя по тому, как мало впоследствии она о нем рассказывала, сражался вовсе не на стороне рабочих и крестьян. От этого брака у 19-летней вдовы остается дочь Ирина, с которой она приезжает искать счастья в Москву. Наталья хочет продолжить карьеру актрисы. Она очень красива, так, что даже трудно понять, есть ли у нее талант. В любом случае ей удается устроиться в известный тогда театр Корша. Очень скоро она встречает мужчину, который оказывается без памяти в нее влюблен. Он старше на четверть века, по возрасту годится ей в отцы, по внешнему виду — едва ли не в деды. И все-таки 20-летняя Наталья, честолюбивая, знающая себе цену, жаждущая жить, не находит в себе сил отказаться от этого союза, потому что ее поклонник — Анатолий Васильевич Луначарский, народный комиссар просвещения.
Всю свою жизнь Луначарский был немного философом, немного литературным критиком, немного борцом с царским режимом, который создавал себе врагов даже из самых безобидных людей. В 1904 году, когда двухлетнюю Наталью бонна возила в коляске под киевскими каштанами, он давно и прочно сидел в Париже, занимая комнаты в дешевом отеле на Левом берегу. Однажды очень ранним утром в его дверь позвонил гость из России, очередной свой брат-эмигрант.
«…Я встал. На лестнице было еще темно. Я увидел перед собою незнакомого человека в кепке с чемоданом, поставленным около ног. Взглянув на мое вопросительное лицо, человек ответил:
— Я Ленин. А поезд ужасно рано пришел.
— Да, — сказал я сконфуженно. — Моя жена спит. Давайте ваш чемодан. Мы оставим его здесь, а сами пойдем куда-нибудь выпить кофе.
— Кофе действительно адски хочется выпить. Не догадался сделать этого на вокзале, — сказал Ленин».
Если бы эту встречу засняли на фото, к ней смело можно было бы делать подпись «Два лузера». Двое мужчин, уже немолодых, обремененных семьями. На родине их ждет тюрьма, за границей они интересны разве что бульварным писателям, сочиняющим мелодрамы и романы из жизни русских революционеров — модная в те годы тема. Но реальная жизнь этих революционеров прозаична, они таскаются по всей Европе — из Парижа в Женеву, из Праги в Берлин, туда, где можно найти какую-то работу. Они живут в меблированных комнатах, собираются в дешевых кафе, создают на бумаге политические союзы и партии, ссорятся, обвиняют друг друга в предательстве, спорят о пролетариате, Боге, немецкой философии, о «прекрасной невесте», то есть русской революции, которая, как им кажется, никогда не придет.
Но она пришла.
Весной 1917 года Луначарский вслед за Лениным возвращается в Петроград. Их связывает скорее дружба, чем общие убеждения, пламенным большевиком Луначарский никогда себя не считал. Но, к удивлению многих, Ленин делает народным комиссаром просвещения именно этого идейно неустойчивого человека, которому сам когда-то дал прозвище Миноносец «Легкомысленный». Ленин очень хочет привлечь на свою сторону представителей интеллигенции, и его старый друг кажется для этого самой подходящей фигурой. Этот выбор одобряет и Троцкий, который писал, что Луначарский незаменим в отношениях с университетскими и педагогическими кругами благодаря знанию семи языков и эрудиции, которой хватило бы на два десятка профессоров.
А. В. Луначарский
И вот теперь к немолодому человеку в пенсне, слегка ошалевшему от своей неожиданной власти, лезет на прием кто угодно: философы, цирковые артисты, преподаватели, изобретатели, поэты, приехавшие из деревни с томиком своих стихов. Одним нужны деньги, другим — возможность напечататься, третьим — чтобы их не выселяли из квартиры, четвертые умоляют, чтобы им дали уехать за границу. Он всем помогает или по крайней мере очень старается помочь. Он по-детски доверчив, доволен собой и страшно многословен. «Луначарский говорил, как река течет, и — без малейшей запруды, — вспоминал фельетонист Александр Амфитеатров. — На любую тему — час, два, три, по востребованию. Кончал лишь тогда, когда голоса не ставало, а слушатели — кто заснул, кто ушел, кто одурел до беспрекословного согласия на какую угодно резолюцию, только перестань журчать мне в уши». Хотя даже те, кто иронизировал над личностью наркома, прекрасно понимали, что все могло быть гораздо хуже, что в этом кресле мог засесть какой-нибудь товарищ в кожаной куртке и с четырьмя классами образования и пролетарским чутьем.
Но не только пожилые профессора и крестьянские поэты окружают теперь наркома. Его внимания и расположения ищут молодые женщины: актрисы, балерины и певицы. Неизвестно, как и когда он знакомится с молодой Наташей Розенель. Но в любом случае это было искушение, которому Миноносец «Легкомысленный», сильно уже потрепанный жизнью, противостоять не смог. Он бросает жену Анну Малиновскую, с которой прожил больше двадцати лет, оставляет 11-летнего сына. Наркому Луначарскому по статусу полагается квартира в Кремле. Но он удирает оттуда — там слишком много любопытных глаз, слишком много партийных товарищей. Пара решает вить семейное гнездышко в хорошем буржуазном доме в центре Москвы.
Наталья Александровна находит подходящую квартиру в старом купеческом доме в Денежном переулке, в доме 9/5. Правда, там располагается Библиотека иностранной литературы. Но это не беда, и вот основательница библиотеки Маргарита Рудомино обнаруживает Луначарского и Розенель, по-хозяйски устроившихся в ее кабинете. Перед ними корзинка с клубникой — и это в апреле месяце. Рудомино надеется, что ей оставят библиотеку и угостят клубникой, но не получает ни того ни другого. Ее просят срочно освободить помещение, хотя взамен предоставляют другое. Она просит немного повременить с переездом, Луначарский вроде бы неосторожно соглашается, и тогда Розенель запускает ему в голову эту корзинку с клубникой.
Описание резиденции Луначарского доставит впоследствии много проблем официальным биографам наркома. В любых рассказах о быте пролетарских вождей полагается подчеркивать их скромность. Но трудно всерьез говорить об аскетизме применительно к роскошным десятикомнатным апартаментам. Поэтому мемуаристы трогательно описывали, как неудобно было наркому карабкаться туда-сюда по лестнице (квартира была двухуровневая) с первого этажа на второй.
Н. А. Розенель в роли Анисьи. «Аракчеевщина» И. Платона. 1925 г.
Наталья Александровна азартно бросается обустраивать свою резиденцию. Она становится хозяйкой странного, возможного только в двадцатые годы явления под названием «светский советский салон». Это был момент, когда революционные вожди вдруг поняли, что Гражданская война закончилась, и что они победили. Разве не совершили они величайший в истории переворот? Разве не смотрит на них с восхищением весь прогрессивный западный мир? Разве не могут они позволить себе хоть немного насладиться жизнью, хорошей едой и хорошим бытом? Наступает время нэпа. В Москве расцветает частная торговля, открываются театры, журналы, литературные кафе. Советское общество еще слишком молодо, оно еще не устоялось, не разделилось на классы и касты, не стало таким косным и тоталитарным, как впоследствии. Поэтому в гостиную Натали Розенель, где свободно могут разместиться до сорока гостей, по вечерам приходят крупные советские чиновники, военачальники, артисты, ученые и писатели. Юрий Олеша, Борис Пастернак, Вера Инбер, Илья Сельвинский, Владимир Маяковский, Александр Довженко, Сергей Эйзенштейн, Всеволод Мейерхольд, полярник Отто Шмидт, военачальники Буденный и Егоров. Академик там может исполнять комические куплеты вместе с маршалом, чин из НКВД — обсуждать с молодыми поэтами современную французскую литературу. Все здесь поставлено на широкую ногу, у Луначарских вышколенный персонал, прекрасная кухарка. «Вот идет походкой барской и ступает на панель Анатолий Луначарский вместе с леди Розенель…» — эти анонимные стихи относятся как раз к той эпохе. Непременные участники вечеринок — иностранные гости: писатели, интеллектуалы, журналисты, которым любопытно посмотреть на Страну Советов.
«…Вчера еще они жили в нищете, под подозрением, в шатком положении подпольщиков и эмигрантов, а потом вдруг стали спать в царских постелях, восседать в золоченых креслах высших чиновников царской России, играть ту же роль, которую еще вчера играла имперская знать. Каждый из представителей новой знати старался подражать западным манерам: дамы — парижским, господа — лондонским, меньшинство — берлинским или нью-йоркским».
Эти строки написал Курцио Малапарте — авантюрист, мистификатор, фашист, антифашист, сталинист, маоист, человек с биографией, в которой сам черт ногу сломит. В 1929 году он оказывается в Москве, общается с партийной и художественной элитой, ухаживает за секретаршей Булгакова и рассматривается многими как один из прототипов Воланда в «Мастере и Маргарите». На основе своих впечатлений он потом напишет книгу «Бал в Кремле» (несколько месяцев назад она вышла в России, в издательстве «Редакция Елены Шубиной»). Первый же персонаж, который появляется в этой книге в первом же абзаце — мадам Луначарская, которая кажется автору просто воплощением этого странного нового общества. Он же подробно описывает ее внешность.
«Мадам Луначарская была брюнеткой с бледной кожей, с чуть грубоватыми чертами лица, словно увиденными через лупу. Черные глаза были выпуклыми, как будто их распирали чувственность и злость, они совсем не походили на светлые стеклянные глаза русских женщин из народа… Черные брови — не выщипанные и не тонкие, а будто нарочно подчеркнутые карандашом — отбрасывали смутную тень на эти глаза из плоти, на ночные глаза, в которых ленивая и сладостная чувственность светилась, словно ночник в спальне. Рот у нее был крупный, мясистый, с пухлыми губами, по которым блуждала ироничная и порой презрительная улыбка, словно луч солнца, пробивающийся из-под закрытой двери».
Зато у народного комиссара самая нереволюционная, самая неромантическая внешность. Он лысоват, сутулится, на толстом носу — пенсне, которое подпрыгивает, когда он, увлекаясь, говорит и размахивает руками. Внешне он французский буржуа, благородный отец, пустившийся во все тяжкие. Персонажи очень узнаваемые, герои классической французской комедии, даже водевиля. Проблема в том, что этот жанр плохо соотносится с суровой пролетарской эстетикой. Товарищи по партии, кажется, не в полной мере способны сочувствовать счастью влюбленного наркома. Он получает один за другим официальные выговоры от Центрального комитета партии — за нескромность в быту, буржуазные замашки и бытовое разложение. Но Луначарского ничего не может смутить. Почему так несправедливы к его очаровательной жене? Вероятно, причина тому — зависть к ее таланту! И он рассылает письма Бухарину и Сталину, где огорченно спрашивает: «Почему идет нечто вроде травли моей жены?.. Ее туалеты? Во-первых, здесь все безобразно преувеличено. В жизни она одевается скромно».
При виде этой пары одни иронизируют, другие возмущаются, третьи испытывают что-то вроде надежды (впоследствии не оправдавшейся), что, может быть, не так страшны эти большевики?Они тоже люди, они живут с молодыми актрисами, покупают им драгоценности и меха. Может быть, рано или поздно они забудут об устроенной ими заварушке и захотят жить сами и давать жить другим?
Иногда ради приличия все это оправдывается заботой о пролетариате. Так, например, Лиля Брик из своей поездки в Париж привозит последнюю коллекцию знаменитого французского модельера Жака Фата и прямо на квартире Луначарского вместе с Натальей Розенель демонстрирует эти модели. Среди гостей — дизайнеры, художники, чиновники из швейной промышленности. Предполагается, что нечто подобное советские фабрики начнут строчить для рабочих и крестьянок. Разумеется, идея не была воплощена в жизнь, хотя повеселились девушки отлично.
В профессиональном плане у Розенель тоже все складывается как нельзя лучше. Руководитель Малого театра Александр Южин берет ее в свою труппу. В обмен ему не будут напоминать о его аристократическом происхождении, о том, что он на самом деле князь Южин-Сумбатов, что в театре его до сих пор по привычке называют «Ваше сиятельство».
Правда, к огорчению наркома, современный театр предлагает мало ролей, достойных его жены. Но это не беда, он сам будет создавать для нее пьесы. Творческий союз драматурга и актрисы — что может быть прекраснее? К тому же история уже знает образцы. Например, Элеонора Дузе и Габриэле д’Аннунцио или Антон Чехов и Ольга Книппер.
Сабуров, зам. Председателя Правления Всекохудожника B. Ф. Сахаров, Председатель ЦК профсоюза работников искусств Ю. М. Славянский, Н. А. Розенель-Луначарская, А. В. Луначарский, художники П. А. Радимов и И. И. Машков. Конец 1920-х гг.
Как автор пьес Луначарский чудовищен. Даже те, кто ценил его способности критика или оратора, улыбаются или молчат, когда речь заходит о его драматических произведениях. Он гордится тем, что внес вклад в историю театра, придумав новый жанр — драмолетту. Кокетливое название в духе давно вышедшего из моды Серебряного века означает маленькие одноактные пьесы. Гиппиус, озлившись, называла Луначарского парикмахером, но в своем творчестве он скорее похож на кондитера. Созданные им персонажи, аляповатые и красочные, напоминают фигурки на кремовом торте. Там действуют кондотьеры, конкистадоры, контрабандисты, банкиры, бароны, цыгане, прогрессивные рабочие (Луначарский очень старается не забывать, что он все-таки пролетарский писатель). Но это все лишь кордебалет, на фоне которого выступает Она. Графиня или баронесса, или международная авантюристка, или супруга миллионера. Она меняет наряды и разбивает сердца. Режиссеры театра и кино безропотно соглашались ставить эти произведения, кротко мирились с тем фактом, что главную роль будет играть Наталья Александровна. Пожалуй, одно из самых известных творений тандема Луначарский—Розенель — фильм «Саламандра». Вот отрывок из сценария, написанного лично Луначарским:
«…На ступенях собора принц Рупрехт фон Карлштейн замечает красивую женщину и с изумлением узнает в ней жену своего идейного врага профессора Цанге… Глухой колодезь-двор в рабочем квартале. Бездомная Мицци, дочь арестованного за забастовку рабочего, собирается в тюрьму, чтобы навестить отца. Собирая “передачу”, каждый помогает, чем может. (Короткая сцена пролетарской солидарности). Сборы на бал… Появление принца с женой профессора Цанге производит фурор. Сотни глаз изучают Фелицию… Сам губернатор вошел в ложу принца, чтобы засвидетельствовать Фелиции свое восхищение. Появляется знаменитый ксендз-иезуит Игнатий Бржезинский. Тонкая лесть и сладкий яд странной проповеди бросают сомнение в сердце Фелиции».
Самым забавным был финал этой страшно запутанной истории — профессор Цанге, не нашедший счастья ни в работе, ни в личной жизни, оказывался в советской Москве, где его встречал… лично нарком Луначарский, который сыграл самого себя в своем собственном кабинете.
Со второй половины 1920-х годов Луначарского много и охотно выпускают за границу. Власти решают, что это фигура, которую можно с успехом демонстрировать не только отечественным, но и зарубежным интеллектуалам. Вместе с ним отправляется его жена. Обычно маршрут выглядел так: две недели в Берлине, месяц в Париже, затем отдых на юге Франции. В Германии хорошенькая русская дама успевает даже сняться в нескольких немых фильмах. По ее словам, ей предлагают трехлетний контракт в Голливуде, но она не соглашается, так как не хочет слишком надолго расставаться с дорогим мужем.
Луначарский встречается с министрами, послами, литераторами, ведущими интеллектуалами, выступает в Обществе друзей Советского Союза, в Обществе изучения Восточной Европы, в профсоюзе работников искусств, в советском постпредстве. Немецкие, французские и швейцарские товарищи с изумлением смотрят на его супругу, прибывшую из страны победившего пролетариата. Днем она посещает магазины, потом в компании веселых друзей взлетает под небеса на американских горках в луна-парке, оттуда едет в кабаре, оттуда — в театр, а вечером, воссоединившись наконец с мужем, вместе с представителями местной коммунистической партии поет своим красивым голосом «Интернационал» в каком-нибудь рабочем театре или клубе.
А. В. Луначарский и Н. А. Розенель в Берлине. 1930 г.
Естественно, что родная страна после таких поездок ее несколько огорчает. Корней Чуковский в своем дневнике описывает прогулку в лодке с Натальей и ее дочерью Ириной. «У Розинели русалочьи зеленые глаза, безупречные голые руки и ноги, у девочки профиль красавицы — и обе они принесли в нашу скромную чухонскую лодку — такие высокие требования избалованных, пресыщенных сердец, что я готов был извиняться перед ними за то, что в нашем море нет медуз и дельфинов, за то, что наши сосны — не пальмы и проч. Они были этим летом в Биаррице, потом в каком-то немецком курорте — и все им здесь казалось тускловато».
Заметим, что среди многих пороков Натальи Александровны нет лицемерия. Ей не приходит в голову ханжески говорить, что советские курорты ей милее Европы. Взбалмошная, красивая, умная, она стремится брать от жизни все, вероятно, предчувствуя, что этот праздник будет недолгим.
Вся Москва обсуждает ее наряды и капризы. Вся Москва рассказывает, что однажды перед поездкой в Ленинград Луначарский своим распоряжением задержал отправление поезда, потому что жена еще не вернулась от портнихи. Вся Москва повторяет эпиграмму Демьяна Бедного, написанную после того, как она сыграла в пьесе мужа под названием «Бархат и лохмотья»:
Ценя в искусстве рублики,
Нарком наш видит цель:
Лохмотья дарит публике,
А бархат — Розенель.
Луначарский отвечает стремительно:
Демьян, ты мнишь себя уже
Почти советским Беранже.
Ты, правда, «б», ты, правда, «ж».
Но все же ты — не Беранже.
В ответном четверостишии Демьян Бедный, неуклюже обыгрывая «цветочную» фамилию актрисы, сообщает, что никогда своего окна «не украсит Розенелью» (как будто ему кто-то это предлагал!). Руководимый пролетарским чутьем (или же просто завистью), он не упускает возможность злобно высказаться об этой паре. Главный редактор журнала «Новый мир» Вячеслав Полонский в своем дневнике описывает явление супругов Луначарских на одно из официальных мероприятий: «Раскрашенная, разнаряженная, с огромным белым воротником а-ля Мария Стюарт — Розенель. Одета в пух и прах, в какую-то парчу… Демьян Бедный сказал, глядя на них: “Беда, если старик свяжется с такой вот молодой. Десять-двадцать лет жизни сократит”». Луначарский действительно выглядит постаревшим, согнувшимся, и тот же Полонский безжалостно сравнивает его со старым мешком.
Но едва ли причина этого несовпадение в возрасте с молодой женой. Анатолий Васильевич прекрасно осознает, что больше не совпадает с эпохой. Все вокруг стремительно меняется — свертывается нэп, закрываются кафе, кабаре и журналы, литературные диспуты становятся невозможными, вместо футуризма, кубизма и акмеизма утверждается только одно течение — социалистический реализм, вожди прячутся за глухими заборами правительственных дач. Власть все больше сосредоточивается в руках лично Сталина. Ему абсолютно без надобности Луначарский, этот краснобай, который говорит на слишком многих языках, слишком уверенно себя чувствует в обществе парижских или берлинских интеллектуалов и которого слишком хвалил Троцкий.
В 1929 году Луначарского аккуратно убирают с поста наркома. Его отправляют в Лигу Наций принимать участие в бесконечных переговорах о разоружении и мире — пустой болтовне, которая никак не сможет отсрочить приближение Второй мировой войны. Ему оставлены символические должности в разнообразных советских комитетах и комиссиях. Он по-прежнему страшно занят, по-прежнему спит по три часа в сутки, мечется с одного заседания на другое, из театра в рабочий клуб, оттуда в Институт литературы и везде говорит, говорит, говорит, хотя его уже мало кто слушает. Но еще тревожнее, когда на него вдруг обращают внимание, и вот в газете «Советское искусство» появляется статья, в которой Луначарского критикуют за неверную, «немарксистскую и неленинскую систему взглядов на литературу и искусство». Бывший нарком понимал, что дела его плохи. Он нервничал, часто болел, писал длинные меланхолические стихи.
В 1932 году врачи обнаруживают у него глаукому. Партия заботливо отправляет старого большевика на лечение в Берлин, там ему удаляют один глаз. Вернувшись на родину, он узнает, что судьба его решена — его отправляют вон из Москвы, послом в Испанию, с которой как раз восстановлены дипломатические отношения. Он прекрасно понимает, что это почетная ссылка, и смиряется с нею. Между тем кремлевские дамы — об этом сохранились воспоминания — страшно завидуют Наташке Розенель, которая «будет теперь послихой».
Н. А. Розенель. 1928 г.
Дожидаясь, пока в Испании готовят пустовавший со времен Николая II посольский особняк, Луначарский с супругой останавливается в Париже, в отеле «Мажестик». Но тут резко обостряется его старая болезнь — стенокардия. Дальнейший его путь лежит уже не в Мадрид, а в парижский госпиталь.
Во Франции в это время находится делегация советских деятелей культуры: Илья Ильф, Евгений Петров и художник-карикатурист Борис Ефимов. Они решают навестить старика. Ефимов потом напишет в воспоминаниях:
«В вестибюле мы встречаем куда-то очень торопящуюся супругу Анатолия Васильевича Наталию Розенель.
— О, вы тоже в Париже. Очень хорошо. Обязательно позвоните мне как-нибудь. Я вам покажу одно местечко.
Петров неодобрительно смотрит ей вслед.
— Покажу одно местечко… — ворчит он. — Ну и ну…
…Второй этаж. Небольшая, ярко освещенная комната. Анатолий Васильевич лежит в постели. …Завязывается беседа. Хотя, строго говоря, трудно назвать наш разговор с Луначарским беседой. Мы больше слушаем и изредка кратко отвечаем на его вопросы. А он, постепенно загораясь и увлекаясь, как всегда, “овладевает аудиторией” и, с трудом поворачивая голову от одного из нас к другому, произносит блестящий полуторачасовой монолог. — Мы не очень утомили вас, Анатолий Васильевич? — спрашиваю я. — Или нам подождать возвращения Наталии Александровны?
— Нет, нет. Что вы! Она не скоро вернется. Надо понять ее, актрису. Ведь в Париже столько есть чего посмотреть…»
В Париже его кое-как подлечат и отправят на юг, на Лазурный берег, в Ментону, где издавна лечились — или умирали — господа из России. Там ему становится хуже. Он старается работать, пишет большую статью о творчестве Пруста. 25 декабря 1933 года, в рождественскую ночь, он будит жену со словами: «Возьми себя в руки. Тебе предстоит пережить большое горе». Вызывают врача, тот, понимая, что лекарства бесполезны, предлагает больному выпить с ложечки шампанского. Луначарский нашел в себе силы сказать, что привык пить шампанское только из бокалов, ему принесли этот бокал, он выпил его — и замолчал навсегда.
Несколько недель спустя урна с его прахом будет торжественно захоронена в Кремлевской стене, где находится до сих пор. Потому что мертвый Луначарский — это не полуопальный, переживший свое время политик, а верный соратник Ленина, который должен был получить все положенные ему по статусу почести.
По поводу этой смерти, оказавшейся так кстати, ходили разные слухи. Говорили, что бывший нарком был отравлен, что непосредственной исполнительницей убийства была сама Розенель, сотрудничавшая со спецслужбами. Но, честно говоря, трудно представить себе хорошенькую Наталью Александровну, сжимающую в руках чашу с ядом. Кроме того, Луначарский давно болел, свою близкую смерть давно предчувствовал, в Европе находился под наблюдением врачей, которые ничего подозрительного в его болезни не обнаружили. В Москве старая его знакомая, поэтесса Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович, вспоминала, как давным-давно он, еще юноша, наблюдая за жизнью какого-то богача, поклялся ей, что рано или поздно у него будет то же самое: и автомобиль, и вилла, и европейская известность. «Все это сбылось: был автомобиль, и вилла, и если не вилла — квартира со стильной мебелью, всемирно известное имя красноречивого трибуна большевизма. Была Розенель, Испания… Огромная, опасная для стареющего тела жажда жизни… Потом глаукома, вынутый глаз, агония — страшная тем, что не было у души слов: в руки Твои предаю дух мой. И вот уже сегодня он по материалистической концепции — прах».
Н. А. Розенель в роли Фелиции Цанге. Кинофильм «Саламандра». 1928 г.
Вернувшись в Москву, Наталья Розенель не меняет свой прежний, блестящий образ жизни. Правда, режиссеры почему-то перестают предлагать ей роли. Но ей оставлены квартира и даже личный водитель. К тому же она окружена родственниками, а все они принадлежат к счастливой, веселой и благополучной верхушке советской элиты. Ее родная сестра Татьяна замужем за Суреном Агамировым, крупным чиновником Наркомата тяжелой промышленности. Племянница Наталья Сац стала директором первого в мире детского музыкального театра, ее муж Михаил Вейцер — нарком внутренней торговли. В квартире в Денежном переулке постоянно собираются гости, приходят старые друзья, появляются новые. У Натальи есть увлечения, недолгие связи, но замуж она не выходит, предпочитая оставаться вдовой Луначарского.
Но осенью 1937 года происходит вполне предсказуемая катастрофа. Арестован и расстрелян Михаил Вейцер. Арестована его жена Наталья Сац, она вернется в Москву только через 17 лет лагерей и ссылок. Арестован и расстрелян Агамиров, саму Татьяну выселяют из квартиры, ей и ее сыну запрещено находиться в Москве. Еще раньше был арестован и сгинул где-то в лагерях Николай, сын старшей сестры Евгении, давно бежавшей во Францию. Семейство Сац, весь клан, словно пучок травы, выдран с корнем. Но Наталью Розенель не трогают. Сталин, безжалостно относившийся к женам своих врагов, редко преследовал вдов. Пожалуй, она даже могла радоваться тому, что Луначарский так вовремя умер.
Все следующие годы Наталья Александровна проживет тише воды ниже травы. Она будет тихо заниматься разной околотеатральной и литературной работой, переводить прогрессивных и ныне забытых европейских писателей, сочинять радиопьесы по мотивам тоже прогрессивных романов, таких, как «Жерминаль» Эмиля Золя. Иногда ее пригласят на концерт в Дом ученых, чтобы прочитать рассказ или стихотворение. Однажды в ее квартиру явится некая молодая женщина с букетом и коробкой конфет, она расскажет, что является внебрачной дочерью Луначарского, рожденной уже во время брака с Розенель от некой юной балерины Большого театра. Непонятно, на какой прием она рассчитывала. Наталья Александровна выставила ее за дверь. После смерти Сталина, в 1956 году, из Парижа ненадолго приезжает ее старшая сестра Евгения, сестры обнимутся впервые за 35 лет.
В октябре 1962 года выходит «Память сердца», книга ее мемуаров, одновременно легкомысленных и осторожных, где она очень много пишет про артистов, с которыми встречалась, — и очень мало про политиков. Но ей самой не суждено будет увидеть эту книгу. 22 сентября 1962 года в возрасте всего лишь 60 лет она тихо умирает. Сразу после этого квартира в Денежном переулке превращается в мемориальный музей Анатолия Луначарского.
Некоторое время спустя появились очень странные слухи (не так давно им была даже посвящена статья в журнале «Вокруг света») о том, что в квартиру еще при жизни хозяйки регулярно наведывался призрак ее мужа. Но не второго, а первого, того, чью фамилию она носила всю жизнь.
Это, разумеется, просто городская легенда. Но все же если кто-то как неуспокоенная тень должен бродить по старой московской квартире, то не знаменитый ленинский соратник, а этот давно забытый миром Лев Розенель. Тот, который хотел прожить с ней долгую и счастливую жизнь, в результате погиб в 25 или 26 лет, став одной из бесчисленных жертв кровавого русского XX века.
Легко представить себе, как он приходит в эти стены и справедливо говорит, что с ним она была бы более счастлива. И зовет, и жалуется, и прощает.
Фото: Gettyimages, lunacharsky.newgod.su