Обычно о московском персонаже пишешь либо с ухмылкой («Откуда только такие балбесы берутся?»), либо с нежностью и практически материнской жалостью. О московском технофобе можно говорить только с уважением, потому что он в отличие от многих живет.
У политологов есть конструкция самоопределения нации через отрицание соседа: мы не эти. Так вот технофоб не все, он что большая редкость, человек, а не придаток к айфону и эйрподсам. Можно подумать, что этот персонаж легко укладывается в возрастные рамки, но это далеко не так. Пару лет назад из некоторых щелей, когда из других грезился гаджет 5D, социологи шептали, что есть вероятность: переедим техномира настолько, что еще пара лет, и вернется даже бум бумажной прессы как чего-то априори достоверного. Поэтому технофоб не только мужичок, верующий в Большого Брата, а любой, кто входит в сообщество с лозунгом «Мы свободны!».
Технофоб не свернувшийся на конспирологии чувак, тяжело переживший внутренний кризис. Разговор о нем не стоит воспринимать в штыки: он знает про стриминговые платформы (может, правда, называет их иначе), но не смотрит сериалы на коленке везде. Он идет и глядит под ноги, задирает голову к небу, вертит ею по сторонам, а главное — может испугать прохожих, решив переброситься с ними парой фраз на остановке. Когда появился формат тихих рейвов Silent Disco, где каждый танцевал под свою музыку в плеере, а на танцполе стояла зловещая тишина, это казалось чем-то классным и притягательным. А сейчас страшно.
Он-то в итоге самый настоящий нонконформист: один против принятой жизни. И его ненавидят в очереди на кассе, когда что-то бумажное и бренчащее больше пары секунд он отсчитывает в портмоне, потому что так не принято — надо стремительно буркнуть под нос: «Ничего не надо, ничего нет — просто картой».
Конечно, в его жизни есть мобильник, но не со всеми мессенджерами — ему плевать на новый пак стикеров, он просто маргинал по сегодняшним меркам. Да и тем самым он контролирует поток информации, варьирует ценность собеседника и задает себе вопрос: «А зачем мне все это знать?» Слабонервным увести детей от экранов: он звонит! Звонит, когда ему что-то надо. Трюк цирковой, смертельный — пару раз сама была отчитана с другой стороны эбонитовой трубки так, что мама не горюй. Вопли стояли резаные: «Да вы что?! Да как вы посмели?! Позвонить!!!»
Он с телефоном и компьютером, но не в секте — городской, который ласково называл домашним, вероятно, отключил. Он пишет СМС, знает, что Gmail удобнее Я-почты, что-то говорит в фейсбуке*, но умиляет окружающих, когда, отправляясь по новому адресу, не только слушает, как добраться, но и распечатывает себе схемку, рисуя поверху красным карандашом стрелочки: на сайте толстого журнала «Иностранная литература», например, прилагается чудесная рукотворная карта проезда, как не заплутать во дворах Ленинградки. Да и у меня есть такой товарищ всего-то 40 лет от роду, поэтому технофобия не возрастной признак нудности и неумения совладать с собой и сенсорным экраном (все он может, просто прикидывается), а обыкновенное неверие и желание заставить мозг работать: он помнит парочку номеров наизусть, даже в новом месте может догадаться, где удобнее свернуть, не став жертвой навигатора.
Когда живешь в этой центрифуге, где каждый, заказывая доставку ночью, приговаривает «как удобно» и проделывает одни и те же действия, каждую минуту обращаясь к телефону за советом, начинаешь верить. Наш технофоб, конечно, понял, что с руки такси уже не поймать, да даже маршрутку не остановить, но старательно ходит в магазин, руками перебирает абрикосы. А еще на нем держится весь госбюджет: ведь виртуальный продукт для него не важен, он поддерживает рублем отечественного производителя или нет — сам записывает музыку на болванки. И жить ему удобно, и «Госуслуг» у него нет, только с оплатой стоянки через приложение пришлось разобраться, но он в итоге пошел на принцип — не ездит в центр.
Хорошую рекламную кампанию всяким пакостям типа здорового образа жизни организовала не улица, а соцсети, которые он открывает раз в пару дней — и то она у него одна, вероятно, фейсбук* — как самый элитарный. Тем временем в инстаграме* и тиктоке крутобедрые барышни поднимают штанги с блинами, рассказывают, что надо считать калории и срочно бежать к врачу на чек-ап — непременно выяснять про пищевую аллергию. А он продолжает вести ПОЖ — привычный образ жизни: вкусно ест, смачно пьет, общается, что-то читает на бумаге, гордится коллекцией дисков с фильмами, что стало не бесполезным — он заимел CD-ридер.
Кажется, комплексу вредностей и зависимостей «алкоголь + сигареты + неправильное питание» нетехнофобы предпочли одну большую зависимость — гаджет, оказавшись без которого не понимают, куда деть руки. Знаете, как воспитывают подростков? Отбирают мобильник. И ребенок остается пуст, потому что в айфоне был сконцентрирован весь мир. А у технофоба нет внутренней зависимости. Живет он свою жизнь, а не чью-то, потому что не сопоставляет сиюминутно свое все с чужим ничего, или наоборот.
Сейчас стало модно говорить о цензуре советских времен, первичной и внутренней. Правда, те, кто говорит, о ней не знают, но знают всякие слова типа «слив», когда фото интимного характера оказываются не там, где надо. Поэтому у них, очень свободных, самоцензура ай-яй-яй какая. Технофоб знает ценность и опасность информации, поэтому все важное — при встрече, все личное — не в облаке, а на флешке. Понятно, что он в отличие от самого популярного в России человека интернетом пользуется, но в основном по работе.
Когда кумиры поколения Y Стогов, Жук и Устинов ушли с радио и сели за стол на ютубе, то в передаче STAR’ожилы решили обсудить, что будет после интернета, где «после» — «без». Сошлись единодушно: они, интернетные, ни поесть не смогут (ни приготовить, ни заказать), ни общаться. А я соглашусь с ними: оставлю телефон дома и пойду погуляю — без интернета и музыки, сама с собой и с Москвой.
_______________________________
*Instagram и Facebook принадлежат компании Meta, признанной экстремистской и запрещенной на территории РФ.