Кажется, долгие и массовые протесты, проходящие сейчас по всей Америке после убийства Джорджа Флойда полицейским в Миннеаполисе, не имеют к нам никакого отношения. Но у Москвы есть своя история расизма, и прошедшая 18 декабря 1963 года первая с 1920-х несанкционированная демонстрация об этом напоминает.
Семьсот чернокожих студентов прошагали по Красной площади с лозунгами «Хватит убивать африканцев!», «Москва — центр дискриминации!», «Москва — вторая Алабама!». Поводом стала смерть парня из Ганы, студента Калининского медицинского института Эдмунда Ассаре-Аддо, из-за бытового расизма, с которым сталкивались студенты из Африки в России.
Тело Ассаре-Аддо было обнаружено возле проселочной дороги на окраине Москвы. Никаких следов насилия за исключением маленького шрама на шее. Как африканский студент оказался один в глухом месте на окраине города? Как студент из Калинина в принципе оказался в Москве? И почему вместе с ним в столице оказались еще 700 студентов, учившихся в разных городах Союза?
… Начало 1960-х было временем первых контактов с новой свободной Африкой и, соответственно, серьезного теста для советского интернационализма. В январе 1960-го вышел указ ЦК о расширении культурных связей с Африкой южнее Сахары, в феврале был учрежден Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Если в 1959–1960-м в СССР обучались всего 72 студента с Черного континента, то в 1961-м их стало 500, а к концу десятилетия — 4000.
Были ли власти СССР уверены в том, что все советские граждане, посмотрев фильм «Цирк» про попавшего к нам чернокожего малыша и прочитав с детьми стихи Маршака, твердо усвоили, что расизм — это плохо? Такая уверенность, если она была, оказалась не слишком обоснованной.
Уже в марте 1960-го, через два месяца после указа о расширении связей, самоорганизованный Союз студентов из Черной Африки направил письмо Хрущеву: «Русские студенты неоднократно оскорбляли и продолжают оскорблять африканских студентов. Одного студента обозвали обезьяной, а два других студента получили оскорбительное письмо от русских… администрация университета и полиция не принимают необходимых мер, а, наоборот, проявляют предубежденность и необъективность».
Речь шла среди прочего об инциденте в МГУ, когда во время студенческой вечеринки четверо русских студентов оскорбили студента из Сомали за попытку потанцевать с русской девушкой. Расследование со стороны партии, КГБ и Минвуза пришло к выводу, что виноват сомалиец. Согласно официальной версии, студент Абдул Хамид Мухаммед пригласил девушку на танец, но она отказалась и пошла танцевать со своим приятелем. После танца Абдул Хамид плюнул ей в лицо, она ответила пощечиной. Вмешались другие студенты, один из них потребовал извинений. Началась драка. «Товарищ не мог спокойно смотреть, как иностранец оскорбляет советскую девушку», — сообщил на допросе один из свидетелей.
Так или иначе, жалобы африканцев на расистские выходки шли потоком — в посольства, вузы, организации, привозившие студентов в страну. Большое напряжение вызывали любовные связи между африканскими юношами и советскими девушками. Отчасти дело было в большом гендерном дисбалансе среди африканских студентов. Собирался жениться на русской подруге и погибший Ассаре-Аддо.
Жаловались африканцы также на постоянную проверку документов и обыски со стороны сотрудников милиции. Известен случай, когда студент из Сьерра-Леоне пришел в гости к русской подруге, и вызванная соседями милиция подвергла влюбленных долгому унизительному допросу. Милиция нередко игнорировала расистскую подоплеку конфликтов. Был случай, когда милиция не вмешалась в избиение студента из Мали, якобы приняв насилие за озорную игру, не оказала ему помощь после избиения и отказалась проводить расследование.
В 1962 году посольство Ганы получило так много жалоб на расистскую агрессию со стороны советских граждан, что потребовалось расследование, впрочем, заверенное Минвузом и МИДом, оно признало большинство случаев недоказанными. Порой речь шла об оскорблениях и провокациях, например об эпизоде в московском метро, когда пара подвыпивших российских граждан потребовала уступить им места со словами: «У себя вам даже на метро с белыми нельзя ездить, а тут сидите, когда белые люди стоят». Во многих других случаях имело место физическое, в том числе документально подтвержденное насилие.
Из-за частого нежелания властей расследовать подобные случаи рассказы о них передавались из уст в уста, часто в искаженном и преувеличенном виде. Нагнеталось напряжение. Если же дело доходило до официальных заявлений, то в них расистские выходки подавались как аномалия в духе пословицы «в семье не без урода».
Конечно, влияли на студентов и внешнеполитические маневры СССР и стран Африки. В контактах с развивающимися странами Советский Союз использовал два канала. За работу со студентами из-за границы отвечали общественные организации — Общество афро-азиатской дружбы, ЦК комсомола, ВЦСПС (профсоюзы), Комитет советских женщин. Эти структуры, обладавшие некоторой, пусть и формальной автономией, отбирали студентов по жестким идейным критериям, опираясь на рекомендации дружественных партий.
Политические же власти страны занимались не столько поддержкой радикально левых течений в африканских странах, сколько формированием широкого, как сказали бы сегодня, геополитического блока для противостояния с Западом. Такая двойная схема помогала выходить из щекотливых ситуаций.
В 1964 году радикально настроенные марокканские студенты, возмущенные политическими репрессиями на родине, захватили одно из помещений посольства Марокко в Москве. Власти североафриканского государства потребовали от Кремля взять штурмом посольство и депортировать участников. Кремль, хоть и без особой охоты, усмирил студентов. По поводу же остальных требований было заявлено, что их выполнение находится в юрисдикции общественных организаций, а не руководства страны. Марокканские бунтари, таким образом, остались в Союзе.
Представления о СССР как обществе победившего социализма и интернационализма часто расходились с реальностью, вызывая сомнения и брожения среди студентов. Поэтому советские кураторы должны были отсеивать очевидных бунтарей вроде маоистов и гарантировать, чтобы революционный запал остальных направлялся вовне, на критику капитализма и колониализма, а не на изъяны советского общества.
Для этого начинают создаваться студенческие организации, в первую очередь землячества. В них, как предполагалось, политически сознательные студенты будут влиять на неблагонадежных — максималистов и романтиков крайне левого толка, а также тех, кто падок на танцы и вечеринки, организованные западными посольствами.
Тактика дала обратный эффект — многие студенты начали видеть в таких землячествах и ассоциациях реальный механизм защиты своих прав, в том числе возможность выдвигать требования к руководству вузов. История первой независимой организации — Союза студентов из Черной Африки была печальной.
У истоков союза стоял Теофилиус Оконко — сын нигерийского министра-христианина, выходец из африканского среднего класса. Оконко отрекся от христианства и, по собственным словам, «обрел пламенную веру» в коммунизм, изучив труды марксистских классиков. Вопреки воле отца он подал на стипендию ООН и, выиграв ее, в начале 1958 года поступил на учебу в Москве. Вскоре Оконко стал секретарем и главным спикером Союза студентов из Черной Африки.
Претензии, которые выдвигали Оконко и союз, касаются не столько расизма, сколько репрессивного политического климата в СССР, а также эксплуатации студентов-африканцев в политических целях. Активисты союза возмутились, когда египетских студентов, отказавшихся выступать против президента Насера в момент его разлада с Хрущевым, выселили из общежития МГУ. Другая история касалась лично Оконко — в экспортном советском журнале The New Times была без разрешения опубликована его фотография, сделанная в спортивном зале. На ней студент с подрисованными цепями символизирует Африку, сбрасывающую гнет колониализма. Оконко был в ярости от столь явной эксплуатации его образа.
Власти разоблачали активистов «за сепаратизм» и за попытки говорить о расизме в Советском Союзе. Но запретили организацию в итоге не за это. В 1960-м студенты решили организовать акцию против французских ядерных испытаний в Сахаре. Казалось бы, одобряемая тема для протеста. Однако в те же дни Хрущев планирует свой визит во Францию, и Университету велят не допускать самодеятельность. Собрания и акции союза запрещают, потом запрещают и саму организацию, активистам угрожает высылка из страны. В итоге Оконко оказывается на Западе, где публикует множество интервью о ситуации в СССР.
Вынужденные реагировать, советские власти не без оснований возмутились тем, что Оконко рассказывает о недостатках СССР среди прочего прессе Южной Африки, страны узаконенного апартеида. Что касается расизма в СССР, было заявлено, что его не существует. Оконко обвинили в клевете. Газета «Труд» назвала его алкоголиком, двоечником и на всякий случай шпионом.
С активом разобрались, но проблема осталась. 9 декабря 1963 года до Минвуза дошла информация, что студенты из Ганы съезжаются на выходные из Ленинграда, Калинина, Харькова на некое посольское мероприятие в Москве. Посольство между тем никого не приглашало. Университетам было велено не отпускать студентов в Москву.
Тем не менее 13 декабря около 300 молодых людей из Ганы и других африканских стран собрались возле посольства Ганы в столице. Позже посол Элиот сообщал, что студенты четыре дня жили на улице, выпивали, шумели, мешали работе, так что он с семьей даже был вынужден забаррикадироваться в посольстве. По версии Элиота, сход был спровоцирован одним из западных посольств. Дипломат говорил, что студенты требовали увеличения стипендий, улучшения жилищных условий, расширения меню с включением в него ганских блюд, в том числе на основе риса, и обеспечения поездок на Запад. Называя эти требования невыполнимыми и фантастическими, подчеркивая хулиганское поведение студентов возле посольства, Элиот явно затенял политический характер схода и в целом принял официальную советскую версию событий.
По другой версии, за странной инициативой стоял президент Ганы Нкрума, который через своих людей созвал студентов на встречу, а потом изменил решение. Нкрума был одержим идеей панафриканского единства, но не под советской, а под ганской гегемонией. Для продвижения этой идеи он использовал посла Элиота. Возможно, скандальная встреча была частью его многоходовки по изменению баланса сил.
Есть и третья версия. Согласно ей инициатива принадлежала самим ганским студентам. Правление Нкрумы в Гане, первой африканской стране, освободившейся от внешней зависимости, все больше походило на однопартийную диктатуру. Ощущала на себе это давление и ганская молодежь в СССР, потенциальная элита страны. Вполне возможно, студенты были намерены использовать недавно созданное землячество для независимого высказывания как о расистских эксцессах в СССР, так и о ситуации на родине.
Но даже если изначальная инициатива встречи ганцев в Москве исходила извне, собравшиеся студенты, вероятнее всего, действовали в собственных интересах. Во время схода, на котором обсуждались в первую очередь проблемы расизма и тактика огласки, приходит известие о смерти Ассаре-Аддо. Студенты принимают решение о бойкоте занятий до официального расследования.
Утром 18 декабря они снова собрались у посольства и подготовили меморандум советским властям. Затем колонна с нарисованными от руки антирасистскими плакатами двинулась в сторону Кремля. «Дом дружбы — дом дискриминации», «Хватит убийств» — пройдя по Красной площади, демонстранты остановились у Спасской башни, где дали интервью западным корреспондентам.
К демонстрантам стали подходить партийные и министерские чиновники. Студенты отказались разойтись, требуя встречи в Верховном Совете для представления меморандума. Им предложили выбрать десятерых делегатов. Переговоры длились два часа. Затем протестующие двинулись к зданию Минвуза (тогда Жданова, сейчас Рождественка, 11) и осели во дворе Архитектурного института по соседству. Чиновники, в их числе министр образования Елютин, были недовольны — делегаты отказались говорить с ними за закрытыми дверями и предложили выйти к протестующим и выслушать меморандум.
Встреча в актовом зале Архитектурного института была, по словам Елютина, крайне напряженной и длилась два часа. Все выступавшие студенты при шумной поддержке аудитории отвергли данную Елютиным интерпретацию расизма в СССР как аномалии, зачитали меморандум с требованием расследовать гибель Ассаре-Аддо и другие инциденты: «Мы не убеждены в своей безопасности в этой стране. Когда нас бьют, никто не реагирует. Возможно, министр просто не курсе дела».
Опубликованное вскоре расследование показало, что смерть Ассаре-Аддо наступила в результате обморожения в состоянии алкогольного ступора. Ответ на вопрос, как студент оказался на окраине города и откуда появился шрам на его шее, так и не был найден или по крайней мере не дошел до широкой публики.
В результате декабрьской демонстрации не только усилилась идеологическая подготовка студентов из Африки, но, что важнее, больше внимания стало уделяться воспитанию интернационализма в СССР.
Эффекты советской пропаганды предстают здесь, как часто бывает, в двояком виде. С одной стороны, она в самом деле нейтрализовывала многие архаичные, в том числе расистские, предрассудки или как минимум блокировала их публичное выражение, подобно сегодняшней «политкорректности». С другой стороны, она же и вуалировала многие подобные уродства, что мешало более успешной борьбе с ними, приводило ко множеству разочарований, в том числе со стороны убежденных коммунистов и сторонников СССР.
Современная Россия унаследовала и приумножила худшие стороны той действительности. Сегодня трудно понять, то ли мы патриоты белого Запада, готовые спасать его от мигрантов и темнокожих, то ли по-прежнему борцы с Дядей Сэмом за счастье народов всей Земли. Ясно одно — отказ от советского интернационализма со всеми его прорехами чаще всего ведет к превращению расизма из постыдного бытового предрассудка в нечто естественное, будто бы узаконенное самой природой. В этом смысле история о том, как африканские студенты сначала впитали идеалы, рожденные когда-то в этом городе и в этой стране, а потом показали советским гражданам хороший пример борьбы за свои права, весьма актуальна.