Героиня рубрики «Мы живем здесь» Наталья Белоногова — автор интерьеров ресторанов «Гвидон», «Северяне», «Уголек», Pinch, White Rabbit, «Горыныч» и многих других — бесспорно, самый обсуждаемый дизайнер Москвы. Издатель «Москвич Mag» Игорь Шулинский встретился с ней в Доме на набережной, где Белоногова купила квартиру. Эта квартира как будто и есть Наталья, она очень на нее похожа.

Для меня этот дом — символ Москвы. Страшный и грустный, потому что истории жильцов дома ужасающе трагичны (ходят слухи, что здесь ночью можно увидеть призраков). Но и веселый: позже в этом доме снимали квартиры многие мои друзья и знакомые и здесь проходили самые веселые вечеринки. Ты купила эту квартиру, потому что хотела жить именно в Доме на набережной?

Да, я очень люблю этот дом.

Но это страшный дом.

Послушай, у меня в соседней парадной студия. Я минуту иду до подъезда, где она находится, а еще наверху у меня живут дети, где снимают квартиру. И мы друг к другу вот так вот ходим.

Я фанат, Дом на набережной — мой любимчик. Я сначала сняла здесь жилье, в котором сейчас у меня студия, поработала в ней…  Мне все здесь нравится.

Как-то мы с подругой вышли на балкон, стояли, курили, глядя в этот двор, самый открытый с видом на всю Москву. А другие дворы в этом доме как колодцы. И подруга моя говорит: «Наташа, так это же как в Питере». — «Ну конечно! Ну я же из Питера…  Но живу в Москве…  поэтому и искала такой двор, чтобы был как колодец, как в Питере, и с видом на высотки, как в Москве». А еще, смотри, крыша театра Эстрады, выглядит как звездолет. Помнишь фильм «Автостопом по галактике»?

Ладно, давай историю. Когда ты приехала в Москву, как началась твоя карьера? Как ты это помнишь?

Это был 1998 год. Я много ездила туда-сюда. Здесь у меня была студия с папой моей дочки. Мы тогда еще работали вместе и приехали покорять Москву. Хотели делать ее красивее. В 1998 году мы окончательно разделились. Сначала я занималась всякими частными проектами, сейчас перестала. Хотя Илье Тютенкову (совладелец ресторанов «Уголек», Pinch, Uilliam’s и «Северяне». — «Москвич Mag») дом сделала. То есть я работаю с теми, кто мне доверяет. Илья мне так сказал: «Наташ, делай, как считаешь нужным. Ты лучше знаешь, какой мне нужен дом».

Проект дома отличается от проекта ресторана, потому что когда мы говорим о ресторане, мы думаем о бизнесе, о целевой аудитории. Правда, когда мы рассуждаем об этом с Ильей, он говорит, что не любит этот термин — целевая аудитория. А Боря Зарьков (основатель ресторанного альянса White Rabbit Family. — «Москвич Mag») очень любит. Но не важно, дома — это другое, и я стараюсь ими не заниматься.

Говорят, твоим клиентом стать непросто…

Понимаешь, у меня своя тактика. Они как бы уже и не клиенты. Они становятся друзьями, людьми, с которыми я провожу много времени, обсуждаю не только проекты, но и все: книги, фильмы и многое другое. И я поняла, что нужно так делать с самого начала. Ты знакомишься с человеком, и к тебе приходит понимание — твой клиент он или нет.

А если человек — говно, ты отказываешься от заказа, даже если он коммерчески выигрышный?

Уважаемого Акселя Вервордта (бельгийский дизайнер и куратор. — «Москвич Mag») все знают, любят, уважают. Например, он построил дом Ким Кардашьян. Но перед тем, как подписать договор, он приглашает людей к себе на ужин, накрывает на стол. Они разговаривают не о проекте, не о договоре…

Одним словом, человек-говно пролетает. Но очень мало кто может себе позволить самому выбирать клиентов…

К счастью, я могу сказать, что с клиентами разговариваю. Ужин — это все-таки какой-то small talk. За ужином мы можем говорить о детях, фильмах, о том, где кто отдыхает. Так или иначе за вторым бокалом вина что-то можно такое личное спросить, что уберет вот эту составляющую: «Юристы подготовили договоры, бабла дофига», и так далее. Ты знаешь, если бы был ужин, я бы наверняка расколола людей, которые хотели быть моими клиентами. Вроде бы мы обо всем договорились. А потом неожиданно в проекте начали появляться вещи, которые они диктовали, а я это не очень приемлю. То есть я не люблю курить кальяны и не делаю подобные заведения. Но когда в проекте неожиданно появляются и кальян, и караоке, меня вообще начинает затормаживать…  И я говорю: «Стоп, мы не об этом договаривались. Я лучше выйду из проекта, потому что это не мое». И можно было бы обсудить это на ужине, сказали бы они мне, что у них в планах кальяны. Может быть, и не сказали бы, но я, возможно, почувствовала бы подвох.

Как-то мы делали проект с прекрасным Евгением Каценельсоном (основатель сети кафе «Братья Караваевы». — «Москвич Mag»), пошли пообедать и стали болтать о фильмах, книгах, детях, отдыхе. И в этот момент стало понятно, что нам вместе классно. Ну потому что и книги одинаковые, и фильмы…

Он хороший парень. Ты с ним работала?

Да, это был один из лучших проектов с точки зрения качества, взаимодействия и атмосферы для работы. Я сделала одну «Лигу Паб», но мы до сих пор друг друга трогательно поздравляем со всеми праздниками. И вообще могу тебе сказать, что это суперклассный человек.

Согласен. Ты сделала себе имя на ресторанах. На мой взгляд, рестораны Тютенкова и Зарькова — лучшие твои работы. У тебя определенно есть свой стиль. Можешь назвать три отличительные черты?

Я нежнейше люблю — сейчас будет смешное слово — бетон, да. Он мне кажется крайне нежным, потому что это тот материал, который как «голенький»…  Как правило, его покрывают красками, а дальше идут обои, панели, дерево, как бы отделка. А если его не обрабатывать, он становится таким зыбким. Он будет не скрывать, а, наоборот, открывать пространства. И все остальное, что ты покажешь рядом с ним — любая тряпочка бархатная, не знаю, деревяшка какая-нибудь, все будет казаться очень важным…

Я не большой приверженец декорирования. Это не значит, что я против. Вот в моих Grace или Buro Tsum много декораций, но любимые проекты те, где этот серый бетон выбивается. Бетон добавляет еще большего контраста, и ты в дизайне еще сильнее видишь человека. Понимаешь?

Понимаю. Но к бетону ты еще присоединяешь дерево, притом это дерево часто выжженное, опаленное.

Да, дерево — это как бы стать ближе к человеку. Из дерева важно максимально черпать тактильность.

Мне кажется, это Тютенков склонил тебя к деревьям.

Многие вещи мы открыли совместно с Ильей. Вот, видишь, я даже в квартире живу с деревом (показывает на огромный массивный буфет из грубого дерева). Это работа профессионального столяра-краснодеревщика Дениса Милованова. Потрогай этот буфет. Он очень тактильный.

Я пытаюсь окружить себя всем тактильным. Я, к сожалению, тысячу раз говорила и повторюсь еще раз: мы проводим слишком много времени, нажимая пальцами на экран телефона. Мне кажется, мы сами скоро станем такими же плоскими и гладкими, как присоски. Наши подушечки пальцев привыкли только к гладкой поверхности. В принципе, гладкая поверхность — это классно, почему нет. Но, знаешь, только дерево нам может дать тепло ощущений, плюс тактильную энергию, которая поможет всколыхнуть нашу мелкую моторику.

Деревянные вещи — это очень важный элемент нашей жизни. Это как будто вещи из прошлого. Мы как будто уходим в язычество, наделяя дерево душевными или духовными качествами.

А третья составляющая?

Свет. Освещение, да. Люстры могут быть керамическими или еще какими-то. Но я нежнейше люблю освещение такими спотами, как бы отрывочно. Оно дает возможность подчеркнуть такую театральность действия. Хотя я не очень люблю театр.

Но если подытожить, то получается скандинавский стиль?

А мне кажется, совсем не скандинавский.

 Бетон, дерево…  ну хорошо, уточним — датский.

Вот уж не знаю. Здесь скорее такой японский ваби-саби. Просто этот японский стиль скандинавы себе забрали и переосмыслили.

Как бельгийцы в одежде? Как Margiela переработал Yohji Yamamoto?

Вот знаешь, бельгийский стиль мне даже ближе. А скандинавы забрали все главное из японского и залощили мебель. Я очень много ездила на скандинавские мебельные выставки и не могла там себе ничего купить.

Потому что она слишком сделанная?

Она, во-первых, суперсделанная, а еще она по пропорциям и по светлости своей (сейчас это будет звучать немного «фу»), простите, но она такая детсадовская. Не знаю, как это охарактеризовать. У меня есть такое ощущение, что я в каком-то чистеньком детском саду. Там белым покрасили окошечки, положили белые скатерочки, кучу подушечек, а все это я не люблю.

Мне ближе чистое пространство уже упомянутого Акселя Вервордта, в котором нет места лишним деталям. Мы склонны, к сожалению, обрастать вот этим всем мещанством, даже я.

То есть скандинавский стиль для тебя мещанский?

Да. Вот у меня есть книжный шкаф. Я жила в семье, где книги стояли в три ряда, иногда их ставили уже на пол. Знаешь, я понимаю, что мое первое слово было «книги». Вот до чего меня довели — я устала от книг! Места для библиотеки, как видишь, у меня нет, поэтому все книги закрыты в этом шкафу. А поверхность шкафа — экран для проектора.

Ты спрятала книги?

Я спрятала книги, но они не могут быть все спрятаны, потому что я с ними работаю. Вот есть некоторое количество книг, которые бесконечно открываются, выкладываются, собираются…

Тогда получается, что ты тяготеешь не к скандинавскому стилю, а к минимализму.

Минимализм — да. Но все идет от функции. Тяжело сделать в ресторане минимализм. Почему? Потому что люди постоянно работают. Даже когда я на кухне готовлю, тут все замылено…  Повара в «Северянах» просили поставить им какие-то полочки, а в результате ты видишь, как у них чисто. Я отбилась. Они просили — я ныла и не делала, а они настаивали. Тютенков понимал, почему я борюсь. Но с другими был конфликт. А ты, понимаешь, согласишься с одной штукой, и дальше пойдут всякие пластмассовые хрени. Люди с кухни не любят меня. Но, по моему опыту, если мы настаиваем на том, чтобы оставить кухню в такой чистоте, то там будет безупречно. Как сейчас в «Пинче» и «Северянах».

А какой твой любимый проект?

У меня три: «Северяне», «Пинч» и «Уголек». Мои три кита или три котика.

«Уголек» был первый, поэтому он, наверное, выделяется. «Уголек» не такой чистый, как твои другие проекты. Он немного Берлином пах.

На «Угольке» я училась говорить «Нет, нельзя!».

А что ты говоришь? Каковы твои аргументы?

«Ребята, все же за секунду зарастает каким-то барахлом». А потом есть много хитростей. Клиенты не видят весь этот бэк, что происходит на кухне. И в этом очень важная заслуга света. Свет помогает нивелировать большое количество дрызга, когда ты все ненужное можешь оставить в тени. И направить свет только на то, что тебе надо подчеркнуть.

Ты делала японский проект Зарькова Ikura, он такой большой и убедительный…  Насколько было тяжело?

Тяжело настаивать на каких-то решениях, которые я придумывала. То говорили, что нет денег, то, что нет времени, а иногда, что это вообще сделать невозможно. Больше всего я не люблю из этого слово «невозможно», потому что для меня это вызов. Если ты думаешь, что это невозможно, то давай сядем и подумаем, как это можно сделать.

Но Зарьков с пониманием относился к тебе?

У нас с ним есть доверие, что я гундошу не просто так.

Какие еще ты делала проекты для Зарькова?

White Rabbit, «Горыныча», «Гвидона», «Красоту». Что еще? Ну вот и все. А, She и «Красоту» в Дубае. Вот так с огромным удовольствием. Это такие сильные проекты.

Основные, можно сказать.

Но главное, что я говорила: «Боря, ну дай мне додавить, не дай им меня сломать».

Ты когда-нибудь в отчаянии бываешь?

Бываю. Я это использую. Они могут давить, и я говорю: «Мне вообще уже все равно, делайте как хотите». Как мамина манипуляция. Но это уже последний мой метод, это крик отчаяния, но я использую все приемы до конца.

Хорошо, а есть рестораторы, с которыми ты бы не работала? Которые тебе претят по духу?

Я просто не работала, например, с Раппопортом. Но не потому, что мне там что-то нравится или не нравится, а потому что просто не случилось.

А с Антоном Пинским?

С Пинским мы четыре раза вели переговоры и ни разу не договорились. Я не могу строить отношения, когда мне говорят: «Построй мне ресторан за четыре месяца». Я понимаю, что не могу, у меня не получится.

А с Сашей Оганезовым?

С Оганезовым мы пытались работать, и чего-то у нас не получилось. Что-то пошло не так. Мы созвонились и такие: «А давай больше не будем делать, не идет». — «А давай не будем». Но никаких разногласий не было, просто я рисовала, а он видел что-то другое.

А ты не устала от своего минимализма? Не хочется, например, прыгнуть в типа «Барокко Версаче» и сделать то, что ты никогда не делала?

Конечно, вот и «Гвидон» получился.

Да, похоже. Я просто там редко бываю…

Все-таки ресторан «Гвидон» — это сумасшествие, потому что, знаешь, мы «засиделись». Мне говорили: «Ну, Наташ, это что вообще такое?» Там же люстры предназначены для огромных залов, а я их туда фигачу шесть, а одну вообще делаю своими руками и спускаю на пол. Мне казалось, что мы так устали в пандемию, что люди, вернувшись, офигеют. Когда ты засиделся, хочется выйти на улицу и надеть сразу три платья.

То есть «Гвидон» — это как бы три платья?

Да. Например, я не просто ношу кольца на руке, а я еще фигачу диадему и хочу так выйти, потому что я устала сидеть дома в пижаме.

А сейчас он тебе не рябит глаза?

Я там очень давно не была. Я подумаю, надо сходить. Что еще. Недавно я сделала дизайн Biwon, это новый ресторан азиатской кухни, вот только-только открылся. Три дня назад мне звонит оттуда Илья Тютенков и говорит: «Ну что ж, я дошел. Крайне необычно». Как ты говоришь, скандинавское. Но при этом именно линии мебели взяты из корейского народного творчества. И там есть еще парочка вещей. Например, там из декора на стене есть 3D-печать. Все по индивидуальным эскизам.

Многие наши знакомые покинули страну. Ты как себя чувствуешь, живя здесь?

К сожалению, мы переживаем довольно нервную ситуацию, которая особенно влияет на чувствительных людей, творческих. И иногда ты качаешься на вот этих качелях: «Что я могу и что не могу»…

Перестать читать новости? Ну да, было бы хорошо. Поговорить со специалистами, психологами? Да, очень полезно. Иногда сложнее сосредотачиваться, я вот очень чувствительный человек, меня шатает. Нельзя обрастать броней, нельзя делать вид, что тебе все равно, потому что это перекрывает доступ к какому-то вселенскому разуму, который творческому человеку обычно доступен.

Оставаться «голеньким» и открытым ко всему значит, что ты будешь ранен. А что делать? И вот ты такой раненый, творческий, но как-то с психологами, с афобазолом, но идешь. И знаешь, что спасает? Все дело в ответственности. У тебя полно людей, за которых ты несешь ответственность, которых ты банально принимаешь на работу, которые рядом с тобой, родители, дети, котики, любимые друзья. Это что-то очень важное. И ты должен находиться в этом неспокойном состоянии.

Я не люблю фатализм, как у меня мама любит говорить: «Где родился, там и пригодился», «Это наш крест» или «Значит, это нам все дано судьбою». Нет. Я хочу в другом состоянии находиться. Есть притча про Будду. Когда он вышел из леса, там себя истязал, не пил, не ел, не одевался, не мылся, не расчесывался и вышел на берег реки. Вдоль берега плывет лодка с учителем и учеником. Один учит второго натягивать струну на скрипку и говорит: «Слабо натянутая струна дает вялый звук, сильно натянутая струна визжит».

И Будда примерил это все на себя и понял, что все это его истязание без еды и всего остального — это сильно натянутая струна. Тут проходящая мимо женщина предложила ему поесть рис. Он согласился. Стал есть. И достиг гармонии. Мы, к сожалению или к счастью, находимся в той ситуации, когда надо искать гармонию, что для нас, простых смертных пупсиков, в этой ситуации дико сложно. Надо уметь быть и спокойными, и неспокойными. И все-таки как-то звучать красиво.

Фото: Михаил Лоскутов