Анатолий Титунин придумал совершенно невероятные бани «Гуси-Лебеди», которые не похожи на нашу традиционную русскую забаву, а скорее на какие-то мексиканские ацтекские дела про медитацию и силу духа. Герой нашей рубрики «Мы живем здесь» — один из тех, кто уверен, что нужно жить здесь и сейчас и что без него этой стране будет плохо.

Объясни, как такой серьезный деловой человек решил заняться таким, казалось бы, несерьезным делом, как бани?

Слушай, ну это личная история. Работа моя до банной была связана с командировками. Очень много летаешь, решаешь в регионах вопросы. И в этот момент у меня родились сыновья-погодки и выяснилось, что, оказывается, у мужчин в раннем детском возрасте (где-то в районе 4–5 лет) появляется потребность не только в маме, но и в папе. А папа постоянно в самолете: во вторник улетел — в пятницу вернулся. Ну и когда детьми-то заниматься? Мы с женой придумали историю, что нужно какое-то объединяющее семейное мероприятие, которое было бы постоянным, регулярным и которое было бы посвящено семье. Наилучшим решением оказалась баня. В городе Ногинске, где мы живем, недалеко от Москвы, нашли лучшую на тот момент баню. Мне это оказалось очень интересно — баня такое пространство, где только твои близкие, ты там предельно обнажен, в том числе и в ментальном смысле. Если у детей возникают вопросы, ты уже не можешь сказать, что у тебя телевизор, телефон, дела…  И эта тема в меня зашла. Когда пришлось менять сферу деятельности, я подумал: а почему бы нет? Я пришел к Вере, супруге, и сказал: «Мы будем строить бани!» Она сказала: «Что?» — «Да, мы будем строить бани». И были построены «Гуси-Лебеди».

У тебя роскошная локация на берегу реки. Как ты ее нашел? По блату?

Я нашел три места по спутниковым снимкам, до каждого доехал.

Что было на месте, где сейчас «Гуси»?

Там было как в каждом подмосковном лесу, наверное, в то время — болото, комары, помойка, и туда ходили местные жители. Судя по шприцам, часть местных жителей была неизлечимо больна, а другая часть жарила там шашлыки. Из чего жарили, я точно не знаю. В общем, такой захламленный подмосковный лес.

Мне это место жутко понравилось, потому что вода, потому что это все-таки находится в городе. В общем, сошлось все и тогда еще можно было прийти просто к главе администрации района. Я когда пришел, у меня было три минуты. Я сказал: «Слушай, я баню хочу построить». — «Это вот этот вот бл*дский цирк с клоунами?» — «Не-не-не».

А я же не знал, что буду там строить, но меня уже понесло. Я сказал: «Стыдно не будет». Он сказал: «Серьезно?» Я говорю: «Да». Мы хлопнули по рукам.

То есть ты еще не нашел формат, когда пришел?

Нет, формата еще не было, просто желание построить что-то необычное. Я же маркетингом занимался, и главный принцип: если ты хочешь выйти на рынок, не важно, с каким продуктом, он должен быть необычным, отличаться, вот иди и найди отличия. А все бани того времени — это какие-то полуподвальные помещения, грязные, без окон, без дверей и полна горница людей.

Средства в кредит взял?

Нет, свои были. Я успел на тот момент заработать, у меня была компания, производство, я был хорошим продавцом и с деньгами…  Не могу сказать, что у меня были прямо там миллионы, но на баню хватило, я построил первые три домика. Поскольку это были каркасники, понадобились очень небольшие вложения. Мы вообще первые пять лет работали на дровах, я не мог себе позволить газ подключить, потому что это дорогой был проект. Но главное, что это были не кубические, а круглые бани.

Да, как будто из Мексики. Появились какие-то спонсорские деньги, когда ты начал расширяться?

Знаешь, нет. Схема работает так: ты сделал продукт — за него заплатили люди. Ты можешь эти деньги потратить на себя, можешь — на продукт, его улучшить. Я вот последние, наверное, десять лет те деньги, которые зарабатываю, трачу на продукт. Я не купил себе яхту, скажем так. У меня иногда спрашивают: «А проект окупился или нет?» Да я себе даже такого вопроса не буду задавать. Он такой, он живой, он живет. Это как с ребенком.

Все это было придумано для иностранных туристов. Но сейчас иностранный туризм не в лучшей форме. Что ты будешь с этим делать? Переориентируешься на внутреннего потребителя?

Мне посчастливилось поездить по стране. Уж какая она есть, такой я ее и увидел. Я был на Камчатке, на Байкале, и это стоит увидеть — правда.

Согласен. Плато Путорана, Байкал, Норильск…

Да-да, есть совершенно фантастические места, в которых нет никакого сервиса и непонятно, как туда вообще доехать. Но, может быть, в этом и большой плюс, потому что, знаешь, это как стать уважаемым человеком: надо просто подождать, пока умрут те, кто знал, какой ты мудак. И пусть ты находишься в начале какого-то процесса, а российский туризм точно в начале, но рано или поздно ты попадешь в учебники. Если при этом выживешь, конечно, и готов пахать. И тебя будут изучать. Поэтому я и взялся за все это. Мне иногда задают вопрос: «Слушай, а дальше какое развитие? Ты будешь дальше строить бани?»

Ну да, бани в Москве. Я слышал, ты открылся в Сокольниках.

Развивать это в разных местах — да, а в самом нашем комплексе — нет, не буду. Почему? Потому что есть риск превратиться в динозавра. У тебя отгрызен уже хвост, а до мозга только дошло, что ты хвост потерял.

Ну подожди, «Гуси-Лебеди» тебе же хороший доход приносят? Потому что цены у тебя — как съездить в Турцию.

У нас не было задачи сэкономить. Я отвечаю на этот вопрос очень просто: я работаю с дорогими мне людьми.

Цинично звучит!

Я не могу работать с дорогими людьми дешево, правда. Когда мне говорят: «Слушай, дай какие-нибудь скидки», — я грустно смотрю на человека. Мне что? Воду нагреть поменьше? Пара недодать?

Баня такое место, где люди договариваются. Они в бане без одежды, но я уверен, что среди местных областных властей тебя хорошо знают и они наверняка получают «подарки» от тебя в виде каких-то услуг: получить баню на день, парение, что, не бывает так? Они ведь тебе тоже помогают как-то? Мы живем в России все-таки.

Нет, так не происходит, так и не может произойти. Я могу помочь. Моя бабушка Прасковья Алексеевна осталась одна, без мужа, с семью детьми. Все получили высшее образование, при том что у нее четыре класса. У нее такая житейская мудрость: ты не можешь отказать человеку, который просит у тебя помощи. Можешь ли ты ему помочь — это второй вопрос, но отказать ты ему не можешь.

Отличная история для оправдания взяточничества. Это очень здорово — когда у тебя попросили!

Если я попрошу у тебя чая, ты мне можешь отказать?

Нет! Никогда! Хитро.

Нет, не хитро, это очень правильно. Россия же за то, что должно быть справедливо — вот это понятие очень широкое. Помнишь, у Задорнова, по-моему, было: в чем различие русских и англоязычных товарищей, когда заглядывают в пустую комнату? Они говорят: no body — нету тела, а наши говорят — ни души. Все зависит от наблюдателя. Вот этот кот Шредингера, который сидит в ящике и мы не знаем, умер он или нет, пока не посмотрим, мы тоже такой кот. Что такое справедливость — это даже не суд определяет. У нас сколько судебных решений, которые по закону абсолютно верны, но по сути своей несправедливы — и этих примеров очень много.

Я согласен, тогда перейду к следующей теме плавно. У нас непростое время, это был тяжелый год, многие наши соотечественники переехали. Так случилось, что теперь везде — в Америке, Грузии, Аргентине, Армении — огромные очаги русской культуры. Так что тебе мешает уехать в Германию, во Францию? Твой опыт интернационален, ему везде будут рады.

Вспомни Прасковью Алексеевну и ее принцип: ты не можешь отказать. У меня правда очень много гостей, в том числе из разных стран. Ко мне приходят, как у Булгакова, «собачку говорящую посмотреть», есть предложения из Испании, Америки, даже из юго-восточных стран…

Какие-то идиоты-политики пытались отменить русскую культуру, но наша культура как одуванчик разлетелась. Они-то думали, что нас похоронили, а оказалось наоборот — семена разлетелись по всему миру.

Кто нас хоронил?

Мы о справедливости говорили, так вот, я встречался с таким мнением, что несправедливо — русские имеют так много и при этом так безалаберно у нас все организовано. У меня есть товарищ, ирландец, он давно живет в России. Он мне сказал: «Вот удивительно, я могу нарисовать вам, как должен выглядеть банный комплекс, а у вас все равно на выходе получается русская деревня». Это как в анекдоте про директоров АвтоВАЗа и «Тойоты», когда ворота открываются и оттуда вываливается не «Тойота», а «Лада». Он говорит: «Да что ж такое-то, это место проклято, все, что ни делаете, все равно к каким-то своим базовым настройкам возвращаете». У нас такая большая территория, что ни делает руками народ — очень талантливо, а если это соединить — получается кривой забор в русской деревне. Ты же в Италии был? Я всегда удивляюсь: почему если это итальянская деревня и там забор кривой, он все равно красивый? И тут еще одна проблема: когда у тебя получается не «Лада», а забор неожиданно прямым, все приходят и говорят: «Слушай, а чего у тебя не “Лада”-то получилась? Ты не родной? Не наш какой-то забор, ты неправильно сделал».

Ты экспериментируешь? Строишь красивый забор там, где должен быть кривой?

Нет, это не эксперимент, это позиция. Вот ты приедешь в Сокольники, где я построил новую баню, и увидишь. В большом городе есть дефицит эмпатии, и когда ты встречаешься на достаточно маленьком пространстве и там есть другие люди, ты вынужден о них заботиться, чтобы они заботились о тебе. Получается, баня — это социальная игра.

Не понял. О ком ты заботишься в Сокольниках? О москвичах?

О людях, которые туда приходят. Там очень интересная публика. Говорят, что нужно работать для своей аудитории. Отчасти это правда, но иногда место делает эту аудиторию.

Я родился в этом районе.

Это прямо в парке находится, справа от центрального входа. И туда, знаешь, иногда — штрих такой — приходят очень уважаемые люди и говорят: «У меня два джипа охраны, как подъехать?» Я говорю: «Триста метров по парку входит в стоимость. Поставь на парковке и дойди пешком». Он: «Я пешком не хожу». — «Ну когда-то надо начинать». Он говорит: «Слушай, это прикольно». — «Ну, во-первых, это не ко мне вопрос. Если ты настолько крутой, то решай с руководством парка, можешь ты туда заехать или нет. Я не могу решить этот вопрос, но у меня есть лучшее предложение: пройдись по парку. Мне не интересно, как ты будешь ко мне идти, мне интересно, какой ты будешь возвращаться от меня, это важнее для тебя. Я о тебе буду заботиться». Это такое достаточно наглое утверждение — когда родитель знает, что будет с его ребенком. И он ему дает эту возможность и потом наблюдает за ним: я знаю, что с тобой будет. И ты будешь возвращаться, и тебе будет хорошо.

Понятно. Я правильно понял твою позицию, почему ты не переехал в другую страну? Если ты отдашь на откуп чужим людям лучшее, что есть, все заговняют. Когда ты что-то строишь, ты должен быть там, без тебя не сделают, правильно?

Да, это основное ограничение.

И все же, если у тебя будет предложение сделать какую-то интересную работу в Испании или Японии, ты поедешь туда жить?

Скорее всего, да, но буду искать партнера, который будет разделять мои ценности. Дело не в контракте и деньгах. Перед ковидом у меня был очень хороший контракт на создание подобного ретритного комплекса в Кремниевой долине, и аргументация была просто железная: слушай, здесь максимальная концентрация людей, у которых есть деньги, это самые большие деньги, которые есть в мире, и они точно требуют твоего участия.

Ты как же с долины соскочил? Из-за болезни?

Да, начался ковид.

А сейчас вернуться уже никак?

У меня есть план.

Все-таки ты готов уехать отсюда?

Отсюда? Нет, здесь — основа! А потом это неправильная позиция. Если бы я, как Гагарин, решил свалить с планеты — это, наверное, да.

Гагарин с планеты не свалил, он вернулся, и это закончилось трагично.

Мы с тобой родились в империи…

Помнишь, у Бродского? «Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря… »

Ну, конечно, лучше у моря. Дело вот в чем: человек с имперским мышлением не пытается переделать других.

Я с тобой не согласен. Вспомни английскую империю и что творили англичане в колониальных землях.

Подожди, давай о России. Когда Россия приходила в Сибирь, имея под боком Китай, наши умудрились отрядом казаков в сто человек отхапать себе территорию, равную Европе. Как они это сделали? Первое: казакам было все равно, кому молятся местные, они никогда не приходили и не говорили: примите униатство или православие, да молишься ты своему богу и молись. Они никогда не заставляли учить русский язык. Англичане тоже, кстати, никогда не заставляли учить английский язык. Почему? Потому что ты и так будешь учить английский язык, просто без него не справишься. Вот секрет их колониальной политики.

Извини, твои слова не выдерживают критики. Или ты забываешь: все империи были крайне жестоки, и англичане вырезали население того же Афганистана. Турки вырезали тоже все, что могли. Просто у империй бывают разные периоды.

Ну это не государственная политика!

Как не государственная? Была политика России, политика Англии, политика Османской империи — все уничтожали, заставляли поклоняться и чтоб народ жил по их правилам. У всех был такой период, какую бы ты империю ни взял. Может быть, только Арабский халифат в свое время давал жить и евреям, и христианам, и мусульманам, но это скорее исключение из правил. Любая империя проходит период страшной агрессии. Лишь потом, когда империя дряхлеет, она становится беспомощной, и приходят гунны…  Поэтому не понимаю, что ты хочешь сказать. Невозможно гордиться, что родился в империи, русский ты, американец или еврей. Это глупо, не от тебя зависит, где ты родился.

Вот даже в собственный день рождения единственный человек, кого я поздравляю — это мама, потому что благодаря ей я есть. Это все-таки ее праздник, даже не мой. Тем не менее пространство определяет наш характер. Как ни парадоксально, именно империя делает нас развитыми.

Одним словом, тебе здесь хорошо?

Слушай, а почему я должен отсюда уезжать? Это моя страна. Мало ли с кем я тут не согласен! Это моя родина, я не говорю про политический строй, про имперскость. Мне когда-то, в начале конфликта, пеняли, что Крым не твой. Я сказал: «Не, Крым мой, знаете, почему? Я там с мамой в пять лет был. Я ощущение этой пыльной травы и ракушки помню».

Не твой как собственность, а твой как ментальность.

Да! Я там родился, мое детство там прошло. В смысле не мой? И в этом плане и имперскость — вся эта большая страна — она моя.

В таком случае и Америка, и Италия тоже могли быть твои, если бы ты там провел детство, так?

Да, ты правильно понял. У меня в кабинете висит узбекский халат, который мне подарила бригада из Самарканда, которая строила «Гусей», они очень хорошо работают с глиной. Бригадир был моим ровесником, он профессор-реставратор, историк, который умел работать. Он строил нам хамам, плитку выкладывал и все прочее. Ну да, в Узбекистане не так хорошо оплачиваются исторические труды, лучше работать в России на стройке. Но у меня было полное уважение, и я не мог себе представить, чтобы относиться к ним как к людям второго сорта. Хотя, безусловно, среди них есть люди ужасно мерзкие и вообще неприятные, но если в Глухово выйти в город вечером и ты встретишь там местных, то они будут разговаривать с тобой на чистом русском языке, правда, не понимая значения слов, которые произносят. Так что нет, здесь такой случай, когда ты смотришь на человека. И вот это потерять — это уже прямо очень тяжело. Могу ли я уехать? Конечно, могу. Но у меня есть точное ощущение, что здесь станет от этого хуже. И у меня есть ответственность.

Ой, я тоже так думал всегда, но, по-моему, это наша иллюзия…

Может быть. Во мне есть русский код. Я в этом не виноват, но меня так воспитали. Мы как-то приехали в Турцию, у нас был забронирован отель. Парень с ресепшна сказал: мы вас ждем, приезжайте, у нас свободные места. Но в том месте оказалось два отеля с одинаковым названием, а навигация была кривая. И мы приезжаем, а там частная вилла. И все равно нас пустили. Мы переночевали, нам сдали виллу за 80 долларов, с утра завтракали с хозяйкой. Маму этой хозяйки когда-то вывезли из Грузии, она никогда не была в СССР, знает три слова на русском. Мы два дня прожили у нее на вилле как гости, она нам принесла долму, она замужем за турком, художником, который все это построил. Случайная встреча людей — и на второй день это была моя Прасковья Алексеевна, которая мне рассказывала местные истории.

Слушай, но эта история говорит о том, что родину можно оставить в душе, поменяв, например, пространство.

Многие уехали из России, потому что ощутили свое бессилие что-либо поменять. Психолог Виктор Франкл, который прошел концлагерь, вывел формулу: первыми погибли те, кто не верил, что можно выжить. А выжили те, кто занимался своими делами. Я занимаюсь своим делом.

Американцы давали Франклу визу, а его семье не дали, и у него был выбор, остаться без семьи или остаться с ней. Он остался. Он был очень хороший психолог, и высокопоставленные эсэсовцы его, что называется, крышевали. И он все равно оказался в концлагере, и семья там оказалась. Но это был выбор. Почему он не уехал в Америку? Он в Америке заработал бы денег, ну и так далее. Но он не мог оставить своих близких и свою землю.

Кстати, мой ребенок поедет в Дубай учиться, и я нахожусь в очень интересном таком положении: ребенок еще маленький, соответственно, и маму туда, в Дубай, учиться. А почему я должен менять планы? А я? А я здесь. Может быть, там не супершкола, но у моего ребенка будет этот опыт. Я не верю в какие-то там знания, сейчас, наверное, важнее умение эту информацию добывать в разных средах.

Тоскливо будет. Ребенок там — ты здесь.

Наверное.

У тебя еще другие дети остались.

Знаешь, у мужчины всегда есть варианты.

Фото: Татьяна Либерман