Оуэн Мэтьюз написал три романа, и все они о России. Первый — как мы веселились в 90-е, второй — о трагической судьбе разведчика Рихарда Зорге. И третий — отрывок из которого мы публикуем — о герое рок-оперы «Юнона и Авось» капитане Николае Резанове.

Когда я был маленький и жил в СССР, то, читая романы и повести о капитанах, полярниках, поражался, почему все эти герои такие монументальные, не живые, как будто в туалет не ходили. Вот читаешь про Колумба и не понимаешь, он то ли герой, то ли фашист.

Книга Оуэна Мэтьюза о том, как мы завоевали большую часть Аляски и присоединили к империи Русскую Америку. Господи, каким ужасом и дрянью мы насытили эту землю. Другое дело, что и Кортес в Мексике, и тот же Колумб делали примерно то же. Но западные историки пишут об этом, не скрывая жесткой правды. А у нас любая правда об исторических персонажах оборачивается скандалом. Книга Оуэна Мэтьюза — настоящий подарок для тех, кто любит русскую историю и хочет в ней разбираться.

Я встретил Оуэна Мэтьюза на Иркутском международном книжном фестивале, организованном фондом «Вольное дело», в августе этого года. Мы благодарны «Вольному делу» за предоставленную возможность побеседовать с участником фестиваля, автором нашумевшей книги «Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке» и старым тусовщиком, завсегдатаем самых угарных московских вечеринок.

Все твои книги связаны с Россией.

В общем-то да. Вся моя жизненная деятельность связана с Россией.

Но ведь ты же родился не в России?

Не родился в России, но потому она мне и интересна. Здесь есть вечная загадка, не все так просто, не так, как с моей реальной родиной — Англией.

Ты родился в прекрасной стране…

Я ее не люблю. Не то чтобы она нехорошая страна, но во мне сидит очень глубинная любовь и увлечение Россией. Несмотря на то что я родился в Англии, я ей никогда не принадлежал. Я чувствовал в себе эту разницу. Моя мама на меня влияла. Она русская. На всех влияет мама, естественно. Но она какой-то особой, яркой и сильной воли человек. Это все было связано, конечно, с русской историей.

Великобритания и Россия — это империи-враги.

Второй раз за несколько часов слышу эту реплику.

Я не про сейчас. Я не говорю про XXI век. Я считаю, что в XIX веке, если рассматривать геополитические интересы России и Великобритании, если ты вспомнишь Турцию, Грибоедова, то две эти империи были врагами.

Воевали-то один раз.

Воевали один раз, но политическая война длилась долго. За Азербайджан, за нефть…

За всю историю Россия и Великобритания воевали один раз. Мы были союзниками против Наполеона, союзниками против Германии. Раз, два…

Две империи — Российская и Британская, я говорю про период еще до ХХ века — были очевидными соперниками.

Они были конкурирующими, но надо разделять конкуренцию и враждебность.

Да, конкурирующими. Так вот у тебя в душе есть британская часть от твоего отца и есть российская часть, которая от твоей мамы. Ты не чувствовал конфликта, конкуренции внутри себя?

Ты абсолютно правильно заметил. Я об этом и говорю, что у меня всегда был диссонанс в семейной жизни. Вот этот эмоциональный ключ, в котором моя мама разговаривала и жила. Для английской действительности мама была как бы горячее, ярче, страстнее. Она жила какими-то другими эмоциональными темпами, чем окружающие в этой буржуазной английской жизни. Любой писатель сознательно и бессознательно копается в противоречиях, в фундаментальных вопросах, которые касаются его мироздания в детстве. Это глубинные вещи. И действительно, все детство я рос идеальным, правильным англичанином, но при этом у меня была русская составляющая, та часть, что и создала этот диссонанс.

Я всегда чувствую себя человеком, который играет роль. Играет в то, что он англичанин, а на самом деле все по-другому.

И когда я приехал в Россию…

Когда это было в первый раз?

В 1976 году, когда мне было 5 лет. А уже во взрослом возрасте, собственно, когда мы с тобой и познакомились, я приехал в 1995-м. Тогда я понял, что нашел место, которое мое. Что я влюблен в него…

Твоя мама обрадовалась?

Нет, она мне писала каждую неделю письма, тогда еще мы писали бумажные письма, с текстом: «Будь осторожен: раз — с водкой, два — с женщинами, три — с машинами… »

Она не подозревала, что был еще кокаин.

Она вообще не могла представить, да и ни один порядочный интеллигентный советский человек не мог себе представить…

Чем занимается ее сын…

…какой п***ц происходил с их страной. Сын-то ладно, а со страной-то что! Так резко. Внезапно. Я, может быть, не очень этим горжусь сейчас, но на самом деле тогда меня очень притягивала эта постсоветская фантасмагория.

Она всех притягивала.

Было что-то очень темное, но при этом прекрасное. Старый мир умер, новый еще не родился. Были какие-то всплески, пир во время чумы…

А ты помнишь своих приятелей, с кем ты тогда общался? Что с ними произошло? И с русскими, и с экспатами. Я помню нашу тусовку. Она была очень большая.

Самый яркий — это, наверное, Владик Монро. Был момент, когда у меня были подруга, банкирша Пати, и ее друг Рейв. Рейв и Пати. Он был фотограф, ну якобы. На самом деле — самозванец. У него просто была камера. И большую часть времени он просто тусовался, принимал наркотики и трахался. Пати работала в каком-то инвестиционном банке, снимала чудовищно дорогую квартиру на Ростовской набережной. Однажды мы там оказались с Владиком, у него был кетамин…

То, что Владика и погубило в конце концов.

Он много от чего мог умереть в итоге. У него это было по-медицински, со шприцом, не внутривенно, а внутримышечно. Я побоялся, если честно. Он мне сказал, что кто-то должен быть врачом, и я надел этот белый халат и колол всех в жопу. Они там все впадали в какие-то поросячьи судороги. Я сижу, летний рассвет в этой богатой квартире, и там Владик, глаза дрожат, они все под невероятным кайфом. И я думаю: мне конец. Секунда проходит — какая лирика. Все мои друзья мило спят.

Владик даже жил у меня в тот момент: я снимал квартиру на Петровке. И занимал у меня деньги, когда очередные драмы у него происходили в жизни.

Ты знал, что Владик был талантливым художником? Или он был для тебя тусовщик?

Я знал, что он художник. На Большой Якиманке были его плакаты на трехэтажном здании, образы Гитлера и Мэрилин Монро.

Ты понимал, что он человек талантливый, или не понимал?

Конечно, я понимал, но я его не воспринимаю как одного из художественных титанов нашей современности.

А он титаном оказался. Ты не согласен? Я вот считаю, что он титан.

О Синди Шерман пишут в учебниках, а вот про Владика Монро — не знаю…

Напишут. А еще кого ты помнишь кроме него?

Ну у меня был короткий драматический роман с девушкой Яной, которую убили.

Шеленковой?

Да. Я написал об этом в своей первой книге. Это была очень короткая и трагическая история.

Ты знал, что у нескольких людей одновременно был с ней роман?

Ну, конечно, я подозревал. Она тусовщица…  и прекрасная…

Такая настоящая it girl.

Я вообще был в безумном восторге, и это был поворот сознания, что она вообще могла обратить на меня внимание. Это было мимолетно. Ну сколько раз мы встречались? По пальцам пересчитать. Но я был абсолютно в нее влюблен, как и пол-Москвы. И, конечно, это было, как я пишу в своей книге, жестко, но закономерно. Есть в этом логика, что Москва ее поглотила. Она жила вот в этой сказочной, удивительной, сумасшедшей, несуществующей жизни. Я не мог бы ее представить старой, толстой, замужней. Как герои кино, которые должны умирать молодыми. Если бы она была героиней моего романа, я бы тоже ее убил.

Но в 90-х эта богема была достаточно маленькой частью моей жизни. Я был репортером, сначала в The Moscow Times, потом залезал на Курском вокзале под платформы, разговаривал там с бомжами, малолетними проститутками. Я дружил с Сашей Хирургом, он меня катал по Москве.

И в это же время ты познакомился с Марком Эймсом? В эти же годы? Правильно?

Мы были еще как знакомы. Я тогда создавал The eXile. Я нанял Марка Эймса.

Собственно говоря, ты сделал его знаменитым? Кто там был второй человек?

Мэтт Тайбби. Я никаким боком не хочу отнимать их славу, потому что именно они сделали The eXile. Но факт остается, что я был первым редактором этого проекта.

Для истории журналистики в России это очень важный проект. Помнишь, у них вышел номер, посвященный трагедии 11 сентября — с х**м на обложке.

Это не х*й — это самолет.

Точно. Там сидела женщина на коленях перед мужиком, а в окне — огромный самолет. И она говорила: «Ой, он такой большой», — помнишь?

Это уже за гранью всего.

У них много такого. Они гениальные.

Есть известная, легендарная рецензия: «Единственные слова, о которых сейчас современные писатели заботятся — это “неслыханно” и “шокирующе”». На самом деле редко о чем ты скажешь — это неслыханно. А вот это был какой-то п***ц в квадрате. Это было просто неслыханно. Все ох**вали, когда это читали. А сейчас, знаешь, они испытывают последствия этого.

В чем их обвиняют? Они же далеко от нас…

Митушницы. Эймс когда-то писал, что его подруга забеременела и он якобы угрожал ее убить, если она не сделает аборт. Это все было, между прочим. И феминистки подали на него в суд.

Ну послушай, так это же было давно. И он же не стал таким известным в Америке? Что к нему цепляться?

Во-первых, если взять конкретно историю The eXile, они позволили себе то, что в Америке, да и в России никто не мог. Они нарочно пытались прощупывать грань дозволенного. И не нашли. Грани не было.

Это могло быть только в России 90-х. Удивительно…  И как дальше пошла твоя жизнь в России?

Я пошел по корреспондентскому пути.

Ты же уехал в какой-то момент?

Да. Я стал корреспондентом Newsweek и поехал в Чечню. У меня было 13 командировок. И это было сильное впечатление.

Тебя не отвратило это от России? После клубов, вечеринок, нашей богемы?

«Отвратило» — это не совсем то слово. Эффект был очень сильный. То есть в эту смесь светской жизни, тусовки, альтернативной культуры добавилось кровавое мочилово в Чечне — для моей непрочной психики это уже было последней каплей. Как говорит моя мама, «последние пять ведер явно были лишними». В Чечне была круть, я тебе скажу. Это было реально…  Я всю жизнь занимаюсь войнами: Босния, Ирак, Афганистан…

В чем была круть?

Там масштаб. Январь 2000 года — осада Грозного. Было задействовано пять армейских дивизий. Я пробрался с московскими чеченцами в девятиэтажное здание на окраине.

Мы поднимаемся на крышу и видим, как дивизионная артиллерия, пять дивизий, 95 тысяч человек были брошены на осаду Грозного. И это был какой-то Сталинград.

Я никогда ничего такого не видел. В Сараево, на моей первой войне, норвежцы считали взрывы и насчитали 180 за день — в 1994 году это было такое тяжелое сражение. В Грозном, без преувеличения, было 80 детонаций в минуту. Это была какая-то wall of sound. Бум, бум, бум, бум, бум…  Повсюду. Девяносто пять тысяч войска! До фига. И они поливали со всех сторон. Грозный был полностью окружен, пролетали Су-25…

Зачем они все это делали?

Как водится, людей убивать очень сложно. Люди — живучие, суки. Надо постараться очень, особенно если они залезли под землю. Очень сложно чисто технически.

Разве они хотели убить людей? Зачем убивать людей?

Там же были только боевики. Потом боевики ушли, и через несколько недель в Комсомольском они их уничтожили. Не всех, конечно. Я дошел в Комсомольское на следующий день. И увидел там море трупов в этой разрушенной деревне. Очень многие с перевязанными руками, с лопатой в голове, расстрелянные. Это жесть. Это была довольно стрессовая ситуация, на меня охотились как на иностранного агента и чеченцы, и русские.

Что ты сейчас можешь сказать об этой войне? Ради чего она вообще была? Какой в ней был смысл?

Бывают бессмысленные войны, а бывают осмысленные. Это была как раз полностью осмысленная война. Классическая колониальная война. Сохранить территориальную целостность империи против этнического национализма. И она сработала. Наверное, на самом деле единственная успешная кампания против национализма, когда метрополия задействовала местные силы. Только местные могут победить местных. Другое дело — как это все жестоко, бестолково и с коррупцией было проведено. Стратегически здесь все было понятно. Для меня лично, если вернуться к твоему вопросу, первый период моей московской жизни закончился тем, что у меня крыша немного начала ехать. К тому моменту я уже начал жить с Ксенией, которая стала моей женой.

Ты до сих пор живешь с Ксенией?

Да.

Как ты с ней познакомился?

Она танцевала обнаженная на барной стойке Hungry Duck. Я шучу. У нас до смешного респектабельное знакомство. Мы встретились на ужине у знакомой бельгийской баронессы. Более респектабельной истории не придумаешь, но это правда. Но я всем рассказываю, что она танцевала, сиськи показывала…

Ксения из интеллигентной московской семьи?

Да, и мы живем, когда мы в Москве, в квартире, купленной за 40 тысяч рублей золотом в 1914 году ее прапрадедом-банкиром — хозяином Волжского хлебного банка. После рекордного урожая в 1912-м он купил своей дочке маленькую студенческую квартиру, шестикомнатную, на Пречистенке. Ноев ковчег дореволюционной купеческой жизни. Это удивительное место. Я тебя приглашу. В общем, да, они интеллигентные люди, респектабельные.

Потом вы решили уехать?

В Стамбул.

В другой удивительный город. Что ты про Стамбул скажешь тогда? Мы с тобой там виделись.

Стамбул прекрасный. Мне странно о нем говорить, потому что мне так до боли его не хватает.

Но когда я приезжаю в Стамбул — он уже не тот. Там нет уже этих крыш, на которых все танцуют, уже все по-другому, с этим Эрдоганом.

Эрдоган там уже 20 лет. Я сомневаюсь, чтобы там что-то всерьез изменилось.

Изменилось. Я точно тебе говорю. Что-то ушло оттуда. В Стамбуле ты что делал? Работал журналистом?

Я был шеф-редактором. Я 24 года проработал в Newsweek.

И как Стамбул после России?

Ну да, потому что мы нашли прекрасную сказочную жизнь на острове под Стамбулом. Принцевы острова. Там было просто великолепно. У нас была огромная османская вилла с видом на море, куча прислуги. Там была своя пристань, свой пляж, лодки. Как-то напился и на лодке ночью поплыл вокруг острова под луной. Это было просто…  Я скучаю сейчас по Стамбулу как по какой-то отсутствующей конечности. Настолько.

А я, знаешь, женился в Стамбуле.

А где?

На корабле посреди Босфора. Мы привезли раввина из Москвы. Раввин организовал хупу…

Что такое хупа?

Ну…  Это такая натянутая ткань типа балдахина, под которым муж и жена стоят во время церемонии и дают клятву. Я тоже люблю Стамбул. Я там пережил очень важные моменты. И людей нашел прекрасных…  Но сейчас я возвращаюсь, хожу по тем же местам, встречаюсь с теми же людьми. Они изменились, Стамбул изменился…  Вот, скажем, Орхан Памук…

У меня с ним сложные отношения…

У него два великолепных романа: «Снег» и «Музей невинности».

Есть история про «Снег». Я лежу в гостиничном номере, читаю «Снег» и понимаю, что это та же гостиница, в которой происходит действие романа. Они поднимаются на второй этаж по лестнице, доходят до конца коридора, до окна, поворачивают налево.

И я понимаю, что они идут в номер, в котором я живу, и там происходит любовная сцена.

Ровно в том номере, это очень четко описано. Представляешь? Вот это такая метафизическая литературная штука.

После Стамбула ты куда поехал?

Сейчас мы живем под Оксфордом, потому что я должен доучить детей. И надо, чтобы прошло еще пять лет.

Сколько детям лет?

Семнадцать и четырнадцать. Мы переезжаем в Венецию. У меня новая затея. Я стал продюсером иммерсивно-театрального проекта в Венеции. Это очень крутые ребята. Лондонские. Молодая пара, очень опытные режиссеры и сценаристы иммерсивных спектаклей. Очень талантливая продакшн-дизайнер, она работала на «Смерти Сталина», если ты смотрел фильм, на «Скайфолле» и десять лет работала в театральной компании Punchdrunk, которая и придумала иммерсивность. Мы берем венецианский дворец и делаем сценарий. История простая. 1777 год, Джакомо Казанова возвращается в свою родную Венецию после 18 лет странствий, и его знатная бывшая любовница устраивает ему вечеринку. Там площадка в тысячу метров, четырнадцать артистов, зрителей где-то двести, играем семь раз в неделю.

Море секса?

Это сложный, спорный вопрос. Нет, не море секса. Секси, но не прямо секс. Конечно, там это есть, это иммерсивный театр. Ты не представляешь, как геморройно сейчас с актрисами!

Ты вкладываешь свои деньги?

Да. У меня корыстные мотивы. Я хочу научиться у них, потому что давно хочу делать то же самое. В прошлом году, еще не зная, что я буду этим заниматься, уже ходил на мастер-классы в Punchdrunk по продакшн-дизайну. Более того, там будут бар и магазин.

Тоскливо жить под Оксфордом?

Чудовищно. Потому что там размеренно, скучно, совсем неподвижно. Люди просто не умеют наслаждаться. Даже молодежь не умеет особо…

А как же знаменитые английские рейвы?

Ну это, так сказать, не очень изысканно. Нажраться и в поле прыгать. Как пела группа Pulp: «Oh, is this the way they say the future’s meant to feel? Or just twenty thousand people standing in a field». Люди красиво не живут. Мои знакомые, даже богатые, не наслаждаются жизнью, по крайней мере не делают этого в Англии. Мне очень не хватает этого русского размаха. Не хватает русского ветерка, как писала Цветаева, ради чего она вернулась, со всякими ужасными последствиями.

Ты не хочешь вернуться в Россию?

Хочу, конечно, но как-то частично, потому что сейчас будет венецианская история. Но мне очень нравится сочетание Москва-Венеция. Это мой баланс. Англия — это старый умирающий мир, который еще испытывает иллюзии и бунт, потому что еще не понимает, что он умер. Венеция — самый авангардный город в Европе. Венеция в отличие от всех остальных, испытывающих иллюзии, что в них есть какая-то жизнь, понимает, что она крепко умерла и уже давно.

На костях тусуются.

На костях тусуются — это то, что будет делать вся Европа через несколько поколений — просто торговать старыми камнями и вот этой туристической роскошью. В этом плане Венеция — самое передовое, футуристическое место, потому что они уже опередили всех, войдя в декаданс.

Вернемся к твоим романам. Все они касаются русских тем. Все они вокруг России. Вот последняя книга о Николае Резанове. Зачем он тебе нужен?

Эта история всегда захватывает и ловит внимание. Люди, которые выше, вне своего времени. Резанов — потрясающий герой, он одновременно в двух совершенно разных мирах. Он дворянин, российский деятель в прекрасном свете санкт-петербургского двора и плюс к этому является искателем. Ищет самые дикие, забытые и даже еще не забытые, а не открытые места мира. То есть он одновременно на двух противоположностях цивилизации. Главное то, что он мечтатель. Он увидел Россию такой, какой она может быть.

Он бросил отчизну?

Ну нет, он намерен был вернуться. Он строил планы по завоеванию Калифорнии, которые были не совсем бредовые, между прочим. Если взять карту и посмотреть, как далек Сан-Франциско от Мадрида и как он далек от Санкт-Петербурга, то почему Сан-Франциско должен быть испанским, а не русским? Бл***. Здесь нет никакой закономерности. Почему Калифорния и Северо-Западное побережье должны быть испанскими? С какого бока? Они гораздо ближе к России. У него хватало стратегической смелости решений, чтобы видеть мир таким, каким он может быть. Почему бы и нет? Почему Россия не может? Если Англия может захватить всю Канаду после одной битвы в Квебеке и всю Индию после одной битвы в 1757 году…  Судьбы целых континентов решались одним сражением. И почему Россия так не может?

Мне нравится размах Резанова, и дерзость, и его мышление. Потому что он тоже был циник и подлец, коварно манипулировал Кончитой и всеми остальными.

Но при всем при этом он был одержим. Видел какую-то идею и хотел ее воплотить.

История Резанова к тому же дико смешная. Взять хотя бы кругосветное плавание, когда Крузенштерн и Резанов не могли определить, кто из них главный на корабле. Прямо можно снимать комедию для Netflix. Двадцать человек отправляются в кругосветное путешествие. Эти 20 господ очень быстро начинают люто ненавидеть друг друга. А плыть им вместе три года на корабле, который меньше 45 метров. Там было 20 человек офицеров и еще примерно 60 человек персонала, на секундочку. Там было тесно и по крайней мере один из них абсолютно лютый психопат. Это был граф Федор Иванович Толстой, который убил за свою жизнь 11 человек на дуэлях. Прототип Репетилова у Грибоедова, Зарецкого в «Евгении Онегине» и Долохова в «Войне и мире». Федор Иванович Толстой — пьяница, психопат и безумец. Они все постоянно пишут письма и дневники, и уже когда года два прошло, они так сильно поссорились друг с другом, что капитан Крузенштерн в какой-то момент решил, что его так оскорбил Резанов, что он не может быть дальше капитаном и его самого надо заточить в кандалы. Вместо этого он изволил построить стену посреди общего зала, в котором проходила трапеза. То есть от Бразилии до Камчатки они плыли с Резановым на одной стороне со своими тремя товарищами, а все остальные — с той стороны. Между ними стена. Это чумовая, сумасшедшая история и очень смешная.

Но кончилось все херово?

Ну относительно херово. Очень хорошо это не кончилось, потому что Резанов оказался в Русской Америке, где все пьяные…  Есть еще смешная история, что там капитан, которому принадлежало судно, пьянствовал. Я уже привожу конкретную статистику, потому что ему выписали счета за это. Шестьсот ведер водки! Он с компанией выпивал по 8 литров водки в день. С одним или двумя товарищами. И у них был такой сорокадневный запой, что в какой-то момент Резанов сказал, что им больше нельзя приносить водку. И в этот момент оказалось, что они открыли огонь по колонии из пушек, но, к счастью, они были слишком пьяные, чтобы куда-то попасть.

А от чего Резанов умер?

Он упал с лошади. У него была лихорадка, а скорее всего пневмония. Но скончался он от того, что упал с лошади. И уже с этой травмой его дотащили до Красноярска, и он там умер. А Кончита реально его ждала…

Твоя жена Ксения будет тебя ждать?

Нет, я ей регулярно говорю, чтобы она не смела выходить замуж, потому что я вернусь, как Командор в «Дон Жуане». Я ей пипец устрою, если она вздумает. Но она только говорит: «Ха-ха-ха-ха-ха».

То есть думаешь, что она не будет ждать?

И пяти минут ждать не станет.

Отрывок из главы Плавание «Марии»

Утром 14 июля 1805 года «Мария» подняла якорь и поплыла на восток. Офицеры на борту «Надежды» отметили окончательное расставание с Резановым грандиозной пьянкой, во время которой развлекались тем, что по очереди разыгрывали сценку под названием «унижение Петровича исключительно вежливыми японскими переводчиками»¹².

А Резанов был рад тому, что наконец-то является главным на корабле, который, правда, начал медленно разваливаться, как только вышел из гавани. «Мария» была двухмачтовым судном с водоизмещением 150 тонн. И вроде бы этот корабль «был самым новым и лучшим судном компании», но в самом начале путешествия бушприт отвалился, и верхушки мачт пришлось опустить, потому что возникла вероятность того, что сильные ветра их просто сдуют. «Жестокий ветр, к счастью нашему накануне того числа близ Уналашки случившийся, показал нам новую судна «Св. Марии» безнадежность. Бушприт до 30 фут длины впущен в одно судно только на 3 фута 3 дюйма. Сильное волнение отломало его у нас и с форштевеном, и мы в самый свежий ветр должны были спустить стеньги и насилу в Чинияцкую губу попасть могли. Такое построение Охоцких судов: где невежество судостроителей и бесстыдное и примерное грабительство от компании определенных доставляют ей суда дороже, нежели где-либо стоющие и притом никуда не годные»¹³. Команда, управлявшая кораблем, тоже оказалась не самой лучшей. На «Надежде» были враждебно настроенные к Резанову офицеры, сильно пьющий священник и шутник-граф, но это было добротное, построенное в Англии судно, которым управляли профессиональные моряки. А на борту «Марии», построенной в Охотске, собралось в буквальном смысле отребье земли русской. Лангсдорф так и писал: «Этих людей можно назвать отбросами человечества»¹⁴.

Православие и хронический алкоголизм — вот наследие, которое оставили после себя русские.

Авантюристы, головорезы, полукровки, родившееся от русских мужчин и женщин разных сибирских народов, — персонажи совершенно отчаянные. Все они страдали от цинги, потому что питались главным образом «вяленой или мороженой рыбой, китовым жиром и мясом морских собак (тюленями)»¹⁵. У многих были самые разные венерические заболевания. То есть еще раз: «Команда корабля состояла из авантюристов, беспробудных пьяниц, разорившихся торговцев и клейменных железом ссыльных и каторжан». И это при том, что дисциплина на плывущем на восток корабле должна была быть строгой. «РАК нанимает отпетых негодяев, но люди на Кадьяке должны подчиняться. Они никуда не могут убежать, разве что только к местным жителям, которые чаще всего таких беглецов просто убивают»¹⁶.

***

Русская колонизация дорого обошлась местным жителям. Согласно переписи населения Алеутских островов и Кадьяка, которую провел Джозеф Биллингс в 1791–1792 годах, на этих территориях проживали от 4797 и 5995 душ⁵¹ соответственно. За первые семь лет правления Баранова это число сократилось больше чем на половину. В основном алеуты погибали во время продолжительных походов за пушниной, в которые их насильно отправляли русские.

«Вот так компания собирала алеутов для охоты в районе Ситки, — писал иеромонах Гидеон, прибывший на Аляску в 1804 году на корабле Лисянского. — Русские брали железные кандалы, цепи, деревянные колодки для головы, кнуты (для молодых), палки (для тех, кто постарше), садились в лодку, ставили на нос лодки пушку и плыли к западной оконечности Кадьяка. Там выходили на берег, выстраивались цепью с заряженными ружьями в руках и говорили: «Ну, того, кто захочет сейчас что-нибудь сказать, мы просто застрелим». Кто в таких обстоятельствах стал бы спорить? «Тот, кто не хочет ехать, может сам выбрать для себя кандалы». Того, кто сопротивлялся, хватали, заковывали в кандалы и били кнутом до тех пор, пока он не соглашался идти с ними»⁵².

______________________________________________________

Примечания

¹² Hermann Ludwig von Lowenstern. The First Russian Voyage Around the World. — Р. 329.

¹³Письмо директорам РАК от 6 ноября 1805 года. Цит. по: [Тихменев П.] Историческое обозрение образования Российско-Американской компании и действий ея до настоящаго времени; в 2 ч. — СПб.: Типография Эдуарда Веймара, 1863. — Ч. 2. — С. 197.

¹⁴ Georg Heinrich von Langsdorff. Voyages and Travels in Various Parts of the World. — Р. 67.

¹⁵ Ibid. — Р. 11. 16 Ibid.

⁵¹ Lydia T. Black. Russians in Alaska. — P. 128.

⁵² The Round the World Voyage of Hieromonk Gideon. — Р. 5.

Книга «Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке» вышла в издательстве «Бомбора» («Эксмо Non-fiction»)