Журнал «Вопросы литературы» — дитя хрущевской оттепели — был основан в апреле 1957 года, на полгода раньше, чем в космос запустили первый спутник. Мы в редакции шутим, что наше издание — спутник литературы, оно посвящено ее истории и современности, но в то же время наш взгляд устремлен в будущее.

С 1975 года, вот уже полвека, редакция обитает в уникальном историческом месте Москвы — на крыше дома Нирнзее в Большом Гнездниковском переулке, в пентхаусе с панорамными окнами во всю стену, шестиметровыми дворцовыми потолками и антресолью по периметру, которая по сути как отдельный этаж.

Дом Нирнзее — первая московская дореволюционная высотка. Этот дом для меня и в Москве, и в нашей стране своего рода компас. Он соединяет эпохи, такой мост между старой царской Россией через Советский Союз к России современной. А компас потому, что помогает с исторической идентичностью и преемственностью, найти и выбрать единственно правильную. Но что еще в этом доме такого особенного? Его крыша спроектирована как тусовочное место — на крыше были фонтан и сквер, зимой заливали каток. Здесь располагались кинотеатр (уже много лет его помещение заброшено и медленно руинируется) и ресторан, до революции называвшийся «Крыша», а потом, во времена нэпа, столовая Моссельпрома. В 1915–1916 годах на нашем этаже находились одна из первых в стране киностудий и самые первые в стране кинокурсы, которые вела первая женщина-кинорежиссер Ольга Преображенская.

Сейчас крыша в плачевном состоянии — все это последствия безответственного капитального ремонта, который начали шесть лет назад и так и не завершили. Сколько мы ни обращаемся к мэру, а мэрия, кстати, видна из наших окон, никакого результата, так что проблема у Сергея Семеновича под самым носом.

В 1924 году на крыше дома Нирнзее появилось первое маленькое кооперативное издательство «Московское товарищество писателей». Точно не известно, как именно издательство делило эти пространства с рестораном, но они соседствовали. Через десять лет туда въехало известное на всю страну и крупнейшее издательство «Советский писатель». В его задачи входило издавать все новинки советской прозы, в том числе и переводные произведения авторов из республик. Потому что и тогда, и даже сегодня это был единственный путь к мировому читателю — перевод на русский язык.

«Советский писатель» обитал на крыше в течение сорока лет, пока издательству не предоставили другое помещение, а сюда въехали «Вопросы литературы». Кстати, фильм «Курьер» Карена Шахназарова снимался в помещениях нашей редакции, только в кино она называлась не «Вопросы литературы», а «Вопросы познания».

В 2025 году исполняется ровно полвека нашей жизни на крыше. В редакции время как будто остановилось: здесь сохранились старые интерьеры, мебель 1910-х, 1920-х, 1930-х годов, оригинальный паркет, люстры. У нас в коридоре даже обведено место, где не ступала нога Михаила Булгакова, там небольшой участок паркета реставрировали и дерево заменили. Булгаков, как и другие литераторы, часто бывал на крыше, особенно в первые годы пребывания в Москве, и даже описал крышу в своем рассказе «Сорок сороков». У нас также сохранились многие исторические документы и часть архива «Советского писателя» — верстки, письма, фотографии.

После развала Советского Союза и вплоть до 2019 года наш журнал не жил, а выживал. Постоянные финансовые трудности, угрозы выселения и попытки рейдерских захватов — все-таки 600 квадратных метров в пяти минутах от Кремля. Но сейчас все хорошо, есть много проектов и стратегический план развития на годы вперед.

Традиция толстых журналов, или «толстяков», которые распространялись по подписке, уходит корнями в XIX и даже в XVIII век, если вспомнить «Всякую всячину», созданную Екатериной II. В толстых журналах печатали длинные романы, и люди годами ждали их окончания. Например, «Анна Каренина» Льва Толстого выходила в художественно-литературном журнале «Русский вестник» по частям с 1875 по 1877 год. В СССР в 1920-х годах (не без участия Максима Горького) начался бум «толстяков», их появилось огромное количество — тот же «Новый мир», который в этом году отмечает свое столетие.

В 1934 году после Первого съезда писателей (он проводился с целью реорганизовать, упорядочить и централизовать всю книжную историю в стране) социалистический реализм был признан основным методом советской литературы и толстым журналам надлежало стать проводниками коммунистической идеологии и эстетики.

Следующая волна интереса к этим изданиям была связана со смертью Сталина и периодом оттепели. Тогда появились и знаменитая «Юность», и наш журнал. В начале перестройки, когда в журналах активно печатали то, что десятилетиями писалось в стол, случился очередной ренессанс, но экономический и политический кризис 1990-х годов поставил многие редакции на грань исчезновения. Например, все толстые журналы распространялись по подписке, но с развалом Советского Союза эта система рассыпалась. Журналы продолжали печататься, хоть и с задержками, но до подписчиков просто не доходили и гнили где-то на складах. В одном номере нашего журнала я прочел такое объяснение с читателями, почему они не получили очередной выпуск: в типографии (дело было в самом начале 1991 года) надо было срочно напечатать какие-то политические листовки — бумага закончилась, и журнал смогли напечатать только через несколько месяцев.

Но главная трагедия толстых журналов заключалась в том, что они не смогли вовремя среагировать на меняющийся мир, большинство долго игнорировало появление интернета, сетевых изданий и информационных сайтов. Плюс в XXI веке изменился и сам подход к потреблению информации, он стал более хаотичный, потребитель контента все меньше готов к вдумчивому чтению, он скроллит информацию, пролистывает картинки и короткие тексты. Люди отучились от медленного и линейного чтения. Кроме того, в «толстяках» нет картинок. В общем, когда в 2018 году я стал директором редакции (эта должность в отличие от главного редактора подразумевает погружение в экономические и административные процессы), журнал был в долгах, и будущее его было весьма туманно.

В «Вопросы литературы» я попал еще будучи студентом Литературного института, а в институт пошел потому, что в старших классах школы увлекся литературой. У меня был друг-ботаник (нас обоих гнобили одноклассники, и это нас сплотило), который писал стихи и любил поэзию, и я вслед за ним тоже начал писать. На втором курсе я узнал о вакансии в редакции «Вопросы литературы», которая находится напротив Литинститута, и устроился туда работать на должность заведующего редакцией — завхоза. Платили крохи, и я вот-вот собрался уволиться, но меня внезапно сделали директором редакции. Помню, как радовался и купил себе новый хороший костюм, синий, как у депутата, и гордо расхаживал в нем на работе. Но я не был в курсе, как обстояли дела, а когда через какое-то время я сел разбирать бумаги, то моя радость испарилась: у журнала оказались миллионные долги, были два иска на выселение, распространяемость стремилась к нулю — 300 экземпляров, а все остальное просто валялось на складе. И вот в течение года в режиме капитана, управляющего тонущим судном, я занимался тем, что отдавал долги (даже взял кредит на 300 тыс., чтобы погасить срочный платеж за аренду), отбивал иски и разбирался с документацией. В то время из международного американского подписного агентства, которое тоже занималось распространением и нашего журнала, мы получали роялти в урезанном виде, как плату за помощь в оцифровке (в нулевые это делал фонд Сороса). Но «льготные» годы давно кончились, а роялти по-прежнему выплачивались по минимуму. Я несколько месяцев переписывался с американским офисом, заключившим этот договор, убеждая вернуть недоплаченные деньги и повысить роялти, они категорически не соглашались, но в итоге мне удалось добиться желаемого, и мы подписали договор с новыми адекватными условиями.

Кроме того, я начал развивать разные направления. В 2019 году придумал и организовал литературную школу «Пишем на крыше», которая начала приносить какой-то доход. А пару лет назад мы занялись еще и музейной работой: создаем на территории редакции Музей толстых журналов, стали проводить литературные выставки, первая выставка 2021 года была посвящена Михаилу Булгакову. Сделали новый сайт и стали зарабатывать на архивных материалах, которые у нас выложены в интернете, и на электронной подписке. Сейчас наш главный доход — это не печатная версия, а именно электронная. Отдельная статья дохода — разные коллаборации с издательствами и гранты. С грантами было очень непросто — появились казначейские программы, с которыми нужно было научиться работать (сложно привыкнуть даже к тому, как звучат названия этих программ — ПИВ АСУ ГФ, СУФД, ПУР КС).

Но за несколько лет журнал не только полностью рассчитался с долгами, но и трансформировался в полноценный мультиформатный медиапроект. Который, я надеюсь, станет скоро полностью независимым от подписных агентств. На собственные средства нам удается проводить ежегодный ремонт и реставрацию помещений.

Но работой в журнале моя деятельность не ограничивается, шесть лет я пишу биографию Юрия Домбровского — писателя, который немалую часть жизни просидел в лагерях. Сейчас для меня это самое главное — окончить этот труд. Кроме того, я занят печатной версией моего зина «Пустая книга» — это концептуалистская книга, созданная на пишущей машинке расстрелянного человека, который сам на ней никогда не работал, просто не успел — его арестовали. Машинка оказалась с дефектом: клавиша «о» дырявила бумагу, так что вместо этой буквы там отверстия, ставшие в итоге метафорой пулевого ранения. Благодаря этим отверстиям я придумал, как перенести текст единственной страницы книги на оставшиеся пустые: текста нет, но есть дырки вместо буквы, о нем напоминающие. Над оригиналом я работал два месяца, а его печатная версия снабжена буклетом с эссе «Опыт отсутствующей буквы», где рассказывается о пишущей машинке и об истории создания зина. Книга буквально воплощает библейскую истину о том, что любовь побеждает смерть. Недавно ее перевели на пять языков, включая японский, а сейчас оригиналом заинтересовались коллекционеры. Возможно, цена покупки станет скандалом на арт-рынке.

Что касается пространства русскоязычной литературы, то многие литераторы, как мне кажется, сегодня растеряны. Они не понимают, как им писать, что такое качественная, а не спекулирующая патриотическая литература? Или разве можно написать что-то лучше того, что уже было написано Лавреневым, Васильевым, Шолоховым или белыми эмигрантами? Но мы стараемся и растим наших авторов.

Фото: Даниил Овчинников