Ольга Матич, профессор на пенсии Калифорнийского университета Беркли, культуролог и литературовед, близкий друг Василия Аксенова, Саши Соколова и Эдуарда Лимонова, родилась в Любляне в семье русских эмигрантов первой волны. Ее отец получил Георгиевский крест в 13 лет за храбрость на Гражданской войне, а двоюродный дедушка принял отречение Николая II.

К выходу своей книги «Музеи смерти. Парижские и московские кладбища» в издательстве «Новое литературное обозрение» Ольга Матич рассказала «Москвич Mag» об исчезнувшем Cimetière des Innocents в Париже и самых красивых могилах русских эмигрантов на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, о значении каменных деревьев с обрубленными ветвями на старом Донском некрополе и о памятниках погибшей в перестрелках «братве».

Вы родились за границей в семье русских эмигрантов первой волны, которые покинули Россию после Гражданской войны. Расскажите, пожалуйста, о своих родных.

Я родилась в Любляне в 1940 году. Со стороны матери я из киевской семьи Шульгиных. Василий Шульгин, мой двоюродный дед, был членом Государственной думы и вместе с Александром Гучковым принимал отречение Николая II. Хотя сам при этом был монархистом. Во время Гражданской войны он был одним из создателей Белой армии и эмигрировал с Врангелем, сначала в Берлин, потом в Париж. В 1925 году ему гадалка-теософка сказала, что его сын, который пропал во время Гражданской войны, жив и находится в психиатрической больнице на территории нынешней Украины. Шульгин поехал искать сына, считая, что едет нелегально по фальшивому паспорту. Но оказалось, что за организацией этой поездки стояли советские спецслужбы. Сына он не нашел, но ему, к счастью, удалось вернуться, и об этой поездке он написал книгу «Три столицы».

Сразу после Второй мировой войны его арестовали в Югославии и отвезли в Советский Союз, в Москву. Шульгин сначала долго сидел на Лубянке, затем попал во Владимирский централ, пробыл там много лет, пока в 1956 году его не выпустил Хрущев. После освобождения он поселился во Владимирской области. Так как Василий Шульгин был последним живым членом Государственной думы в СССР, к нему началось настоящее паломничество. Среди гостей был, например, Солженицын. У меня был шанс увидеть Шульгина, в мой первый приезд в СССР я секретно собиралась к нему во Владимир, но не сложилось.

Мой дед со стороны матери Александр Билимович был экономистом, профессором Киевского университета, в эмиграции — Люблянского университета. Потом, после войны, он, как и мои родители, эмигрировал в США и похоронен на русском кладбище в Сан-Франциско вместе с моей бабушкой Ниной Гуаданини.

Отец мой Борис Павлов в 1919 году, когда ему было всего 13 лет, попал в Белую армию и с ней эмигрировал в Югославию. Он получил Георгиевский крест и, насколько мне известно, был самым молодым Георгиевским кавалером в ХХ веке.

 Кем работали русские эмигранты первой волны в Европе?

По-разному. В моей семье устроились неплохо. Билимовичи были профессорами, а Югославия, в которую они эмигрировали, нуждалась в профессорах.

 А как ваши родные относились к Николаю II?

Мой дед Билимович считал, что во время войны не надо было менять правительство. Соглашаясь с ним, родители также считали, что Николай II был рожден не для трона. Из смешного: в 1970-х я как-то танцевала с актером Анатолием Ромашиным, игравшим Николая II в фильме «Агония» Элема Климова, который пригласил меня на съемки. Ромашин бесконечно восхищался царем уже в ресторане тем вечером. Он пригласил меня танцевать, а я про себя ухмылялась: мой двоюродный дед принимал отречение императора, а я с ним танцую.

Кстати, Ромашин похоронен на Ваганьковском кладбище, одном из четырех московских кладбищ, о которых я пишу в своей книге «Музеи смерти».

 А почему вы вообще решили написать книгу про кладбища?

Кладбища я люблю с детства. После войны мы какое-то время жили в одном маленьком баварском городке, где я любила ходить на кладбище и даже приносить цветы, которые мы с отцом собирали в местных полях.

Одним из толчков для написания этой книги стал сон о петербургском кладбище, по которому я гуляю вместе с покойным отцом, а вместо памятников на могилах — картины хороших художников. Я люблю искусство, а великие кладбища — это музеи, архитектурные и скульптурные. Отчасти и поэтому они и стали местом паломничества туристов.

Вы в книге исследуете кладбища Москвы и Парижа. Какие у них главные отличия?

Вопрос сложный. В Париже в начале XIX века Наполеон I издал указ о переносе кладбищ за границы Парижа. Правда, старейшее парижское кладбище Невинных — Cimetière des Innocents, расположенное в самом центре города, закрыли еще раньше. Оно смердело и было переполнено уже к XVII веку: кости из старых могил выкапывали и клали в костницы, которые были обустроены в стенах вокруг кладбища. В 1780 году одна из стен треснула, и кости, пробив примыкавший к ней дом сапожника, рухнули внутрь. Только после этого кладбище закрыли.

Но только после указа Наполеона все кладбища Парижа оказались за границей города и стали садово-парковыми. Помимо деревьев и кустов там иногда были фонтаны, стояли скамейки для медитации. Первым, в 1804 году, было основано самое большое — Пер-Лашез, а потом Монпарнас, Монмартр и Пасси. И, конечно, эмигрантское кладбище под Парижем Сент-Женевьев-де-Буа, которое было открыто в 1927 году. Оно также было устроено как садово-парковое, кое-где даже растут березки.

Любопытна история его возникновения. У княгини Веры Мещерской в Париже был пансион для девочек, что-то вроде института для благородных девиц, где училась и очень богатая англичанка мисс Дороти Пэджет. Позже из благодарности к своей воспитательнице Пэджет финансировала Русский старческий дом под Парижем и помогла Мещерской в создании эмигрантского кладбища.

Если будете там, то посмотрите могилу Нуреева. У него очень необычный памятник — гробница, покрытая персидским ковром, который, пока не подойдешь поближе, выглядит как настоящий, хотя это мозаика. Там же есть могилы Андрея Тарковского, Ивана Бунина, у Гиппиус и Мережковского красивый памятник.

На московских кладбищах этот садово-парковый подход менее заметен. В книге я пишу о четырех московских кладбищах — монастырских Донском и Новодевичьем и гражданских Введенском (Немецком) и Ваганьковском. Последние два были открыты в 1771 году, после эпидемии чумы. Хотя еще Петр Великий требовал, чтобы кладбища выносили за пределы города.

Если говорить об отличиях в самих надгробиях, то в Париже меня особенно заинтересовал жанр реалистических «эффигий» — памятников в виде горизонтальной надгробной плиты, на которой лежит мертвое тело. Рядом со входом на кладбище Монмартра есть замечательный памятник французскому революционеру-республиканцу Годефруа Кавеньяку, умершему в 1842 году. Это первый современный пример эффигии (до этого похожие надгробия были в античности у этрусков и в Средневековье. — «Москвич Mag»). Самым распространенным надгробием в России была горизонтальная плита, изображающая физическую смерть, и вертикальный крест — распятие, за которым следует воскресение Христа.

В Москве эффигий нет, но есть в Тарусе — на могиле художника Борисова-Мусатова на берегу Оки. А вот на русском эмигрантском в Сент-Женевьев-де-Буа эффигия есть — на могиле замечательного писателя Гайто Газданова, изображающая страждущего мужчину, лежащего на могильной плите. И что интересно, она была установлена через 30 лет после смерти писателя в 2001 году московским скульптором Владимиром Соскиевым. Это мой любимый памятник на эмигрантском кладбище.

А какие еще есть интересные памятники на могилах русских в Париже?

На могиле графини Елизаветы Демидовой, скончавшейся в 1850 году и похороненной на кладбище Пер-Лашез, стоит античный храм, один из ранних жанров европейских надгробных памятников. Это склеп на высоком постаменте, откуда с высоты птичьего полета открывается вид на весь Париж. Самый большой памятник в виде часовни на кладбище Пасси принадлежит русской художнице Марии Башкирцевой, которая умерла в 1884 году в возрасте 26 лет.

Если говорить про необычные памятники на московских кладбищах, то это обрубленное дерево из камня на могилах конца XVIII века на Донском кладбище. О таких деревьях Борис Акунин пишет в своих кладбищенских рассказах. Обрубленное дерево означает, что умерший был последним в своем роду.

Какова судьба старых кладбищ в Москве?

Церковные и монастырские кладбища начали методично уничтожать в конце 1920-х годов. В Новодевичьем монастыре, где был похоронен цвет профессуры Московского университета, например историк Сергей Соловьев, памятник которому сохранился, а его сына философа Владимира Соловьева был уничтожен, как и большинство других могил. Лучше сохранился некрополь старого Донского кладбища. Кстати, именно на колокольне Новодевичьего монастыря художник Татлин, который получил мастерскую в ней, работал над знаменитым летательным аппаратом «Летатлин».

На «немецком» Введенском кладбище на рубеже ХХ века появились семейные склепы, которых в России раньше почти не было. Они принадлежали немцам и французам, приехавшим в Россию работать и умершим в начале ХХ века. Самый красивый принадлежит бельгийскому предпринимателю Георгу Леону, владельцу знаменитого магазина парижских мод на Кузнецком Мосту — круглая колоннада с копией знаменитой картины Арнольда Беклина «Остров мертвых».

Как изменились московские кладбища в советское время с художественной точки зрения?

На новом Новодевичьем кладбище, как мне кажется, самый интересный жанр ХХ века — люди, стоящие в полный рост, как будто живые. Самый удачный, а может быть, и первый такой памятник был установлен на могиле Максима Пешкова, сына Горького, который умер в 1930 году. Это работа знаменитой скульпторши Веры Мухиной. Женские памятники, на которых покойная изображена как живая, стоят на могилах балерины Галины Улановой (я была ее переводчицей в Лос-Анджелесе) и поэтессы Беллы Ахмадулиной, с которой я дружила.

На новом Донском стоит обратить внимание на три общие могилы невостребованных трупов в память жертв сталинских репрессий. После расстрела осужденных тайно сжигали в 1-м Московском крематории и ссыпали в общие могилы, в каждой захоронен прах 600–800 убитых. Первый памятник жертвам репрессий был установлен во время августовского путча 1991 года. Там есть дощечки с именами Тухачевского, Блюхера и многих других. Считается также, что именно там находится прах Бабеля и Мейерхольда.

Если говорить про феномен конца ХХ — начала XXI века, то это, несомненно, памятники современным мафиози. На Введенском есть могила с групповым портретом «ореховской братвы», погибшей в какой-то из разборок, а на Ваганьковском кладбище на главной аллее были похоронены два бандита «коптевской братвы». Помню, меня удивило, что они находились на таком престижном месте. Но когда я приехала в 2018 году снимать кладбищенские памятники для своей книги, их больше там не было, я не смогла узнать, где они сейчас.

Фото: скриншот видео YouTube.com/Радио Свобода