Не достигнув возраста рок-звезды, 27-летний клуб «Пропаганда» на Китай-городе провел последнюю вечеринку.

Клуб «Пропаганда» в 1997-м открыли челноки от кондитерского бизнеса, торговавшие в Москве сникерсами — бывшие студенты МАИ и Бауманки Кирилл Салдадзе и Александр Овсянников. «Мы поступали в институт, чтобы не пойти в армию, но все равно в ней оказались, — рассказывает Салдадзе. — Вернулись в Москву в 1989 году — наступало новое время, понятно было, что надо чем-то заниматься. Студентами мы подрабатывали — занимались даже мелкооптовой торговлей сникерсами. Тогда же познакомились с Паперными, которые тогда открывали клуб “Белый таракан”».

Удивительным образом рядом с появлением ночных клубов в Москве стоял внук нобелевского лауреата Бориса Пастернака, театральный художник Петр Пастернак. Он вспоминает то время: «В 1990–1991-м в подвальчике на задах МУРа на Каретном Ряду мы с театральной бригадой Алексея Паперного делали кафе “Белый таракан” — с театральной сценой и всякой красотой: маленькое, грязненькое, но очень трогательное. У меня театрально-художественное образование, и я влез в архитектурную сферу, поскольку театр перестал кормить, а ресторанная деятельность процветала — на стройке деньги всегда находятся.

В “Белый таракан” пришли Кирилл, Саша и мой шурин Сережа Фадеев — у них был маленький бизнес со сникерсами, — за помощь в строительстве клуба они получили смежное помещение под склад. Им очень понравилась жизнь “Таракана”, и позже они сами арендовали помещение в Пречистенском переулке и открыли там клуб “Кризис жанра”. Они как-то развивались, хотя, по моим понятиям, были совершенные дети, вполне нищие. Но все было весело и хорошо».

Мы встретились с Салдадзе за пару дней до самой последней прощальной вечеринки «Пропаганды», неделя проводов уже была открыта.

«“Кризис жанра” — место живой музыки, которое рано закрывалось, поскольку находилось в жилом доме — там были серьезные ограничения по звуку, — подбирается Салдадзе прямиком к истории открытия “Пропаганды”. — Чтобы дальше гулять ночью, мы ходили в чужие места — нашим кумиром была югославская дискотека “011” на Садовом кольце. И мы думали, что было бы здорово сделать что-то подобное. Нашли помещение, где до этого был ресторан русской кухни “Росы”, а там, где вход и гардероб — рюмочная. В итоге наши партнеры купили помещение для будущей “Пропаганды” в собственность — будет ли оно продаваться или сдаваться в аренду, пока не ясно».

За интерьер клуба отвечал художник Петр Пастернак. Спрашиваю, как рождался облик «Пропаганды» — клуб красного дерева и голого кирпича: «Меня взяли художником-проектировщиком: я на месте калякал закорючки, и меня слушались. Хотя была нанята бригада ивановцев, но хозяева и я с ними таскали цемент и выполняли черную работу. Тогда тот язык, который использует Европа для своих маленьких кафе, когда счищают весь евроремонт и оставляют голые кирпичи, в Москве был интересен. Сегодня Москва переполнена этим голым кирпичом, его эксплуатируют в хвост и гриву, но тогда эта графическая история была нова. Кстати, изначально в “Пропаганде” мебелью были сосновые плахи зеленого цвета, потом это превращалось во что-то более комфортное и не отпугивающее грязью.

Все 27 лет я продолжал там работать кем-то вроде консультанта, например, заказывал и делал мозаики. Все поправки, которые происходили в клубе за это время, были не по моей инициативе, а по просьбе хозяев. Клуб цивилизовывался, делался более комфортным, обуржуазивался — не лестное, но довольно точное слово. Жалко расставаться, но, с другой стороны, этот интерьер прожил такой огромный срок, что грех жаловаться: все остальные уже столько раз перепродавались и исчезали…  Да, теперь не будет большущего пласта моей жизни, но это сейчас повсеместно».

Еще большей яркости истории клуба добавляет то, что там диджеила и в целом отвечала за музыку Франческа Кэнти, которая позже стала руководителем отдела искусств Британского совета в России: «Я училась в университете Кембриджа русскому языку, а моя большая подруга Эмма Удис защитила докторскую и уехала в Россию. Я тоже очень хотела в Россию — заниматься не консалтингом, а чем-то творческим. Эмма рассказывала, что в Москве у нее есть ребята, которые хотят открыть клуб с нормальной атмосферой — без новых русских, чтобы хорошие люди могли расслабиться. Мы познакомились с Сашей и Кириллом и стали общаться по поводу музыки. Сразу же поняли, что у нас очень много пересечений — диско, фанк, нежесткая музыка для ушей, под которую можно нормально общаться. С собой у меня даже не на диске, а на кассете были записаны мои любимые песни. Ребята их послушали и сказали: “Приезжай!” На этой первой встрече мы поняли, что вместе хотим устроить что-то необычное для Москвы. В 1996 году я оставила свою лондонскую квартиру, ушла с работы и приехала в Москву. Получилась маленькая накладка — “Пропаганда” готовилась к открытию только в апреле 1997-го, а я была в России уже в сентябре 1996-го. Потом у меня, конечно, не осталось денег, и я должна была вернуться в Великобританию, чтобы работать. А потом мне позвонили где-то в мае и сказали, что уже открылись. Я снова оставила все в Лондоне и помчалась в Москву».

Просили ли хозяева Франческу сделать клуб наподобие тех, что она посещала в Лондоне? «В те годы в Лондоне был популярен тяжелый хаус, а ребята хотели нью-йоркский вайб, как в клубе Body&Soul — очень черное фанковое место. Правда, Кирилл и Саша были недовольны тем, что я обожаю русскую эстраду — они говорили, это моя проблема. Они хотели международную демократичную музыку, под которую люди из разных стран могли бы нормально расслабиться. В итоге “Пропаганда” была интимная, не слишком строгая. Когда мы стали приглашать диджеев из Лондона, они говорили, что у нас настоящая атмосфера, и мы этим очень гордились».

Сидя за любимым столом (вторым слева, не спускаясь с настила), Салдадзе рассказывает мне, что же случилось с «Пропагандой»: «Уже месяц как мы жили, зная, что “Пропаганда” закрывается — до этого находились в подвешенном состоянии, но все рассматриваемые проекты казались слишком рискованными с финансовой точки зрения. Еще несколько лет назад “Пропаганда” стала выпадать из городского контекста и перестала процветать, как раньше. Это вполне нормальная ситуация, просто на нее надо реагировать. Мы решили, что делать рестарт для нас было бы слишком большим усилием, соразмерным с ее открытием, а сейчас уже у всех нас свои обстоятельства и планы. Теперь я испытываю что-то ближе к облегчению, хотя из действующих мест у нас с Сашей не остается ничего. “Люди как люди” тоже закрываются — они были маленькой частью “Пропаганды”; эти заведения существовали синхронно. Пока нет особых планов, что делать дальше. Совсем не уверен, что хочу снова зайти в ресторанно-клубную жизнь. Сколько об этом ни думаешь, и так куча мест — много где красиво, современно и круто…  Куда еще?! Но точно не хотел бы открывать что-то с ночной работой».

Не хочет входить в эту реку и Петр Пастернак, которому я предлагаю подумать, как бы он оформил новый клуб: «Пропагандские хозяева — мои очень давнишние и близкие друзья, работать с ними всегда приятно. Для кого бы то ни было, кроме них и персонажей типа Борисовых или Паперного, я бы не согласился.

Да и вообще теперешняя московская кабацкая жизнь мне не понятна. В ней, кроме караоке, не существует ничего приносящего доход. Потому “Пропаганда” и закрывается — Кирилл и Саша не хотят впадать в караочную историю».

Франческа отошла от прямых дел «Пропаганды» еще в 2000 году, но, работая в Британском совете, продолжала сотрудничать с Салдадзе и Овсянниковым: «В 2000-м я стала директором программы искусств в Британском совете. Мы тогда делали проект “Москва — открытый город”, в котором участвовали русские писатели, и я устраивала презентации в другом заведении ребят “Граммофон”».

В воскресенье вечером на последней вечеринке «Пропаганды» я не застаю то, что увидела в прошлом году на последнем «Четверге Санчеса» — столпотворения отъявленных рейверов-традиционалистов родом из 1990-х, которые пришли проститься с эпохой. Интересную деталь, кстати, подметил Салдадзе: Санчес появился в клубе через год после его открытия, а тут история «Четвергов» закончилась за год до его закрытия.

Вообще «Пропаганда» имеет много своих традиций: понедельники диджея Spider, «Четверги Санчеса», воскресные вечеринки «для мальчишек». Последняя тусовка, которая выпала на воскресенье, стала очередным сходняком метросексуалов с нежными интонациями, а не плачем всей тусовочной Москвы об ушедшей эпохе. Толпы красивых загорелых мальчиков с накаченными телами, гордо демонстрируемыми из-под откровенных жилеток, тем не менее понимали свою историческую ответственность. В дверях раздавалось: «Ну неужели все наши сегодня пришли проститься с “Пропагандой”?»

Главным диджеем вечера стал Lupin — один из немногих, кто ставит в Москве традиционный хаус. Именно он играл на легендарном «Восточном ударе» и стал открытием «КаZантипа» 1997 года, что тогда признал и отец московского рейва Алексей Горобий, и главный редактор «Птюча» Игорь Шулинский.

«Пропаганда» потухла скромно, зато осталась в головах москвичей. «В 2008 году я работала на радио Megapolis FM, и мы ходили тусить в “Пропку” на все “Четверги”, — вспоминает устроитель многих музыкальных мероприятий Таша Мартусь. — Даже моя мама знала: в пятницу утром мне не звонить — я сплю после Санчеса. Конечно, мы там беспощадно пили “лонг-айленды” и водку с “ред-булом”. И вот в 2014 году мы решили зайти в “Пропаганду” и вспомнить былое. Ну и, соответственно, пили, как положено, “лонг-айленд”. И я пьяная поддалась вандализму и оторвала собачку из пенопласта (около стойки световика или VJ было такое панно). Сфоткалась с этой собачкой на фоне афиши уже несуществующего проекта Земфиры (признана иноагентом) “Эчпочмак”. И только сейчас поняла, что уже 2024 год, а эта собачка стоит у меня в квартире до сих пор. У нее отвалился хвост, правда».

«Пропаганда» закрылась, а ее кусочек, сделанный руками внука великого гонимого властями писателя, остался в квартире на Пресне у девушки, для которой воспоминания о клубе связаны с ее бесшабашной молодостью и свободой.

Фото: Александр Миридонов/Коммерсантъ/Fotodom, @Валерий Заровнянных, electronicbeats.net